Читаем без скачивания Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, чтобы уж быть совсем объективным, признаюсь, что Степанова и для меня поэт хотя интересный, но спорный. Не в том смысле, что спорен ее талант – она несомненно талантлива, – но в том, что временами и правда бывает небрежна в стихах, портя, на мой взгляд, досадными огрехами ярко задуманное и начатое. Но здесь я хотел бы не разбирать ее творчество, а лишь обратить внимание на другую и как раз нашему поэтическому времени свойственную проблему.
Новой поэтической генерации, нынешним «тридцатилетним», а теперь уже и «двадцатилетним», в общем, повезло. Почти все из них вовремя издали по первой книжке (из которой далеко не все войдет в «избранное»), получили за них какие-то премии и приобрели некоторую известность, которая уже обеспечила им внимание и читателей, и критиков. Но именно это-то довольно легко доставшееся признание расставило на их пути и подводные камни: уж больно хочется первые живые ростки принять за зрелое растение. Уж больно велик соблазн отмахнуться от собственных сомнений и, тем более, от всякой критики, норовящей ткнуть в глаза твои огрехи. Но мандельштамовское «сознание своей правоты» не распространяется на недостатки мастерства. Потому что, не осознавая их, трудно учиться и стать мастером.
Нарочно быть современным так же невозможно, как, скажем, сделаться оригинальным.
Печальное подтверждение тому – явленная недавно новейшая поэтическая продукция Алексея Цветкова, в прежнем своем творчестве придерживавшегося, в общем-то, достаточно традиционной стилистики. Видимо, прислушавшись к суждениям кэрролловского Пустика-Дутика (сетовавшего, помнится, что у Алисы «лицо, как у всех»: «Если б у тебя хоть глаза были бы с одного боку или рот над носом, тогда другое дело, а так…»), он перешел к поэтике более актуальной. И буквально заполонил толстые журналы опусами вроде:
он здесь повторно раньше он имел
спецпропуск на какую-то одну
из этих нас но слабо в мелкий шрифт
вчитался и ротвейлер на контроле
вмиг завернул которую привел
тот даже с горя спел по-итальянски
и т. п.
Или так:
ни беды ни гнева давно в организме
сотворенье дней из брения их и кашля
теперь короткий рывок и уйду на отдых
к старости вкус снисходительней если телки
свернута кровь в рулоны сыграны роли
для того ли дала елена и пел гомер
и т. д.
К сожалению, я не могу согласиться с Евгением Абдуллаевым – почти единственным, кто трезво оценил эти новации (см. его рецензию «Бревно в пустыне» в «Арионе» № 2, 2006), предположившим, что это не вполне удачный «промежуточный результат авторских поисков». По зрелым размышлениям, результат вовсе не промежуточный – чего Цветков искал, то и нашел: изобрел механизм, позволяющий безостановочно и без сопротивления материала порождать сколь угодно много стихоподобных конструкций, причем со всеми вторичными признаками и «современности», и «актуальности». Собственно, в этом своем проекте он и эксплуатирует расхожие признаки «актуальности», и неслучайно столь на редкость единодушно принят был на ура что «правой», что «левой» литературной публикой: это было как ожидаемый и вовремя выброшенный на прилавок товар, вроде новой модели мобильников.
Занятно, что рецензия Абдуллаева, в которой он отнюдь не огульно упрекнул стихи Цветкова «в искусственности, распаде поэтического текста, словесной и смысловой ткани», но пришел к этому эпикризу после проделанного на достаточно обширном материале анализа, вызвала всплеск ответной критики – но практически ни слова возражений по существу. Даже новомирский «рецензент рецензии» (2000, № 10) не пожалел две журнальные полосы: пожурил Абдуллаева, что хотя тот приводит «много цитат», но, «как правило, это строфы, вынутые из стихотворения, то есть из контекста» (а что, надо было книжку целиком перепечатать?), поцитировал в качестве контраргумена вряд ли пригодный для серьезной дискуссии стеб Ремонта Приборова, а в итоге скромно указал на «пушкинский завет», что, мол, судить поэта надо «по законам, им самим над собою признанным». Учитывая, что ни одно из утверждений Абдуллаева при этом не было опровергнуто, да и не опровергалось, получается, что в данном случае «законами» следует почитать вот это самое: искусственность и распад словесной и смысловой ткани. С чем мы и можем себя поздравить.
На самом деле опусы Цветкова (между прочим, очень похожие на те, какие в 60-е годы, в пору увлечения кибернетикой, сочиняли ЭВМ) устроены крайне просто. Это почти не связанные друг с дружкой словесные фрагменты, сами по себе довольно изобретательные (в том, что Цветков человек способный, никто не сомневался) да и составленные, по известному рецепту, «из лучших (по крайней мере, в понимании автора) слов». И если заранее убедить себя, что это стихи, то в них, понятное дело, неизбежно да вчитаешь какой-нибудь смысл.
Но в том-то и дело, что стихи – это не лучшие, а единственные слова (и часто как раз совсем не «лучшие»!), и расположенные не «в лучшем», а в единственном порядке – таком, который делает их живым и неповторимым организмом.
Словесные заготовки Цветкова можно запросто переставлять не только внутри любого стихотворения, но и перетаскивать из одного в другое. Каюсь, я пошел на мистификацию: один из выше приведенных фрагментов не подлинный, он примерно за десять минут составлен мною из строчек, выдернутых почти наугад из шести различных стихотворений. Что было нетрудно, учитывая их ритмическое и (прошу прощения за тавтологию) образное однообразие, как и у всякой серийной продукции. А если брать по две, то можно было бы и в рифму. Что-нибудь такое:
голый глаз как светильный газ в слюдяной воде
костяные по стенам жабры и бедный бубен
окажись вполне он и был бы да нет нигде
всем скелетом ввысь так и пел бы весь но не будет
трудный прах и себе никто и другим не друг
полый свет вблизи но отсюда наискось старец
из последних мышц в проницающем ветре рук
существуй вообще бы еще называлось танец
Если вышло не очень складно,
