Читаем без скачивания Мёд и немного полыни - Мария Омар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одевшись, спускаюсь. На первом этаже каморка с надписью «После 23:00 телефон не занимать!». Когда нам звонит мама, вахтёрша кричит:
– Семьдесят первая!
Студенты подхватывают номер нашей комнаты и передают дальше, пока голоса не достигнут третьего этажа.
– Семьдесят первая, баб Надя зовёт!
Мама договорилась со знакомой, и та соединяет нас по межгороду бесплатно, поэтому мы можем спокойно поговорить. Баба Надя выгоняет девчонок, которые собрались потрепаться по телефону с парнями.
И сейчас не ворчит, что бужу её раньше положенного.
– Баб Надь, откройте, пожалуйста! – прошу я.
Она, покряхтывая, встаёт с дивана. Придерживая поясницу, закутанную в пуховый платок, ковыляет ко входу в коротких валенках. Дверь закрыта на доску, как в деревнях. Одного замка тут мало, вечерами приходит местная шпана, прикидывающаяся рэкетом. Если зайдёт, будет драка.
На улице морозный воздух щекочет горло. Раскатываю горловину свитера на пол-лица. Людей по пути немного. Осенью в автобусной толчее у меня оторвали пуговицы на куртке. Теперь стараюсь уехать раньше, пока не повалил поток студентов из общежития пединститута, их остановка перед моей.
Троллейбус ещё полупустой. Дерматиновое сиденье принимает холодно и жёстко. В ответ громко кашляю. Женщина со спящим ребёнком пересаживается дальше.
В институте свет горит только внизу. Стучу кулаком в деревянную дверь. Дежурная по вахте в семь утра подкрашена, с высокой причёской, как графиня в пустующем замке. Поднимаюсь на второй этаж, сажусь на скамейку в тёмном коридоре, бросаю сумку рядом. Прислонив голову к стене, дремлю, пока не вспыхнут лампы и не зашумят голоса.
Из института идём с однокурсницами шумной гурьбой. Ехать по одному маршруту, только им дальше. Вваливаемся в длинный автобус-гармошку. Я пританцовываю. Завтра – суббота, на лекцию по философии можно не ходить. Брат со снохой тоже в выходные дома. Нигора под песни группы «Болалар» будет снова учить меня готовить плов.
– Высыпать нужно все рисинки, а то те, что останутся в чашке, обидятся, и плов будет невкусным!
Мы с Жанатом будем зачарованно смотреть, как она вливает в казан кипяток, суёт туда мизинец и проверяет уровень воды над рисом. Брат однажды повторил, бегал потом с обожжённым пальцем.
Автобус трогается. Хохоча, протискиваемся с подружками в переднюю часть, где меньше народа. С одного из сидений поднимается женщина, я осматриваюсь по сторонам, сажусь на освободившееся место. Девчонки передают мне сумки, пакеты.
Задираю голову, чтобы спародировать химичку и снова всех рассмешить. Осекаюсь, получив резкий пинок по сапогу. Напротив сидит небритый мужчина лет сорока. Кого-то он напоминает… Грузный, в потёртой коричневой шубе и меховой ушанке. Смотрит исподлобья, будто это я его пнула. И снова пинает меня по ноге.
– Нацменка, встань, я туда сяду, – гнусавым голосом, как на озвучке в пиратских фильмах по видику, говорит он.
Я хочу вдохнуть и не могу. Оглядываюсь на девчонок, они отводят глаза. Уши заложило. Онемевшие фигуры вокруг. Пол-автобуса знакомых, и как будто никто ничего не видит.
Наконец вдыхаю во все лёгкие и выдыхаю криком:
– Жана-а-ат!
А потом кто-то чужой внутри меня смотрит тому типу в лицо и охрипшим твёрдым голосом с неизвестно откуда взявшимся кавказским акцентом говорит:
– Там, в конце автобуса, мой брат. Когда выйдем, он тебя зарэжет!
Боже, откуда я это взяла? Брата ведь нет. И никто не поможет. А у этого психа в кармане точно может быть нож. Не могу отлепить взгляд от него. Он превращается в монстра: четыре глаза, два носа, лицо плывёт, как в испорченном телевизоре. Как говорил брат? Если страшно, дыши и считай до семи. Раз, два, три… Два носа соединяются в один.
Мужик поворачивается к окну и расковыривает длинным ногтем иней на стекле. Приставляет ладонь, чтобы согреть заиндевевшую поверхность. Вглядывается через оттаявший кусочек в огоньки среди тьмы, бормочет что-то. Вспомнила, на кого он похож: на шепелявого вора Кирпича из фильма «Место встречи изменить нельзя».
