Читаем без скачивания Любовные секреты Дон Жуана - Тим Лотт

Его там нет. Конечно его там нет. Я оставил его на столе, когда побежал к перепуганной дочери. Разве я не заслужил наказания? Конечно заслужил. Там было, между прочим, девяносто фунтов, плюс все мои кредитки, любимая фотография с Поппи, негатив которой давным-давно потерян, видеокарта, записи по моему новому заказу и телефонная книжка, которую я так и не отксерил. Теперь всего этого нет.

– Папа, я хочу есть. Можно взять еще чипсы? Какая это игрушка? Я хочу обезьянку. Можно обезьянку?

– Подожди, малыш. Простите. Да. Послушайте, мне очень неловко. Кажется, я потерял бумажник. Можно я принесу деньги потом? Мне просто нужно… нужно зайти домой. У меня деньги лежат в ящике кухонного стола.

Человек за кассой тупо смотрит на меня.

– Послушайте, мне только… моя дочь очень голодна… не могли бы вы… ведь у вас четыре звезды? На вашем значке «Университета гамбургера».[18] Значит, вы можете принять решение. Вы здесь основной, вы – главный распорядитель пирожков с мясом. Вы управляющий, вы практически генеральный директор. Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста.

Никакой реакции. Мне хочется перепрыгнуть через прилавок и засунуть его голову во фритюр – мак-голова, тупая мак-голова, прошу недорого, – но я чувствую, что потерпел полное поражение.

– Папа. Почему мы уходим, пап? Я хочу есть! Я ХОЧУ ЕСТЬ! ПУСТИ МЕНЯ!

– Прости, малыш. У папы нет денег. Нам придется вернуться и съесть что-нибудь дома.

– НЕ ХОЧУ ИДТИ В ТВОЮ УЖАСНУЮ КВАРТИРУ. ХОЧУ ХЭППИ-МИЛЛ. Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ! ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО!

Она бросается на пол и не двигается с места.

– Ну послушай, милая. Пойми меня. Папа не виноват. Мы можем съесть хэппи-милл дома. Я расскажу тебе смешные истории.

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ. Я БОЛЬШЕ К ТЕБЕ НЕ ПРИДУ. Я ХОЧУ К МАМЕ. Я ХОЧУ К МАМЕ. Я ХОЧУ К МАМЕ.

– Ты же знаешь, что папа очень тебя любит, просто папа потерял записную книжку с деньгами, но это ничего, когда мы придем домой, папа найдет немного денег, и мы сходим в другой «Макдоналдс», и я куплю тебе сладости, и…

– НЕ ХОЧУ! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!

– И я тебя тоже ненавижу.

Ну вот. Так я и сказал. Потому что мне опостылели ненавидевшие меня люди – моя жена, моя дочь, мальчик на аттракционах, отец мальчика на аттракционах, – мне опостылело терять записные книжки, мне опостылели мои попытки все уладить, мне опостылело мое благоразумие.

Я смотрю на свою шестилетнюю дочь и вижу, как злоба и ярость уступают место печали и изумлению перед тем, что сказал сейчас ее отец.

Она сделала свой первый шажок на пути усвоения главного урока: Бога нет. А если и есть, то это не ее папа.

Я поднимаю с пола снова ставшее податливым тело Поппи, и она начинает плакать, а я прошу прощения, Боже, как я умоляю ее о прощении, но что сказано, то сказано, и как мне объяснить, что можно ненавидеть и любить человека одновременно? Разве она сможет это понять?

Начать с того, что она никогда не была замужем.

Мы возвращаемся в квартиру, Поппи уже немного успокоилась. Я утешил ее обещанием съездить к бабушке с дедушкой, моим родителям. У них просторно, и Айрис очень привязана к внучке, как это часто случается с бабушками. Я звоню отцу, пока Поппи доедает остатки «Шоколадного наслаждения», пролежавшие в моем холодильнике три дня.

– Пап.

– Слушаю.

– Это Дэнни.

– Здравствуй, сын.

– Как дела, пап?

– Хорошо, сынок. Ковыряюсь в саду.

– Ясно. Пап, я хотел спросить, вы с мамой не против, если мы заедем ненадолго? Под дождем мерзко, заняться нечем, и я потихоньку схожу с ума.

– Сынок, это не так просто. Мне надо прополоть в саду, ты ведь знаешь.

Знаю, пап. Дети для тебя – разрушительная сила, без которой можно обойтись. Мужчины твоего поколения не устанавливали отношений с детьми, они заключали с ними контракты. Я за все плачу / благодаря мне ты появился на свет / я работаю день и ночь, чтобы заработать на хлеб, так что помолчи и делай, что тебе говорят.

– Пап.

– Да?

– Под дождем мерзко. Как ты можешь ковыряться в саду?

Пауза.

– А у нас нет дождя. Я вижу тучи вдалеке, но они…

– До вас четыре мили. Можно маму?

