Читаем без скачивания Журнал «Вокруг Света» №06 за 1970 год - Вокруг Света

— Даже когда им начинают откусывать голову?

— Э-э, это надо видеть, — махнул рукой нечувствительный к сенсациям доктор.

А ведь это была самая настоящая сенсация, не сомневался Изи-Шварт. Кадры с морскими змееловами стали бы украшением его картины. Ему уже доводилось снимать филиппинцев — охотников за осьминогами. Те тоже, выхватив небольшого спрута из-под камней, кусали его между глаз, чтобы тот, лишившись «вакуума», не смог присасываться щупальцами к телу. Но то были в общем-то нестрашные осьминоги. А здесь речь шла о змеях. Причем не о безобидных черно-белых змейках, которых полным-полно повсюду в Океании. То были толстые, в полтора метра длиной рептилии, серовато-стального отлива.

— Неужели так-таки зубами?

— Именно. Здесь, на Увеа, есть трое самых выдающихся «змееедов» — Бонго, Батист и Каноноэль. Виртуозы. Их стоит посмотреть в деле...

На следующий день один из виртуозов — коричневый гигант Каноноэль — согласился стать киногероем уникального фильма Изи-Шварта. Особенно долго его упрашивать «половить змей в воде» не пришлось. Он только взял свое снаряжение — японские ласты, маску и... алюминиевую кастрюлю (назначение последней выявилось позже). Француз приготовил свою камеру для подводных съемок, и оба, отплыв в лодке от берега, погрузились в океан, который солнце успело нагреть к тому времени до теплоты бульона.

В складках коралла лениво извивалось с десяток змей. Без лишних церемоний ныряльщик ухватил одну из них за хвост, и, стремительно работая ногами, пошел к поверхности. Руками в это время он делал «мельницу», не давая змее изогнуться и укусить. Вырвавшись на поверхность, он как бичом хлопнул рептилией по воде, на секунду оглушив ее.

Тут-то все и произошло: сверкнув белоснежными зубами, Каноноэль — цап! — отхватил змее голову, и та обвисла у него в руке, словно обрывок веревки. Как видите, ничего сложного.

С берега их окликнул Бонго, в несколько взмахов он присоединился к съемочной группе. К сожалению, поднялся ветер и начал швырять брызги в аппарат, так что надводные кадры у Изи-Шварта вышли расплывчатыми. Очень жаль. Не то было бы видно, как слаженно работают Бонго с Каноноэлем. Шлеп! Шлеп! — раздавалось над водой. Вскоре в лодке скопилась уже добрая вязанка обезглавленных змей. Внезапно над водой показалась голова Каноноэля, который спокойно изрек:

— Укусила.

Француз от волнения чуть не выронил камеру. Боже! Что делать? Но Каноноэль вел себя со стоическим спокойствием. Крепко перехватив руку повыше укуса, он сидел в лодке, ожидая, покуда не заберется Бонго. Тот выбрал одну из валявшихся змей и изо всех сил стал хлестать Каноноэля по укушенной руке выше крохотной ранки. Похлестав так минут пять, он прекратил курс лечения.

— Все, — промолвил он.

— Как то есть все?! Немедленно к доктору! — завопил испуганный Изи-Шварт.

Полинезийцы рассмеялись.

— Доктор, он спит сейчас... А у нас уже змей достаточно.

Достаточно для чего? Оказалось, для супа (помните — алюминиевая кастрюля? Этот кухонный агрегат, оказывается, нужен только для этих целей).

На берегу ловцы быстро разожгли костер, сложили в кастрюлю свои трофеи и стали варить. Кроме основного «морепродукта», похлебка по-увейски включала перец, лук и какие-то травы. Через полчаса, по мнению Бонго и Каноноэля, снявших пробу, фирменное блюдо можно было подавать. Французу, как гостю, предоставили право открыть трапезу.

«Мне уже приходилось есть жареную змею, — рассказывает Изи-Шварт, — когда я добрался до индейцев мейянос в бассейне Шингу, в Бразильской Амазонии, и это было вполне приемлемо. Так что я храбро поднес кусок ко рту... Что вам сказать? Представьте себе аппетитный вкус хорошо проваренного канцелярского ластика. Но мне было неудобно обижать моих героев, и я выхлебал свою чашу до дна.

Все обошлось без последствий. Если, правда, не считать, что, когда я показывал эту сцену на первом просмотре в Париже, мой режиссер чуть не упал в обморок...»

