Читаем без скачивания Поэзия рабочего удара (сборник) - Алексей Гастев

И из вагона целой толпой кричим им в заплывшие лица:

«Продолжайте, господа!»

Они гордятся и говорят друг другу речи, пишут стихи и поют хвалебные дифирамбы. И все про то, что эти заводы, горы угля, дороги, это все – их, это принадлежит им… Они ликуют от радости.

А мы опять:

«Продолжайте, господа!»

Наш поезд мчится, нам хочется еще быстрее рвануться вместе с ним к заводам.

Мы входим. И первый наш привет, первый радостный салют – им, нашим друзьям, светлым машинам.

Они улыбнулись, вздрогнули. Крикнул гудок, и начался вихрь работы.

Завод все расходился, расправлялся, собирал силы, в работу входили новые станки и люди, входили и солисты и хористы, поднимали всё выше, всё настойчивее железную браваду завода. Грянула песня и помчалась в выси.

Кажется, что завод уже невесомый, он легкий, он бегущее привиденье, оторвался от земли, несется от горизонта к горизонту и все, что есть на пути: тоскующие поля, тихие селенья, молчащие города, – всё разит, всё разносит и колет, наполняет спящие равнины канонадой молота и мотора, заставляет перекликаться вечно немые горы, заливает пропасти озерами света и, весь полный своей стальной непобедимой гордыней, угрожает стихиям земным… небесным… мировым, и трудно понять, где машина, где человек. Мы слились со своими железными товарищами, мы с ними спелись, мы вместе создали новую душу движенья, где работник и станок неразрывны.

И уж если наступает, то железо, орудия с нами.

Несутся потоки, мчатся ураганы стального движенья, уверенно бьются за будущее и рождают непобедимые замахи и все растут, все растут.

И вдруг завод на минуту замолчал, замер, и мы, работники, встали перед ним нашей человеческой толпой и крикнули громаде застывшего металла:

«Где ты? Ты с кем?»

Мы кричали внизу, а эхо нашего голоса загуляло вверху металлическим гулом; человеческие слова родили железную песню, заставлявшую дрожать людей, и лишь только опустились и растаяли гулы, как снова поднялся и взвился к небу стальной хоровод станков; ближе к земле завод гремел неслыханными обвалами жизни, а вверху дерзкие штормы машин отбивали свой решительный ритм:

«Мы с вами, мы с вами!»

Без слов, без звуков, только в душе мы в последний раз вспомнили тех, что пируют на проспектах, и, вместо злобных проклятий, с улыбкой кинули в сторону:

«Так продолжайте же, господа!»

Железные пульсы*

Двадцатого июля тринадцатого года во всех петроградских газетах опубликованы были предполагаемые дивиденды акционерного общества «Двигатель». Рассчитанные наполовину из чистой прибыли, они достигали двадцати.

На бирже началась вакханалия. Спекулянты распространили слухи, что основной капитал доводится до десяти миллионов, количество акций утраивается, во главе предприятия встает «Лионский Кредит», рынок «Двигателя» достиг Англии, вторгается в Америку… Размах «Двигателя» становится мировым.

Толпы акционеров каждый день являлись в мастерские «Двигателя». Весь июль завод работал без перерыва день и ночь. День и ночь рысаки и автомобили подвозили акционеров.

Операции на станках сократились, оставались только заключительные сборочные и установочные работы. Завод почти готов.

Биржа подогревалась все больше и больше. Наконец, в тот день, когда главный владелец «Двигателя» Фельдман закупил двадцать тысяч акций и они бешено рванулись вверх, – завод получил новый десятимиллионный заказ.

По городу побежали слухи о том, что Нобель со всеми своими заводами сливается с «Двигателем» и «Двигатель» превращается в трест.

И вдруг завод встал.

После собраний в союзе металлистов, на Большой Пушкинской, где были выяснены блестящие дела «Двигателя», рабочие предъявили требование увеличения цеховой платы на 20 % и штучной на 10 %.

Акции начали гореть.

Требовались меры экстренные, решительные, героические.

Нужно было сломить забастовку во что бы то ни стало. Иначе акции в будущем станут прыгать вниз от всякого нелепого слуха.

На экстренном собрании Правления, состоявшемся в день объявления забастовки, представители банка, вложившие большие капиталы в предприятие, указали, что приостановлен выпуск банкнот. Большинство Правления заколебалось. Кто-то заговорил:

– Надо потолковать с рабочими. Может быть, ведь просто недоразумение.

