Читаем без скачивания Там, где поют соловьи - Елена Чумакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром, бреясь над медным тазиком, Лео услышал, как стукнул козырек почтовой щели, выглянул в коридор и увидел на полу перед входной дверью белый конверт. Он быстро обтер пену с наполовину выбритого лица и поднял письмо. Оно было из Бирска, написано чужим витиеватым почерком. Лео уже хорошо читал печатные тексты на русском языке, но разобрать замысловатую вязь этого письма ему было непросто, а понять содержание и того сложнее. Одно было ясно, что письмо написано не Агатой, и вообще речь идет о какой-то Ольге. Кто такая? Какое отношение имеет к Агате и к нему, Лео? Ему пришлось перечитать письмо несколько раз, пока он, наконец, понял, о ком и о чем речь, а поняв, в волнении забегал по квартире, хватаясь то за сюртук, то за бритву, то за ручку и чистый лист бумаги. Необходимо было как можно скорее добиться отпуска и отправляться в путь.
Глава 12. Благовещение
Апрель – Июль 1910 года, Бирск
Седьмое апреля, Благовещение. Родня собралась в отцовском доме. Приехали из Уфы и брат Тимофей, и Паня с мужем Ильей, а с ними девочка лет пяти, худенькая и удивительно незаметная для своего возраста, словно мышка. Светлые волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в две тощих косички с тесемочками вместо бантов. Взгляд серых, как у Тимофея, глаз вопросительно устремлялся на него каждый раз, когда их хозяйке задавали вопрос или предлагали угощение. Девочку звали Верочкой. Она была дочерью Тимофея и, следовательно, приходилась Агате родной племянницей.
Агата с любопытством приглядывалась к брату. Его вполне можно было назвать красавцем: светло-русые, слегка вьющиеся волосы, правильные черты лица, умный, внимательный взгляд с прищуром, серьезен, неразговорчив. Улыбается редко, но уж когда улыбнется, лицо его преображается, становится добрым и каким-то беззащитным.
Оставшись наедине с Паней, Агата, конечно же, не удержалась от расспросов.
– Почему Верочка такая… боязливая? – переспросила сестра. – Да потому что растет почти сироткой при двух живых родителях. Лишняя она у них, случайная.
Паня помолчала, задумчиво перебирая ворох мулине на столике для рукоделия, словно решая, стоит ли продолжать разговор. Потом присела на подоконник и принялась рассказывать.
– Тимофей наш с детства ко всяким механизмам тянулся. Учился хорошо, охотно. Отец его в ремесленное училище определил. А потом брат уехал учиться в Уфу, оттуда в Казань. Вернулся не один, привез молодую жену. Мы как увидели – ахнули! Быть беде… Красивая, яркая, и имя под стать – Луиза. И вся такая непоседливая, жеманная, одно слово – артистка! Так и оказалось – из цирковых, гимнастка. Ее после травмы из номера убрали, в этот… как его?.. кордебалет определили. Там ее Тимофей и увидел. И влюбился без памяти. А она смекнула, что парень хороший, холостой, умный, вот и вцепилась, вскружила ему голову. В цирке-то у нее перспектив никаких. Нравы у цирковых свободные… Тимофей вскоре узнал, что ребенок у них будет. Женился, куда деваться? Привез молодую жену в Уфу. Сам-то он инженер, начальник ремонтного депо на железной дороге. Зарабатывает хорошо. И квартиру хорошую снял. Дочка родилась – живи да и радуйся. Ан нет… Матерью Луиза оказалась… никакой, женой тоже. Заскучала, дома ей не сиделось, все тянуло куда-то. Тимофей со службы придет, а жены дома нет, малышка одна. Ну… скандалы пошли, ясное дело. А потом и вовсе беда. Луиза пыталась устроиться в цирковую труппу, да упала с трапеции, повредила спину, сломала руку. Слегла. Заковали сначала в гипс, потом в корсет. Начались истерики. Тимофею со службы домой идти не хочется. Стал захаживать в трактир, пропускать стопку-другую. А там приглянулась ему подавальщица одна, простая женщина, Милой зовут. Так вот эта Мила про его беду прознала, стала его привечать, лишней рюмочкой угощать, да в гости зазывать. Смекнула, чего ему не хватает – тепла, да ласки, да домашнего уюта. Дальше – больше. Тимофей ей квартирку снял, вскоре вовсе туда перебрался, к жене-то и ходить почти перестал. Тут Луиза поняла, что дело далеко зашло, но вместо того, чтобы за ум взяться, попытаться мужика к себе развернуть, начала жалобы везде строчить. Еще хуже его от себя отвратила. А Тимофей развестись с ней не может, совестливый – она же больна, беспомощна – и жить с ней не может. А Милка знай, масло в огонь подливает, законной женой стать хочет. До ребенка ли в этой войне! У Милы свой сын оказался, в деревне, у матери. Свой-то не больно нужен, а уж чужой ребенок и подавно. Вот бедную Верочку и таскают из дома в дом, от матери к мачехе и обратно, а чаще у теток гостит, то у одной, то у другой. Нынче привез к Анне, к отцу. Здесь девочке лучше всего, сыта, одета, и поиграть есть с кем. Я бы Верочку к себе забрала, да мы с Ильей сами пока бездомные, снимаем комнатушку с земляным полом.
– А что ж ты замуж за Илью пошла, раз у него нет ничего?
– Я-то? Чего пошла?.. У Илюши главное есть – доброта да руки золотые. А остальное дело наживное. Он сейчас дом строит, сам, друзья помогают, скоро уж переедем в свои хоромы.
Паня прошлась по тесной светелке, села на низкий подоконник, отвернувшись к окну, помолчала. Агата уже забеспокоилась, не обидела ли ненароком сестру, но та обернулась и с улыбкой продолжила рассказ.
– Меня, ты уж знаешь, вслед за старшими сестрами отец отдал в школу при нашем монастыре, чтобы тоже шить выучилась. Но у меня нет таких талантов, как у Глафиры или Даши. Я просто старательная. Поэтому из меня не вышла ни вышивальщица, ни портниха, а стала я обычной белошвейкой, шью мужские рубахи да иногда женское белье. А на это тоже всегда спрос есть, так что на кусок хлеба зарабатываю. Сидела себе день-деньской, шила, не до гулянок мне было… И внешность у меня обыкновенная, не то что у Глаши, кавалеры,
