Читаем без скачивания Наш общий друг. Том 2 - Чарльз Диккенс

Своевольная, жизнерадостная, любящая по натуре, легкомысленная по неимению серьезной цели, капризная от привычки вечно порхать среди пустяков, она все-таки была неотразима. Лиззи она казалась такой необыкновенной, такой привлекательной, такой женственной и детски наивной, что сразу ее покорила. И когда Белла опять сказала:

— Как вам кажется, вы бы могли? — приподняв слегка брови, вопросительно склонив головку набок и затаив в груди некоторое сомнение на этот счет, Лиззи доказала ей, что может и что сомневаться в этом нечего.

— Скажите мне, душенька Лиззи, в чем все-таки дело, почему вы так живете?

Лиззи начала было, в виде прелюдии:

— У вас, наверно, много поклонников, — но Белла тут же прервала ее удивленным восклицанием:

— Что вы, милая, ни одного нет!

— Неужели ни одного?

— Ну, может, один и есть, — сказала Белла, — право, не знаю. У меня был один, но что он теперь обо мне думает, не могу сказать. Может, половинка и найдется (я, конечно, не считаю этого дурака Джорджа Самсона). Но что про меня говорить. Мне хочется послушать про вас.

— Есть один человек, — начала Лиззи, — человек сильных страстей и злого нрава, который говорит, что любит меня, и надо думать, говорит правду. Он дружит с моим братом. Он меня сразу оттолкнул чем-то, как только брат впервые привел его ко мне; но в последний раз, когда я его видела, он напугал меня так, что и сказать не могу.

И тут она умолкла.

— Вы для того и переехали сюда, чтобы скрыться от него, Лиззи?

— Я перебралась сюда сразу после того, как он встревожил меня.

— Вы и здесь его боитесь?

— Вообще я не трусиха, но его всегда боюсь. Я боюсь заглянуть в газету, боюсь слушать разговоры о том, что делается в Лондоне, боюсь, как бы он не натворил чего-нибудь.

— Так вы не за себя боитесь, милая Лиззи? — спросила Белла, подумав над ее словами.

— Я боялась бы и за себя, если б увидела его здесь. Я все смотрю, нет ли его где-нибудь, когда иду ночью с фабрики.

— Вы боитесь, что он в Лондоне сделает что-нибудь над собой?

— Нет. Он такой бешеный, что и над собой может что-нибудь сделать, но я думаю не об этом.

— Тогда можно сказать почти наверно, что есть и еще кто-то? — осторожно спросила Белла.

На минуту, прежде чем ответить, Лиззи закрыла лицо руками.

— Его слова всегда звучат у меня в ушах, и то, как он ударил рукой о каменную ограду, всегда стоит у меня перед глазами. Я старалась не придавать этому значения, забыть про это, но не могу забыть, не могу не думать. С его руки капала кровь, когда он сказал мне: «Дай бог, чтобы я не убил его!»

Вздрогнув, Белла обхватила обеими руками стан Лиззи, словно поясом, а потом спросила спокойно, тихим и мягким голосом, когда обе они глядели в огонь:

— Убить! Неужели он так ревнует?

— К одному джентльмену, — ответила Лиззи. — Не знаю даже, как вам сказать, — к джентльмену, чье положение в обществе гораздо выше моего; это от него я узнала о смерти отца, да и после того он принимал во мне участие.

— Он любит вас?

Лиззи покачала головой.

— Ухаживает за вами?

Лиззи перестала качать головой и прижала рукой обнимавший ее живой пояс.

— Это он настоял, чтобы вы сюда приехали?

— Ах нет! Ни за что на свете я бы не хотела, чтоб он узнал, что я здесь, или напал на мой след.

— Лиззи, милая! Но почему же? — спросила Белла, изумленная этой вспышкой. И живо прибавила, вглядевшись в лицо Лиззи: — Не надо. Не говорите почему. Вопрос был глупый. Я понимаю, понимаю.

Обе они замолчали. Лиззи, опустив голову, смотрела на горящие уголья, где когда-то ютились ее первые мечты и куда она с ранних лет уходила от той суровой жизни, от которой ей удалось спасти Чарли, зная наперед, какова будет награда.

— Теперь вы знаете все, — сказала она, поднимая глаза на Беллу. — Я ничего не утаила. Вот почему я живу здесь, скрываясь от всех, и в этом мне помог один добрый старик, он настоящий, верный друг мне. За то недолгое время, что я жила дома, с отцом, я узнала многое такое, — не спрашивайте, что именно, против чего я восстала и старалась это исправить. Не думаю, чтобы я тогда могла сделать больше, не потеряв влияния на отца, — но иногда все это тяготит меня. Если удастся загладить старое, то я надеюсь, что со временем у меня это пройдет.

— Пройдет и эта слабость к тому, кто не достоин вашего внимания, Лиззи, — сказала Белла ей в утешение.