Сжимаю кулаки. Ну всё, сейчас приедем, и мне конец.
Автобус замедляет ход. Следующая остановка – «Железнодорожная больница», моя. Выйти или сидеть? Не кататься же до бесконечности! Тут мужик вскакивает и, расталкивая всех, пролезает к выходу. Дверь за ним закрывается, мы едем дальше.
Подружки начинают смеяться, говорить, какая я молодец. Заторможенно раздаю сумки, пробираюсь к двери на затёкших ногах, выхожу не прощаясь на своей остановке. Беру комок снега и тру щёки. Рядом вырастает крупная фигура. Срываюсь с места, бегу в общагу. Уже на лестнице доходит: это другой мужик, он ведь в куртке и спортивной шапке.
Перешагиваю через одну ступеньку. Дыхание сбивается. Сейчас расскажу всё Жанату с Нигорой. Нацменка. Что за слово такое? Это что-то ужасное, надо у брата спросить. Третий этаж. Тарабаню в нашу дверь. Тишина. Открываю своим ключом. Никого. На столе записка: «Мы уехали к родителям на попутке, будем в воскресенье к вечеру».
Сажусь в пуховике и обуви на пол. Рву бумагу:
– Предатели, уехали без меня! Предатели…
Через полчаса пью чай со «Сникерсом», оставленным возле записки (раньше мы делили шоколадку с братом пополам, сейчас – на три части), и подпеваю под плачущий голос Татьяны Булановой.
Глава 10
Челночницы
Мама набивает сумку: кругляш масла, банка сметаны, малиновое варенье, замороженные куски мяса, рисовая заготовка с морковью.
– Мариш, кинешь её с картошкой – и суп готов. А эту приправу папа ядовитой называет: острая, но вкусная.
В щель между пакетами суёт банку шпрот:
– Новинка, сами не ели, для вас берегли. Ой, тушёнка не лезет, давай вторую сумку!
– Мам, ну куда? Как мы это дотащим?
– Ничего, донесёте, главное, чтоб еда была. Зря я, что ли, тушёнку делала? За этот сезон две партии уток вырастили. – Мама заглядывает в морозильник. – Ой, рыба же есть! Мелкая, как ты любишь, я подписала. – Вздыхает. – Зарплату три месяца не выдают. В посёлке кто как выживает. Кто мясом торгует, кто маслом, а кто – самогоном. Дожили, казахи начали выращивать свиней! А куда людям деваться? Жить-то надо. Но мы с папой решили, что не будем, – аже этого не перенесёт.
– Ага, – киваю, вспомнив, как ажешка выбросила бокал, на котором были нарисованы три поросёнка. – Мам, а деньги в дорогу есть?
– Сейчас папа принесёт, пошёл занимать. Хорошо, хоть на бюджете учитесь, другим ещё тяжелее. Совхоз развалился, комбайнов нет. Ничего, справимся. Когда-нибудь это всё равно закончится, – мама с трудом застёгивает замок на второй сумке.
Через неделю в институте меня ошарашила подруга:
– Я твоего отца вчера по телевизору видела!
– На соревнованиях?
– Нет, он бастовал!
– Да ну?
Оказалось, папа с другими учителями вышел на забастовку с требованием выплатить зарплату. Папа сказал журналистам всё как есть: что в спортзале нет отопления, что после мытья пол покрывается ледяной коркой, что на все классы один мяч и тот не школьный, а кто-то приносит из дома. В районной газете напечатали с ним интервью.
В июле 1994 года у меня появился племянник с крепкими ручками и большими чёрными глазами. Ему дали имя Мерген.
Осенью, когда с деньгами стало совсем туго, мама подалась в челноки. Начала ездить в Москву, Бишкек, Алматы. В доме появились калькулятор, долговая тетрадь и стопки вещей в шуршащих пакетах. Работу в больнице мама не бросила, стала брать отгулы и отпуска.
В одну из поездок в Алматы с ней отправилась главврач Фаина Наилевна. У неё ямочки на щеках, и не улыбается она, только когда слушает дыхание пациентов через стетоскоп. С нашей аже Фаина Наилевна певуче говорит по-татарски, словно проигрывая мелодию на гармошке.
В дорогу мама оделась в простенький пуховик – чтобы не привлекать воров. Да и сумки таскать – не до красоты.
Фаина Наилевна надела пальто с воротником из чернобурки и норковую шапку. На резинке, чтоб не сорвали. Роскошный вид чуть портили красные глаза и шмыгающий нос – перед самым отъездом главврач простыла. Постель в поезде не выдали, в вагоне было холодно. Мама уложила Фаину Наилевну в пальто и шапке на грязный матрас, накрыла вторым и отпаивала чаем с лимоном.
