Читаем без скачивания Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд - Лимор Регев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы добирались домой сложным маршрутом. Несколько раз нам пришлось менять поезда, и сама дорога заняла много времени. Поезд уже подходил к центральному вокзалу Берегсаса, когда нам сказали приготовиться к выходу через несколько минут.
Я был дома…
Поезд постепенно замедлял ход и наконец остановился на станции. Я смотрел и не узнавал место, которое так хорошо знал.
Я медленно спустился на перрон. Прошел год и три месяца с тех пор, как мы покинули дом, не зная, куда направляемся…
Мы покинули один мир, и я вернулся в другой.
Я стоял на платформе нашей железнодорожной станции, знакомом месте, куда приходил каждое лето, чтобы съездить в деревню к бабушке с дедушкой.
Я даже не заметил, что стою как вкопанный среди сходящих с поезда людей.
Те образы, которые я так долго выкидывал из головы, мелькали у меня перед глазами.
Мы втроем – мама, мой младший брат и я – выходим из дома. Мама крепко держит нас за руки. На плече у нее мешок с кое-какими продуктами, которые она успела собрать. По этой самой улице мы направились в гетто. Тогда у меня была семья, а я был ребенком. Детство закончилось несколько недель спустя, на другой железнодорожной платформе, когда мне пришлось отпустить мамину руку.
Образы продолжали проноситься у меня перед глазами… Прошлое, настоящее, реальность и фантазии – все смешалось воедино.
Долгие месяцы я мечтал о том моменте, когда вернусь домой. Но никогда не думал, что когда-нибудь этот момент наступит.
Мне вдруг стало душно.
Я стоял, печальный и одинокий.
Вокруг царила суматоха, ревели, подъезжая к станции, поезда, повсюду бегали люди, пытаясь высмотреть потерянных родственников, выкрикивая их имена в надежде, что кто-нибудь ответит, расскажет, что стало с их близкими.
А я? Я стоял посреди всего этого, словно врос в землю, глядя на валяющиеся вокруг меня обломки, на стены разбомбленного вокзала, на магазины на улице – некоторые из которых все еще стояли пустые и заброшенные.
Это место не было похоже на мой дом, тот, который я покинул и в который мне так хотелось вернуться.
На платформе собралась большая толпа, ждущая, приветствующая выходящих из поездов, надеющаяся получить хоть какую-то информацию о своих потерянных близких.
К нам подходили, нас останавливали и спрашивали: «Вы видели..?», «Вы не сталкивались с..?», «Не знаете, что случилось с..?»
Пробившись сквозь толпу, мы двинулись к городу, к его центру, к Большой синагоге. Уже издалека мы увидели там толпу из евреев.
Теперь настала наша очередь задавать вопросы – каждый спрашивал о своей семье.
Кто-то сказал, что моя двоюродная сестра Илона сейчас в Берегсасе, живет у своих родственников, семьи Берковиц.
Я знал этот дом – он находился прямо напротив Большой синагоги – и двинулся в том направлении, но еще по дороге туда встретил свою двоюродную сестру. Как и другие, она услышала о прибытии поезда с беженцами и пришла посмотреть, не приехал ли кто-нибудь из членов нашей семьи.
Мы обнялись. Момент был трогательный для нас обоих. Ило рассказала, что, вернувшись в Берегсас из Будапешта, поселилась в пустующей квартире своего дяди в центре города и ждала, надеясь принять других членов семьи. Близость квартиры к центру города и железнодорожному вокзалу давала ей возможность встречать прибывающие поезда.
Мы вместе дошли до квартиры. Возвращение на улицы моего детства получилось нерадостным. Я покинул город живой, бурлящий, полный энергии и жизни. В многолюдном обычно центре теперь стояли опустевшие магазины, и общая атмосфера была гнетущей и мрачной. С болью и печалью я понял, что тот довоенный мир ушел навсегда и от жизни, к которой я так хотел вернуться, остались только воспоминания.
– Мойше, – сказала Ило, взволнованно глядя на меня полными слез глазами. – Твоя мать жива.
Мое сердце остановилось. Я поднял голову и посмотрел на нее.
– Она уехала в Бухарест и вернется через несколько дней, – добавила она и объяснила, что в Бухаресте выжившим раздают кое-какие вещи и мать отправилась их получать.