Папа знает: если Айрис подойдет к телефону, ему конец. В отношениях с ней он давно пошел по Пути Наименьшего Сопротивления, который еще называют Полным Повиновением. Насколько я понимаю, такой стратегический выбор делают в конце концов девяносто процентов мужчин. Но он дорого стоит: приходится на всю оставшуюся жизнь забыть о гордости, чувстве собственного достоинства, о независимых взглядах.

– Она сейчас чай заваривает.

– Ничего, я подожду.

– Ладно.

– Папа. Дай. Ей. Трубку.

Я почти слышу, как он сдается. Еще через полминуты по проводам пробивается визгливый голос Айрис:

– Здравствуй, Дэнни.

– Привет, мам. Слушай. Сегодня Поппи у меня, а с этим дождем, и в моей квартирке… вы не против, если мы заедем?

– Против? Конечно не против. Мы будем так рады увидеть свою внучку.

Не сомневаюсь. А своего сына вы будете рады видеть? Это вам доставит хоть какое-то удовольствие?

– Отлично. Где-нибудь через полчаса.

– Замечательно. Я что-нибудь соображу на обед.

– Это было бы здорово.

– Что-нибудь незамысловатое. Жаркое с гарниром.

– Мама. Я тебя люблю.

Долгая пауза.

– Тогда до скорого свидания, Дэнни.

– Пока, мам.

Барометр детского настроения так чувствителен, что наблюдение за сменой настроений Поппи напоминает мне мелькание видеокадров при перемотке: едва появившись, облака собираются в тучи, тут же выпадают осадки и облака рассеиваются. Сейчас ветер стих, и Поппи забыла, что два часа назад я возненавидел ее на миллисекунду, что в машине плохо пахнет, что она ненавидит меня, что мир переменчив и безнадежно несправедлив. Мы распеваем песни и наслаждаемся жизнью. Она исполняет кое-что из репертуара Бритни Спирс, а я пою «Anarchy In The UK»,[19] каждый новый куплет которой Поппи встречает приступом хохота. Бедный старина Джонни Роттен,[20] если бы он знал, что его гимн беспорядкам превратят в детскую песенку, бросил бы всю эту поп-музыку к чертям собачьим.

Мы едем назад по Вестерн-авеню к моим родителям. Я останавливаюсь у долбаных аттракционов «Большого приключения» и, к моему изумлению, получаю назад портмоне с нетронутыми фунтами. Может, люди не так уж и плохи, в конце-то концов. Просто во мне слишком много горечи, предвзятости и злобы, а если я смогу вычистить все это, мир предстанет радужным и светлым, таким, каким видит его Поппи, кроме тех случаев, конечно, когда ей не удается получить идиотский хэппи-милл.

Поппи пытается спеть «Anarchy In The UK», но получается слишком по-ангельски. Я рассказываю ей придуманную на ходу историю, она слушает и фантазирует вместе со мной. Получается интересно, мы радуемся и любим друг друга, папа и дочка. Может, это единственные жизнеспособные отношения между мужчиной и женщиной.

А потом мы подъезжаем к родительскому дому, на пороге нас встречают Айрис и Дерек. Папа кивает – ничего особенного это не означает, он часто просто так кивает, а мамины руки трепещут в воздухе. Именно трепещут – маленькие засушенные бабочки под грубыми полотняными садовыми перчатками. Помню, как они колыхались вокруг меня, когда я обдирал коленку, или дрался с кем-то, или болел, но Айрис так и не научилась утешать. Теперь она почти всегда в перчатках.

Садовые перчатки снимаются перед встречей с Поппи. Она бросает их на дорожку, пока Поппи бежит к ней, и подхватывает внучку на руки. Она подбрасывает малышку вверх, демонстрируя недюжинную для семидесятилетней женщины силу. Папа стоит в стороне и наблюдает, улыбается – не сказать, чтобы естественно. Улыбается потому, что так надо.

Айрис отпускает Поппи, и она поворачивается к дедушке:

– Дедушка, привет.

– Как поживает моя маленькая девочка?

– У тебя козявка?

– Что?

– Козявка в носу.

Отец достает из кармана платок и сморкается. Мужчины его поколения носят платки. Это такой культурологический тик, своего рода эмоциональный запор, когда их способность поддаваться внезапным приступам ярости уравновешена чувством собственного достоинства и силой. Как и все в этом мире, принадлежность к определенному поколению имеет свои положительные и отрицательные стороны. Мой отец был заточен под мир, в котором родился: жесткий, гордый, готовый отказаться от своих чувств, проявлений слабости и нежности. Он воевал, он уцелел, и брак его уцелел. Очень хорошо. Его дети не могут наладить свою жизнь, потому что они одновременно хотят быть такими, как он, хотят, чтобы он их любил, и не хотят быть похожими на него, и им все равно, любит ли он их. Один из многих запутанных клубков противоречий во вселенной, повседневная, невидимая, темная сторона жизни.

– Поппи, смотри какой здоровенный шмель. Смотри, как он жужжит и кружит над цветами. Ой, я боюсь, а ты боишься? Огромный злобный шмель летит укусить твоего дедушку. Ой-ой-ой, как он жужжит.