– Именно – не говорить с ними; это вопрос чести, – кинул голос с секретарского стола.

– Да-да, – оборвал его Фельдман, – но ведь не забывайте, что наш рабочий класс – еще стихия. Фраза оратора, и он бросает мастерские.

С испуганным, растерянным лицом поднимается директор.

– Господа, положение очень… ответственное, – начал он, держа в руках какие-то документы. – Неустойка нового заказа определяется в два миллиона. Это ведь не казенный заказ, а частный. Тут комбинации невозможны. Мы между миллионной прибылью и… скамьей подсудимых…

Он оборвал, как будто лишился голоса.

Казалось, – пауза будет тянуться бесконечно.

Тишина… гробовая…

Стало темнее в зале, замигали электрические лампы, задрожали люстры.

– Прошу полномочий! – сухо и громко, как выстрел, прозвучала фраза.

Среди сконфуженных, растерянных, потерявших голову дельцов стоял поднявшийся с своего кресла инженер Григорьев, затянутый на все пуговицы черного сюртука.

После речи директора эта фраза могла быть или величайшей добродетелью, или величайшей подлостью.

Правленцев пронзила одна общая догадка: вышел гнусный временщик, новый террорист биржи.

И всем казалось, что прокурор с своим портфелем уже идет, что он вот-вот вежливо, но спешно постучит в двери зала.

– Говорю с сознанием серьезности момента, – еще спокойнее, но увереннее говорил он.

– Что вы предлагаете? – приподнялся боязливо директор Правления.

Григорьев брал всех их в руки:

– Я предлагаю вам конфликт ликвидировать в неделю.

– На уступки? – набросились на него со всех сторон правленцы.

– Нет – нет! – не изменяя тона и не мигая, говорил Григорьев. – Я завтра пускаю завод вхолостую. Акционеры будут видеть, что завод идет. Мы спасем положение. Конечно, тут необходимы еще финансовые комбинации, – намекал он на спекуляцию с бумагами. – Мы дадим гудки, заведем топки, пустим моторы и трансмиссии. Мы покажем дым. А вы знаете, что наши трубы видны с Невского, Дворцовой набережной и даже с Морской.

Директор начал рыться в бумагах и что-то отмечать в записной книжке, но Григорьев впился в него, как будто ему одному говорил, и руки директора застывали.

– Сегодня же в ночь, – уже как будто о решенном деле, говорил Григорьев, – сегодня же в ночь я телеграфирую в Харьков о присылке ста слесарей-бельгийцев. Это люди, законтрактованные фирмой Гутланда, того самого Гутланда, который давал людей Сименсу во время забастовки. Теперь он даст их нам. И сегодня же ночью я телеграфирую в Козлов инженеру Беклемишеву о присылке артели клепальщиков. Вы увидите, что через неделю к нам повалят забастовщики, и мы же будем их цедить.

– А ведь это он в прошлом году справился с забастовкой у «Осветителя», – прошептал директор представителю банка.

– Да, как будто… – рассеянно отвечал банкир.

А Григорьев говорил:

– Я предлагаю вам ва-банк. Других средств нет. Надо действовать быстро, вот сегодня, вот в эту ночь, вот сию минуту.

– Ну, что вы скажете? – спрашивал шепотом директор банкира.

– Я его не разгадаю. Он в маске. Тут, простите, не игра ли?

– Это в вас говорит профессия. Вам все кажутся спекулянтами.

– Некоторые мне кажутся просто… наглецами.

– Да что вы?.. – хотел было возразить ему директор, но Григорьев кончил свое слово.

Директор позвонил.

Назначен был перерыв. И с первых фраз, которые срывались у правленцев в буфете за завтраком, стало ясно, что предложение Григорьева будет принято.

Завод был пущен в ту же ночь. Очнулись застывшие трубы. Черные фонтаны дыма устремились к небу. Поднявшийся ветер погнал их всех вместе, и черная лавина, закутывая звезды, тяжело и мерно прокладывает в высях дорогу и заставляет жаться ближе к земле рабочие окраины города.

Сам завод, пока еще застывший и немой, спит как мертвец с потухшими вытравленными глазами.

По шоссе ходят группами и в одиночку тени. Дымящийся завод для них загадка. Он их волнует. Волнует по-разному, но тревожно, загадочно.

И вдруг, как сигнал в ночном море, вспыхивают в одно мгновенье окна, лучи водопадом ворвались в улицы. Завод пошел.

Загудела земля. Задрожали корпуса, окна замигали, и в заводе поднялся стальной вихрь машинного движения.