— Нет, этого я не хочу, — отвечала она, вспыхнув, — не хочу верить, и просто не верю, что он не достоин внимания. Что я этим выиграю и сколько потеряю!

Выразительные тоненькие брови Беллы шевельнулись сначала, словно споря с огнем, потом она продолжала:

— Не думайте, что я настаиваю, Лиззи; но разве вы не выиграете этим спокойствия, надежды и даже свободы? Разве не лучше будет жить не прячась, не закрывая себе пути в будущее? Простите, что я спрашиваю, но разве это будет не лучше?

— Разве женское сердце с той слабостью, о которой вы говорили, ищет что-нибудь выиграть? — возразила Лиззи.

Ее вопрос до того расходился с теми взглядами Беллы на жизнь, которые Белла развивала своему отцу, что она невольно сказала про себя: «Вот тебе, корыстная маленькая дрянь! Слышишь? И тебе не стыдно?» — и разжала руки, обнимавшие стан Лиззи, специально для того, чтобы ущипнуть себя за бок.

— Но вы сказали, Лиззи, что вы еще что-то потеряете, — заметила Белла, наказав себя самое и возвращаясь к своей теме. — Вы не можете мне сказать, что именно вы потеряете?

— Я потеряю лучшие воспоминания, лучшие движения души и лучшие стремления, которые сейчас всегда со мной в моей будничной жизни. Я потеряю веру в то, что, если б он был мне ровня и любил меня, я бы приложила все силы, чтобы сделать его лучше и счастливей, так же как и он меня. Для меня потеряют цену те крупицы знаний, которыми я обязана ему и которые я осиливала с таким трудом, лишь бы он не подумал, что учить меня не стоит. Я потеряю память о нем, забуду его образ, забуду, какой он был или каким мог бы стать, если 6 я была ему ровня и он меня любил бы, — это образ всегда со мной, и я чувствую, что, пока он со мною, я никогда не сделаю ничего дурного. Я перестану дорожить воспоминанием о том, что он ничего мне не сделал кроме добра за все то время, что я его знала, что это он заставил меня перемениться, так же как… как вот эти руки — они были грубые, жесткие, потрескавшиеся, черные от загара в то время, когда я работала веслами на реке вместе с отцом, а теперь, на новой работе, стали гибкими и мягкими.

Эти руки дрожали, но не от слабости, когда она показала их Белле.

— Поймите меня, милая, — так продолжала она, — я даже никогда не мечтала, что в этой жизни он может быть для меня чем-нибудь, кроме такого образа, и я знаю, что не смогла бы вам дать никакого понятия, что это за образ, если б у вас самой не было в душе чего-нибудь подобного. Я даже не мечтала о том, что стану когда-нибудь его женой, как и он не думал об этом, — больше этого не скажешь словами. И все же я его люблю. Я люблю его так сильно, так глубоко, что, когда я думаю иной раз, какая мне выпала тяжелая доля, я все же горжусь ею и радуюсь ей. Я с гордостью и радостью перенесла бы даже муки ради него, хотя ему от этого мало проку и он никогда не узнает и не оценит этого.

Белла сидела словно завороженная глубокой, бескорыстной любовью этой девушки, своей ровесницы, так смело и доверчиво открывавшей перед ней свои чувства. Но все же сама она до сих пор не испытала ничего подобного и даже не думала, что может быть такое чувство.

— Это было в ту страшную ночь, — сказала Лиззи, — когда он впервые увидел меня в моем старом доме у реки, совсем не таком, как этот. Может статься, он никогда больше меня не увидит. Лучше бы не видеть. Надеюсь, этого никогда больше не будет. Но чем бы ни одарила меня моя жизнь, я ни за что не соглашусь, чтобы свет этих глаз исчез из моей жизни. Теперь я все вам рассказала, душа моя. Если мне как-то немножко непривычно говорить об этом, я все же ничуть не жалею, что сказала. Еще за минуту до вашего прихода я никак не думала, что скажу кому-нибудь хоть слово; но вы вошли, и я на это решилась.

Белла поцеловала ее в щеку и тепло поблагодарила за доверие.

— Мне бы хотелось только, чтоб я его больше заслуживала, — сказала Белла.

— Больше заслуживали? — повторила Лиззи с недоверчивой улыбкой.

— Не то что я не оправдаю его, — сказала Белла, — пусть меня разорвут на куски, все равно ни слова не добьются, хотя в этом нет даже никакой заслуги, я от природы упряма как ослица. Я хочу сказать, Лиззи, что я просто самонадеянная и дерзкая девчонка, что вы меня пристыдили.

Лиззи поправила красивые каштановые волосы Беллы, рассыпавшиеся по плечам, когда та энергично тряхнула головкой, и, подбирая ее локоны, сказала с укоризной:

— Милая моя!

— Хорошо вам называть меня «милая», — сказала Белла капризным, плачущим голосом, — я даже рада, что меня так называют, хотя у меня нет на это почти никакого права. Но все же я дрянная девчонка!