Читаем без скачивания Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой - Альберт Карышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Андрей Иванович торопил внучку домой, ей надо было поспеть во вторую смену в школу, но она не отступала от педагога:
– Вот и я хочу – на ступеньку выше. Свете, что ли, можно, а мне нельзя?
– Ты так сильно хочешь участвовать в конкурсе? – спросила Лариса, переглядываясь с Чугуновым.
– Да, сильно хочу.
– А не боишься? Не заплачешь опять, если проиграешь?
– Ещё чего! Я тогда маленькая была. А теперь они не увидят моих слёз.
– Кто они?
– А Светка с Валерием Николаевичем и эти, которые сидят в жюри. Если проиграю, то наоборот, рассмеюсь прямо на сцене. Пусть знают: мне смешно оттого, что они не могут понять, какая я способная. Но я, наверно, выиграю. Мне так кажется.
– Да, от скромности ты не умрёшь. – Корнилова с усмешкой поразглядывала девочку. – Хорошо. К следующему уроку я подберу тебе конкурсные произведения. Подготовимся, поучаствуем в городских и областных состязаниях, а в крупном – через год. Согласна? За год повыступаем в школах, в смешанных концертах юных музыкантов. Это отличная практика. На следующем региональном конкурсе надо сыграть без сучка, без задоринки.
9
В конце сентября Андрей Иванович вдруг оказался в Доме политпросвещения, органе ещё не совсем порушенной советской власти. Он узнал, что двадцать восьмого числа в Доме сойдутся «представители общественности области и Советов всех уровней» – так значилось в газете «Григорьевские ведомости», – и захотел поинтересоваться.
Собрались встревоженные люди по поводу мрачных событий в Москве. События отражали борьбу за власть, «дворцовые интриги»: первый президент России Ельцин, скинув с престола первого президента СССР Горбачёва, вступил в контры с Верховным Советом. Их противостояние усиливалось с каждым днём; и судя по журналистским сводкам, Ельцин готовился послать военных на штурм здания Верховного Совета, где в надежде отстранить его от власти засели депутаты.
В амфитеатре зрительного зала не видно было свободных кресел. Собрание Дома политпросвещения гудело. Его участники кричали с трибуны и с мест, кляня Ельцина, как врага России, организатора антигосударственного переворота. Отдельной кучкой сидели «демократы». Они отмалчивались, выжидали, вслушивались…
После горячих речей началась запись в «ополчение», готовое ехать в столицу на защиту Верховного Совета. «Неплохо было бы самому увидеть, что там происходит», – сказал себе Андрей Иванович, подошёл к столу на сцене и тоже записался у престарелого отставного полковника, явившегося на собрание в полной военной форме, при боевых орденах. Тут же за столом собирались пожертвования в пользу добровольцев. Чугунов получил «суточные» и «проездные». Дома он озадачил жену сообщением, что срочно уезжает по делам, а тридцатого сентября простился с близкими и после полудня отбыл с группой мужчин в Москву на электричке…
Путь «ополчения» Чугунов отметил в записной книжке, предполагая сделать очерк о походе григорьевских ребят на защиту Верховного Совета. Группа спустилась в метро и проехала до станции Баррикадная. Ею руководил мужчина с суровым лицом, в кожаной куртке и фетровой шляпе. Он был вчера в Москве, видел обстановку противостояния, знал, куда и как идти. Андрей Иванович запомнил фамилию старшого – Мамин. На Баррикадной при выходе из-под земли милиционеры по каким-то признакам выбирали людей из толпы и оттесняли от эскалатора. Мамин предупредил:
– Не оглядывайтесь. Сделайте вид, что каждый идёт сам по себе.
«Ополчение» благополучно прошло к эскалатору, и Андрей Иванович спросил Мамина, почему милиция выпускает из метро не всех. Старшой ответил:
– Задерживают тех, кто много раз тут ходил и примелькался. Примелькавшихся подозревают в поддержке депутатов, засевших в Совете. Опасаются митингов, восстания. Я не впервой тут иду, но не примелькался, потому что надеваю то плащ, то кожан, то кепку, то шляпу, то в очках хожу, то без очков.
Добровольцы вышли на поверхность и увидели сплошные милицейские заслоны. Солдаты в шлемах, шинелях и сапогах, с чёрными резиновыми дубинками и белыми пластиковыми щитами до земли, с нахмуренными лицами, стояли в две шеренги одна против другой, создавая от подъезда метро живой коридор. «Похожи на псов-рыцарей из памятного фильма Эйзенштейна», – подумал Чугунов.
Группа зашагала сквозь строй. Андрей Иванович ждал зычных окриков и топота кованых сапог, но здесь никого милиционеры не трогали. Пройдя между их шеренг, григоровчане наискось пересекли мостовую и углубились в мелкие улицы, а потом в проходные дворы. Дальше тоже кругом стояла милиция. Её боевые порядки перекрывали те улицы и проулки, дворы и скверы, по которым можно было приблизиться к Верховному Совету.