За спиной у меня раздался насмешливый голос: «Смотри-ка, малыш Кесслер вернулся». Пожилая венгерка, жившая по соседству, презрительно посмотрела на меня и ткнула пальцем.
Я хотел бы сказать, что был счастлив и взволнован, услышав эту новость, но не уверен, что вообще что-либо почувствовал.
Прошло пятнадцать месяцев с тех пор, как я расстался с мамой, перейдя из колонны женщин и детей в колонну взрослых мужчин. За эти долгие, ужасные месяцы фигуры матери и Арнольда отодвинулись от меня, и я остался один. День изо дня я приучал себя ничего не чувствовать и сосредотачиваться только на выживании.
И вот этот момент настал, и я, казалось бы, должен был испытывать радостное волнение, но нет, я не почувствовал ничего.
Я не спросил, что случилось с моим младшим братом.
Я знал.
На следующее утро я первым делом пошел посмотреть наш дом на улице Сейчени. Осторожно и нерешительно я перешел улицу и остановился.
Дом, в котором я провел счастливое детство, уже не был прежним.
Русская армия оборудовала на территории комплекса большую солдатскую кухню. Тут и там стояли огромные печи.
Вернуться сюда мы не могли, это было ясно. Ничто здесь не напоминало мне о доме, который мы оставили, когда отправились в гетто.
За спиной у меня раздался насмешливый голос:
– Смотри-ка, малыш Кесслер вернулся.
Это была пожилая венгерка, жившая по соседству, рядом с нами. Она презрительно посмотрела на меня и ткнула пальцем. Я вздрогнул от негодования, повернулся и молча пошел прочь, слыша ее циничный оскорбительный смех. Дом, где я вырос, перестал быть для меня домом.
Я ждал маму четыре или пять дней, пока она не появилась однажды утром.
Встреча с ней была для меня самым трудным испытанием. Даже сегодня, когда я думаю об этом, слезы наворачиваются на глаза.
Мы не видели друг друга больше года с того торопливого расставания на платформе в Аушвице под пристальным взглядом Сатаны. Целый год каждый из нас жил будто на отдельной планете. Она понятия не имела, что ее старший сын пережил войну.
Когда мама приехала, я все еще спал. Илона сказала ей, что я вернулся. Она бросилась в комнату, встала в дверях, не веря своим глазам, и увидела, что я сплю.
Мама разбудила меня и крепко прижала к груди. Из глаз неудержимо лились слезы, и я чувствовал, как она дрожит.
С того момента прошло семьдесят пять лет, но он навсегда запечатлелся в моей душе и воспоминание о нем до сих пор наполняет мое сердце. Мне даже не нужно напрягать память – сцена сама встает перед глазами и годы отступают.
Мама плачет, крепко обнимает меня, смотрит на меня и не может в это поверить.
А я? Я не почувствовал ничего.
Знаю, мама ждала этого, ждала ответного чувства, подтверждения того, что я принадлежу ей, что у нее снова есть семья.
Но я не мог, просто не мог дать ей этого.
– Почему ты плачешь, мама? – мягко спросил я. Мама смотрела на меня сквозь слезы и молчала. – Я больше не могу плакать.
Я не мог вернуть своей матери ту любовь, которой она так отчаянно хотела от меня.
Мои эмоции умерли там, на платформе в Биркенау, в тот момент, когда я остался один, полностью ответственный за свою судьбу.
Мама дрожащим голосом рассказала мне, что случилось с ней с тех пор, как мы расстались. Когда она сказала, что моего младшего брата больше нет, я посмотрел в ее глаза и увидел в них глубокую печаль.
Через несколько минут после того, как мы расстались на железнодорожной платформе, немцы разделили очередь, в которой она стояла с Арнольдом, на три части: молодых, здоровых женщин, пожилых женщин и детей. Немцы хотели использовать всю рабочую силу, какую только могли, для военных нужд и без колебаний разлучали матерей с их нежными маленькими детьми.
Маму и Рози, сестру моего отца, отправили в одну сторону, тогда как бабушку, моего младшего брата и трех маленьких детей Рози отправили в другую. Моего младшего брата забрали у матери еще до конца отбора в Биркенау. Все это произошло очень быстро
