Читаем без скачивания Кто стрелял в президента - Елена Колядина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем он повернулся к Ладе.
— Пакет видишь?
Лада напряженно молчала.
— Загляни.
Лада, сжав губы, приоткрыла пакет с уткой.
— Что там? Не слышу!
— Утка.
— Правильно, утка. Лежит и не крякает. А что будет, если эта утка захочет в небе летать, под облаками? Если каждая сраная утка распоряжаться будет, где ей крыльями молотить? В говне будем и я, и ты. Но она, молодец, знает свое место на данный момент. Хотя тоже, наверное, мечтает высоко взлететь. Ты думаешь, я не мечтаю? Ты думаешь, тебе самая черная работа досталась? Тебя имеют, так хоть проплачивают наличкой. А меня что ни день за национальный интерес употребляют. За одну голую идею с голой задницей стоять приходится. Ты за идею трусы снимешь? Удавишься ведь. Все бы под себя гребла. А порядки в дерьме пусть Коля наводит? Коля за все плати? Тебе перед одним зрителем задницей в свое удовольствие покрутить, а мне за это же время десятерых из налоговой, девятерых из ментовки, да восьмерых из управы ублажить. Кто платит, тот и пидор? И они мне, в отличие от тебя, валюту в трусы не суют. И цветов не носят. На «бис» только повторить каждую неделю просят. Так кому из нас легче живется? Последний раз прошу понять: здесь порядки я устанавливаю. Не нравится в театре работать, — Николай снова подмигнул Любе, — могу на стройку устроить. Штукатуром, маляром. А чего — хорошая работа. Знай, штукатурь. И Николай над душой стоять не будет.
— Ладно, Коля, ну что ты? — заискивающе сказала Лада. — Просто чувствую себя хреново, голова раскалывается.
— Вот и попробуй в России порядок навести, — обратился Николай к сжавшейся Любе. — Если с каждым-то, ну с каждым менеджером такую разъяснительную работу надо вести. Это ж мне разорваться, что ли? А ведь всего и добиваюсь — элементарного порядка! И откуда, Влада Сергеевна, в тебе столько эгоизма?
— Что, я и слова сказать не могу? — пробормотала Лада.
— Можешь. Только молча. Про себя. Говори, сколько влезет, не открывая рта.
Люба испуганно молчала. Неожиданно ее тихо окликнула коляска:
«Любушка! Что же это? Николай твой, выходит — мафия?»
Люба не ответила и лишь нахмурилась.
«Выходит, и в театрах теперь мафия орудует, а не только на дорогах? — запричитала коляска. — Слышала, что он Ладе говорил? И для налоговой спектакль задарма сыграй, и милиции подыграй, и на управу какую-то никакой управы».
«Не знаю, — растерянно ответила Люба. И малодушно, все-таки, в силу устаревшего воспитания в семье Зефировых, она еще не была готова полюбить члена мафии, предположила: — Мне кажется, все одни разговоры насчет мафии. Вон мы сколько километров проехали, и никто нас не останавливал, денег не требовал, как ты предрекала».
«Так-то оно так, — согласилась коляска. — Погоди-ка, я джипу пару острых вопросов задам. — Эй, твой хозяин случаем не олигарх? Это не он страну разграбил до нитки?»
«Смеешься? — сказал джип. — Был бы он олигарх, я б сейчас с тобой в личном самолете летел, а не стирал колеса до задницы».
«Так он, может, мафия? — смело пытала джип коляска. — Коррупционер?»
«Да ты чего? Мафия вся в думе».
«И чего думает?»
«Вот у нее и спроси».
«А что спросить?» — растерялась коляска.
«Спроси, долго ли они еще народ обдирать будут? Бензин опять подорожал».
«Тьфу! — сплюнула коляска. — Ничего не поняла. На тебя, я гляжу, где залезешь, там и слезешь».
«Обижаешь», — зашумел джип. И попытался подхлопнуть коляску под сиденье.
«Хватит болтать, — махнула Люба на коляску рукой. — Давай выгружаться».
— Все-таки ментальность у нашего народа! — Николай все не мог успокоиться и вновь обернулся к Ладе.
«А как же их не бояться-то, ментов?» — поддакнула коляска.
«А, брось! — небрежно кинула сумочка. — Менты — такие же мужики, как и все. Если мордашка симпатичная — все менты торчат, независимо от звания».
«Что-то я с симпатичными мордашками ментов и не видела, — протянула коляска. — Может, в Москве увижу? А торчат они где?»
«Сама знаешь где, между ног», — усмехнулась сумочка.
«Тогда нам с Любушкой менты не грозят, ноги-то у Любушки не ходят».
«Ну, разобралась с ментальностью?» — нетерпеливо шумнул джип.
«Разобралась, — кивнула коляска. — Побоку она нам с Любушкой. Совсем не грозит!»