– Блокировали, гады, все входы и выходы! – басом ругался Мамин. – Мышь не проскользнёт! Идём не так, как удобнее, а как ведёт нас милиция расстановкой своих отрядов! А вчера было свободно!
Добровольцы лезли через заборы, срывались в какие-то ямы и карабкались наверх. Ждали, что где-нибудь отыщется проход к намеченной цели, маячившей совсем недалеко; но окружение Дома Советов было продумано до мелочей.
Было холодно. Все в группе Мамина оделись потеплее. Андрей Иванович надел чистую синюю телогрейку, зимнюю шапку и обул кирзовые сапоги с вязаными носками. Тяжело гружённая сумка, висевшая на его плече, натирала ему бок рёбрами банок с рыбными и овощными консервами. Он высыпал в неё дома и полведра картошки – всё в пользу возможных защитников Верховного Совета. На лбу его и спине выступала испарина; дыхание его сбивалось, ноги тяжелели, поламывало поясницу.
Быстро темнело. «Ополчение» вышло на Красную Пресню, остановилось с краю тротуара, бросило к ногам сумки; курящие закурили. Толпы людей заполнили Пресню. Народ ходил по ней взад-вперёд, собирался кучками, обсуждал происходящее. Молодёжь бегала на середину мостовой, загораживала путь машинам и весело орала: «Ельцина на мыло!.. Под суд!..» За озорничавшей молодёжью тяжело и понапрасну гонялся милицейский отряд, тоже обеспеченный щитами и дубинками. На улице загорались жёлтые фонари. Зрело возбуждение толпы, и Чугунову казалось, что она может взорваться какими-то безоглядными действиями…
Старшой сказал, что вчера был в штабе Анпилова, одного из видных деятелей, руководивших сопротивлением Ельцину. В штабе регистрировались охотники защищать Верховный Совет, и там помогали иногородним устраиваться с ночлегом. Мамин хотел отвезти товарищей к Анпилову, но передумал. Он предложил им попытаться достичь цели под покровом темноты, и Андрей Иванович удивился тому, что усталые голодные ребята согласились.
Опять ходили задворками вокруг Дома Советов, искали щель; но милицейские кордоны стояли плотно, и ночью под фонарями они выглядели страшнее, чем днём. «Ополченцы» посовещались: а не протаранить ли всем скопом цепь солдат? Мамин предупредил:
– Нельзя силой. Могут догнать и побить, а то и застрелить.
Пробовали договориться. Подошли к отряду, загородившему узкий проход меж старыми пятиэтажками; но офицер не захотел слушать ходоков и прогнал их. В другом месте на пути встало подразделение крупнее. За его спинами Чугунов увидел два бэтээра, выступавшие из-за дома, а перед ними горел костёр, стояло в пирамиде стрелковое оружие и двигались крепкие мужики в пятнистых одеждах – это уже были не просто милиционеры. Снова добровольцы просили пустить их к Дому Советов. Они убеждали, настаивали и горячились. Солдаты в шеренге хмуро молчали, а лейтенант вежливо отвечал одно и то же: «Не имею права. Не положено».
Вдруг несколько омоновцев отошли от костра и скорым агрессивным шагом направились к милицейской цепи. Они разорвали цепь, и «ополченцы» поняли, что здоровяки идут к ним.
– Атас! Разбегаемся! – скомандовал Мамин.
Группа кинулась врассыпную.
Чугунов тоже побежал, прихрамывая. Тяжёлая сумка мешала ему. Он поднялся в горку, нырнул в лесок или заброшенный парк, но, потеряв силы, скоро остановился, сбросил сумку на землю. Присев на сумку возле тонкого дерева, Андрей Иванович тяжело дышал и прислушивался к удалявшимся звукам: треску сучьев под чьими-то грузными шагами и к возбуждённым мужским голосам. Отдышавшись, он встал, снова взял сумку на плечо; вгляделся в темень и, натыкаясь на деревья, запинаясь о сучья, напрасно поискал товарищей, с которыми толком и не познакомился; звать их он опасался. В каком направлении следовало ему идти до выхода на улицу, Чугунов не знал, и теперь он думал лишь о ночлеге у Шитиковых; время было позднее, и уехать в Григорьевск он уже не мог.
Впереди, совсем близко мелькнул луч света, преломлявшийся меж деревьев. Сучья трещали близко, и грубый голос произнёс:
– Слиняли! Перепугались!
Андрей Иванович увидел силуэт человека, державшего большой электрический фонарь, и его лицо, смутное в отсветах фонаря. Луч повернулся к Чугунова, ослепил его, и тот же голос сказал:
