Читаем без скачивания Фронт без окопов - Михаил Александрович Ардашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закончился самум коротким ливнем.
А на второй день русские невольники хоронили своего товарища — рядового Грибанова, скоропостижно скончавшегося от апоплексического удара. Гроб, сколоченный из деревянных ящиков, опустили в могилу, вырытую в полкилометре от лагеря. Могила была неглубокая, всего полметра — под верхним слоем песка оказался сплошной камень. Прежде, чем предать тело земле, пропели: «Вы жертвою пали…» Сверху на могилу насыпали небольшой песчаный холмик. Конвоиры молча наблюдали за ними.
С похорон Попов возвращался задумчивый и сумрачный. Через два-три дня никто не сможет найти могилы товарища. Пески пустыни не лежат на одном месте, они кочуют, движутся. И там, где сегодня холмик, завтра будет голое место, а послезавтра бархан. Из тридцати двух человек, прибывших в Тольгу, похоронили уже пятерых. И впервые за все годы пребывания за пределами родной земли Дмитрию стало жутко от мысли, что им не выбраться отсюда. Так же вот зароют в каменную яму и никто не будет знать, где ты похоронен…
Кто сеет шипы, тот не соберет винограда
День шел за днем. В конце декабря команду русских невольников из Тольги перевели в город Сук-Арас. Оттуда направили на работу сначала к одному владельцу виноградных плантаций, затем — к другому. И опять Попов и Томашин поливали, окучивали, рыхлили, удобряли… Изможденные от недоедания, почерневшие от жгучих лучей Сахары, они еле таскали ноги.
Они видели, что местные, коренные жители не меньше их страдают от французских колонизаторов. Арабы за гроши гнули спину с утра до вечера. И в жару, по раскаленной, как сковородка, земле, и в холодную, дождливую тору алжирцы-феллахи ходили босые. На них жалко было смотреть. За малейшую провинность нарядчики били их палками. А попробуй, заступись! И тебе попадет, и вдвойне — пострадавшему.
Наступила страда. Алжирцы с русскими на одном поле жали хозяйскую пшеницу. Среди жнецов у Михаила Томашина вызвал сострадание пожилой араб. Он был страшно худой — кожа да кости, и в каких-то жалких рубищах — почти совсем голый. Солнце нещадно жгло тело араба, а ему нечем было его прикрыть. Михаил сжалился над ним и отдал свое запасное белье. Это так обрадовало несчастного, что тот не знал, как отблагодарить Томашина. Прикладывая руку к сердцу, алжирец кланялся и что-то взволнованно говорил на своем языке.
— Ладно, носи на здоровье! — добродушно хлопнул его по плечу Томашин.
Этот дружеский жест и сам подарок вызвали у наблюдавших сцену арабов возгласы одобрения.
Арабы знали, что белые невольники сосланы в Алжир за отказ воевать, за неповиновение царским генералам, и сочувствовали русским солдатам. Но многие из них даже боялись мысли, чтобы самим подняться против французских хозяев и изгнать их из страны. Правда, некоторые алжирцы во время войны уклонялись от воинской повинности, уходили в горы, но это был очень пассивный протест. При всяком удобном случае и Томашин, и Попов старались растолковать им, почему они плохо и бедно живут и что надо делать, чтобы жизнь «стала лучше.
Именно в одну из таких бесед и произошел у Попова тот разговор с туарегом Ахметом, когда Дмитрий выразительным движением ноги показал, как ему следует поступить с хозяином. Погонщик верблюдов Ахмет не сразу понял, что советует русский. А потом, когда догадался, в чем дело, стал испуганно оглядываться по сторонам.
— Ну, и забили вам головы! — горячился Попов и снова принимался объяснять, что хозяину надо дать пинка, а землю его забрать в свои руки.
— А-ля-ля! А-ля-ля! — причитал Ахмет и растерянно хлопал себя по бедрам.
«Учу Ахмета, как выгнать хозяина, а сам тоже работаю на хозяина. Неладно получается», — размышлял вечером Дмитрий, укладываясь спать. Он легонько толкнул в бок задремавшего Михаила:
— Слышь, Миша, нужно что-то делать!
— Что? — встрепенулся тот.
— Надо как-то выбираться отсюда. Сколько же можно терпеть эту каторгу?
— Надо-то надо, а как?
В ту ночь они долго не спали, горячо шептали что-то друг другу. А через несколько дней управляющий имением вдруг завопил на всю плантацию. Он обнаружил кем-то вырубленные виноградные лозы. И не на шутку перепугался: «Эти варвары могут вырубить все, и тогда уж не жди поблажки от хозяина». Управляющий сразу же отказался от русских солдат, добился того, чтобы их отправили в другое место, подальше от его имения.
Прощаясь с Ахметом, с которым он уже успел по-настоящему подружиться, Дмитрий Попов, показывая на вырубленные лозы, растолковал ему новый смысл старой арабской пословицы:
— Кто сеет шипы, тот не соберет винограда!
От берегов Африки
Наконец-то пришел долгожданный день! В тот день Алжир был «полонен» русскими солдатами. То там, то тут в арабскую речь вплетались певучие русские слова, среди черно-агатовых глаз мелькали голубые, светло-серые…
Михаила Томашина и Дмитрия Попова снова разлучили. То машин ожидал отправки на родину, в казармах, расположенных на самом берегу Средиземного моря. К их команде еще должна была присоединиться большая партия из Мезон Карре. Настроение у всех было приподнятое. Коротая время, солдаты веселились, как могли. Откуда-то появились балалайка, гитара, и под их несложный дуэт начались танцы, зазвучали русские песни.
Приставленный для «поддержания порядка» взвод зуавов, оставив в гнездах пулеметы, толпился тут же, наблюдая за весельем русских. Зуавы разбегались по местам, как только кто-нибудь давал им знать, что идет офицер проверять посты. Офицер уходил — и они опять оставляли пулеметы.
28 августа 1920 года на судне «Австрия» непокоренные русские революционные солдаты отплыли от берегов колониального Алжира. В числе тысячи семисот человек находился и Томашин. Когда судно отчалило, Михаил заметил, как несколько солдат подошло к борту. Вывернув карманы, они выкидывали что-то в море.
— Ну его к черту! — воскликнул один из них.
«Хинин выбрасывают», — догадался Томашин. Он посмотрел на товарищей и словно впервые заметил, что у всех у них лица и белки глаз покрыты налетом желтизны. Это от хинина. По два раза в день принимали его, как средство, предостерегающее от тропической малярии. Но многим и это не помогло. Десятки, сотни русских солдат никогда уже не вернутся к родным очагам, не обнимут своих матерей, не приласкают ждущих их жен и детей. Они остались лежать под сиротливыми холмиками в песках Сахары, на равнинах Константины, на плантациях Телля.
Михаил вспомнил, как в Сук-Арасе, куда их перевели из Сахары на ремонт железнодорожных путей, они устанавливали с Дмитрием на собранные деньги скромный памятник пятидесяти умершим товарищам. При открытии его