Люба подергала все ручки и кнопки по очереди и, наконец, открыв дверь, стала перекладывать ноги в сторону выхода. Николай сразу забыл про Ладу:
— Погоди, Любовь, я тебя на руках вынесу.
Лада пулей вылетела из машины и принялась нервно щелкать зажигалкой.
«Подумаешь — на руках, — успела выкрикнуть сумочка Лады базарным голосом. — Меня всю жизнь на руках носят. Дел-то куча!»
«И меня носят, когда дел — куча», — сообщила из пакета утка.
«Коля Любушку на руках в «Макдональдс» понесет? — грустно протянула коляска. — Мне, значит, не повидать этого «Макдональдсе»?
«Ты что, — весело хлопнул дверью джип. — Это ж американский порядок. Там для таких вип-персон как ты…»
«Сам ты выперсона, — обиделась коляска. — Выпрется вечно, где не просят».
«Для таких колясок, — поправился джип, — есть специальный особый вход».
«Черный?» — удрученно вздохнула коляска.
«Стеклянный. А еще там специально для колясок отдельный туалет, — вдруг снизошла до разговора сумочка. — Сама увидишь, на его двери висит знак: движение разрешено только коляскам».
«Слава тебе, господи, — откликнулась утка. — Значит, без меня обойдутся. Хоть высплюсь».
Лада встала вполоборота к джипу, изо всех сил демонстрируя полное равнодушие к любовному увлечению Николая. Она слышала, как ойкала и смеялась Люба, как Николай говорил «держись за меня крепче», и душа ее заполнялась мутью. Она ненавидела Любу, как ненавидит полная жгучей страсти крапива, приговоренная жить в гуще народной жизни, на куче компоста или картофельной делянке, любимицу богачей — холеную фригидную розу. Как серая вокзальная сайра — розовую форель из ночного клуба. Как радиоприемник ненавидит телевизор. О-о, какую вражду, какое отвращение испытывает радиоточка, удел деревенских старух с пропиской на серванте, а то и на кухне, к телевизионному приемнику. Люди смотрят на экран, не отрываясь, с утра до вечера, они слушают его тупую болтовню и сами разговаривают с ним. Они ставят перед ним пиво и кофе. Дерутся за право обладать пультом этого продажного ящика. Лежа на диване, вырывают черную телевизионную елду друг у друга из рук. «Дай мне! — Нет, теперь мне! — Отдай! Имею я право получить удовольствие?!» К сожалению, Лада возненавидела Любу даже сильнее.
— Лада! — позвала Люба. — Мы готовы.
Лада бросила сигарету и повернулась. Люба сидела в инвалидной коляске и улыбалась идиотской улыбкой совершенно счастливого блаженного.
Лада выкатила глаза.
Коляска вкатила на пандус.
Люба робко покатила к сияющему в леденцовой майской ночи входу в кафе.
— Двигаемся походным порядком, — подбодрил ее Николай.
Лада застучала каблуками:
— Слушай, я не знала, что у тебя такие проблемы.
— Ерунда, — великодушно сказала Люба.
— Выступление в порядке самокритики, — кивнул Любе Николай. — Порядок!
Люба несмело ехала по пандусу, выложенному цветными плитками, похожими на кусочки пемзы.
«Самая лучшая в мире лестница, которую я встречала в своей жизни!» — сказала Люба коляске.
«Вы мне льстите», — довольным голосом произнес пандус.
«Самая удобная!» — продолжала восхищаться Люба.
«Элегантная форма, не правда ли? — с вящим удовольствием поддерживал беседу пандус. — Современное переосмысление горной тропинки. Когда-то все лестницы были гладкими, ну, относительно гладкими, конечно, дорогами в горах. Но затем люди ошибочно решили, что ходить будет удобнее, если вырубить ступени. Вырубили. И сами же начали на них спотыкаться. Но упорно не хотели признавать, что их изобретение — ступени, самая грубая и примитивная форма подъема. Лестница даже стала синонимом трудностей. В принципе, у меня ведь тоже есть ступени — иначе как бы вы поднимались? — просто их высота стремится к нулю. Если хочешь быть удобным для всех, твоя высота должна быть очень невысокой, вы согласны? К счастью, в последнее время грубые, тяжелые на подъем лестницы все чаще заменяют на пандусы и лифты».
Лада, цокая шпильками, забежала вперед и открыла, придерживая, дверь:
— Заезжай.
«Спасибо», — поблагодарила коляска.
— Надо же, не застряла, — радостно сообщила Люба Николаю.
Они встали перед стойкой. Люба, сияя, поставила поднос с едой себе на колени, и Николай повез коляску к столику. Все уселись. Люба сунула рюкзак на спину, Лада туда же, к спинке сиденья, поставила сумочку.
Сумочка, переполненная брезгливой жалостью к несчастному рюкзаку, принялась мучительно размышлять, что бы такое спросить — простое, понятное, у дерматинового урода, чтобы не обидеть.