Ип. Дочкин

Заонежские зарисовки

Пустошь, Шилово, Черная Лахта

Местные жители здесь, в заонежском лесу, дают воде, камню и дальнему выпасу простые, сочные и живые имена: Шилово, Сухой мыс, Черная Лахта, Концезерье, Пустошь, Долгий ручей... Шилово означает острый, как шило, мыс на том берегу, где стоит деревня, куда возвращается рыбак после долгого и трудного промысла на таежных озерах. Выходя из леса, рыбак по первому безлесному месту, по Пустоши, определяет, что до дома теперь совсем близко. Лодка ждет рыбака в конце озера, в Концезерье. Потом послушное суденышко минует глубокую Черную Лахту — залив, огибает Сухой мыс, длинную, поросшую тростником отмель, и человек, прокоптившийся в курной избушке, уставший от многих дней волны и ветра, наконец видит свой дом. Дома ждет тепло, баня, чай и чистая постель. День, другой, третий — рыбак наводит порядок в хозяйстве и снова собирается в тайгу, где остаются избушка, утлая лодчонка и где на этой лодчонке можно отправиться еще дальше по какому-нибудь Долгому или Кривому ручию...

В лесу ручей называют «ручий». Если сразу же после снега пойти по лесной тропке, пойти тогда, когда богатая от весны вода поет звонче и ярче, то ты поймешь, как легко, как поэтически-образно входит мир леса в твое сознание, и почувствуешь, что эта образность, непосредственность восприятия окружающего и создали столь радующие тебя особенности в языке жителей здешних мест.

Ручий, а не ручей — было понятно мне. Сложней приходилось с именами небольших лесных озер. Каликино, Красово, Гусельное — я долго всматривался в берега и глубины их загадочных вод, все больше и больше убеждаясь, что других имен этим озерам и нельзя было придумать.

Красово — задумчивое красивое озеро. Высокий еловый берег плавной дугой обводит его ярко-черную воду. Каликино же захудалое, неудачное озерко, прижившееся у низких болотистых берегов. Зато Гусельное действительно может петь. Светлые легкие берега не мешают лесной песне подняться и поплыть над тайгой.

Не знаю, может быть, человек, давший имена этим озерам, думал совсем по-другому, но имена пришлись кстати.

Имена выпасов, выкосов, пашен живут долго. Иногда за временем они могут терять свой основной смысл, и тогда тебе приходится старательно восстанавливать прежнюю историю каких-нибудь Новин...

Когда-то Новины были новыми, недавно отвоеванными у леса выгонами для скота. Но сейчас Новины уже постарели, и дальше за ними лежат в тайге более молодые полосы — Угольные... Малое и Большое Угольные имеют свои истории. Здесь сеяли овес, сюда выходили по ночам медведи полакомиться сочными метелками, здесь нередко раздавались выстрелы, и не один охотник знал на этих полянах удачу.

Это был последний, далекий участок владений человека в лесу, последний дальний угол его хозяйства. По углу можно было и объяснить происхождение названия полян, если принять к сведению, что первонарекатель почему-либо недосмотрел и поставил в названии полян ударение на первом слоге. Но, слыша раз от разу «Угольное», мне захотелось оправдать того человека, которого я поспешно обвинил в неграмотности. А что, если этот человек обладал тем тонким чувством звучания, которое помогло назвать ему лесной ручей ручием, а конец озера Концезерьем? А что, если он не мог согласиться, что рядом с Красовом и Гусельным будет жить в лесу такое не поэтическое слово — «угольный»? Даже угловые избы в лесу называют крайняя изба, крайняя баня, крайнее окно.

Северик, угол и лапа

Северик — это северный ветер. Он срывает с берез последние листья, ломает ветки осин, разметает птичьи стаи, загоняет в берлогу зверя, приносит ледовитые холода и выдувает избу, и северик зол и несговорчив, опасен и силен. И наверное, именно поэтому стал северный ветер героем лесной сказки...

Было у отца три сына, и послал их отец валить лес и рубить новые избы. Валите лес так, сказал отец, чтобы деревья вершинами на юг падали, а толстым да крепким концом северик встречали — не взять северику дерева с крепкой стороны, и дом теплый будет... Подошел отец к старшему сыну, видит, лежит его лес вершинами на юг, подошел к среднему и видит, понакидал тот свой лес во все стороны, а самый младший, поди, ошибся и повалил лес так, что справиться с ним северику, — обернул лесины комлями в южную сторону.

Посмотрел отец, подумал и сказал сыновьям: «Быть твоему дому, старший сын, ладному и теплому, ставь его на высоком, светлом месте — не страшен тебе северик. Руби дом в два этажа — вверху летом отдыхать будешь, а внизу зиму переждешь... А ты, средний сын, разбери лес. Те деревья, что к теплу валил, оставь для зимней избы, а те, что к холоду упали, для летнего дома. И руби себе рядом два дома да поставь их по-за старшим братом — все он тебя от ледовитого ветра прикроет. Ну, а ты младший да недогадливый, жить тебе в холодном доме, если наверху поставишь. Поди вози лес к ручью за горой — все как зиму переживешь. А что две, что одну избу рубить — все одно будет».