Читаем без скачивания Савитри. Легенда и символ - Шри Ауробиндо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Близко к гордости бога и блаженству, что его душа обожает:
Правитель там един со всеми, кем он управляет;
Для того, кто служит с ровным сердцем свободным,
Повиновение есть его царского обучения школа,
Его благородства корона и привилегия,
Его вера — идиома высокой натуры,
Его служение — духовный суверенитет.
Там были царства, где Знание объединено с созидательной Силой
В ее доме высоком и всю ее своей собственной делает:
Грандиозный Сияющий ее мерцающие члены захватывает
И наполняет их его луча страстью,
Пока все ее тело не станет его домом прозрачным
И вся ее душа — его души копией.
Обожествленные, трансфигурированные касанием мудрости
Ее дни стали подношением светлым;
Бессмертным мотыльком в счастливом нескончаемом пламени,
Она горела в его нестерпимом сладостном блеске.
Плененная Жизнь, за ее завоевателя выданная.
В его небе широком она свой мир построила наново;
Она дала спокойному шагу ума скорость машины,
Мыслящему — нужду жить тем, что видит душа,
Живущему — стремление видеть и знать.
Его великолепие поймало ее, за него ее могущество хваталось;
Она короновала Идею, в мантиях пурпурных царя,
В руки Истины возложила свой змеиный магический скипетр,
Сделала формы его внутреннего видения ритмичными обликами
И свои действия — телом живым его воли.
Пылающий гром, вспышка создателя,
Его победный Свет скакал на ее Силе бессмертной;
Кентавра могучий галоп нес бога.
Жизнь, на трон возведенная с разумом, двойное величие.
Там были миры великого счастья и миры мрачные,
И деятельность, мечтою окрашенная, смех — мыслью,
И страсть там могла своего желания ждать,
Пока не услышит рядом приближение Бога.
Там были миры детского веселья и радости;
Беззаботная юность сердца и разума
Тело находили инструментом небесным;
Он освещал золотистое гало вокруг желания
И освобождал обожествленное животное в членах
К божественным прыжкам любви, красоты и блаженства.
На сияющей почве, чти всматривалась в улыбку небес,
Быстрый жизненный импульс не ограничивался и не останавливался:
Он не знал, что такое усталость: его слезы были счастливы.
Там работа была игрой, а игра — работой единственной,
Задачи небес — богоподобной мощи забавой:
Небесная вакханалия, чистая вечно,
Не останавливаемая слабостью, как в смертных каркасах,
Жизнь была вечностью настроений восторга:
Не приходила никогда старость и лицо не омрачала забота.
На безопасность звезд простирая
Гонку и смех смертных сил,
Голые боги-дети на своих полях для игр бегали,
Ударяя ветра великолепием и скоростью;
Компаньонов они делали из шторма и солнца,
Вздымающихся морей белой гривой играли,
Убивали дали, до-смерти затоптанные, под своими колесами
И состязались на аренах их силы.
Как солнца в своем сиянии властные,
Они зажигали небеса славой их членов,
Бросаемой как щедрый дар миру божественный.
Чары, заставляющие сердце застыть от восторга,
Они несли своего очарования гордость и власть,
Как знамя Жизни на дорогах Пространства.
Идеи светлыми товарищами были души;
Разум играл речью, бросал копья мысли,
Но не нуждался в этих инструментов труде, чтобы знать;
Знание было приятным времяпрепровождением Природы, как отдых.
Облаченный в свежий яркий луч сердца,
Раннего Богоинстинкта дети-наследники,
Арендаторы вечности Времени,
Но уже трепещущие с блаженством творения первого,
Они погружали существование в свою юность души.
Утонченная и неистовая тирания,
Энергичное принуждение их воли к радости
Лило улыбающиеся потоки счастья сквозь мир.
Там царило дыхание незатрагиваемого довольства высокого,
В спокойном воздухе счастливый марш дней,
Универсальной любви половодье и мира.
Суверенитет неутомимой сладости жил,
Как песнь удовольствия на устах Времени.
Обширный спонтанный порядок высвобождал волю,
Души открытое солнцу парение к блаженству,
Ширина и величие не закованного в кандалы действия
И огненного быстрого сердца золотая свобода.
Там не было лжи разобщения душ,
Там не было искривленности мысли иль слова,
Что украла б у творения его прирожденную истину;
Все было искренностью и естественной силой.
Там свобода была единственным правилом и высшим законом.
В счастливом ряду восходили или спускались эти миры:
В царствах странной красоты и сюрприза,
В полях грандиозности и титанической силы,
Жизнь играла легко с ее желаниями огромными.
Тысячи Эдемов она могла без передышки построить;
Никаких оков не было для ее величия и для ее грации
И для ее небесного разнообразия.
Пробудившаяся с криком и движением бесчисленных душ,
Поднявшаяся из груди Бесконечности какой-то глубокой,
Улыбающаяся, как новорожденное дитя в любви и надежде,
В своей природе поселяющая силу Бессмертного,
В своей груди несущая вечную Волю,
Ни в каком гиде она не нуждалась, кроме своего светлого сердца:
Божественность ее шагов никакое падение не портило,
Никакая чуждая Ночь не могла прийти ее глаза ослепить.
Там было не нужно не дозволяющее кольцо изгороди;
Каждый акт был совершенством и радостью.
Оставленная на настроения своей быстрой фантазии
И богатый многоцветный бунт своего разума,
Посвященная в божественные и могучие грезы,
Могучая строительница бесчисленных форм,
Размеры ритмов Бога исследующая,
По своей воле она ткала свой чудо-танец волшебный,
Дионисская Богиня восторга,
Созидательного экстаза Вакханка.
Этот мир блаженства он видел и зов его чувствовал,
Но не находил пути, чтоб вступить в его радость;
Через сознательную бездну там моста не было.
Более темный воздух все еще окружал его душу,
К образу беспокойной жизни привязанную.
Вопреки стремящемуся разуму и чувству томящемуся,
Унылой Мысли, сформированной опытом серым,
И зрению, которое от заботы, печали и сна становится тусклым,
Все это казалось лишь яркою желанною грезой,
В тоскующей дали представленной сердцем
Того, кто идет в тени земного страдания.
Хотя он однажды ощутил объятия Вечного,
Слишком близко к страдающим мирам его природа жила,
И там, где стоял он, начинались владения Ночи.
С трудом, чересчур тесно окруженная заботою мира
Может густая форма, в которой мы были отлиты,
Возвращать чистую радость радости, свет — свету.
Ибо ее мучимое желание думать и жить
Сперва к смешанным боли и удовольствию пробуждается,
Но еще она хранит своего рождения привычку:
Дуальность ужасная — наш способ быть.
В незрелых началах этого смертного мира
Ни жизни не было, ни игры разума, ни желания сердца.
Когда земля была построена в Пустоте бессознательной
И ничего кроме материальной сцены не было,
Идентифицированные с морем, небом и камнем
Ее юные боги стремились высвободить души,
Спящие в объектах, безжизненные, смутные.
В той грандиозности необитаемой, в той красоте голой,
В полном безмолвии, среди никем не слышимых звуков,
Тяжелым было бремя не переданное
Богини в мире, что не имел нужд;
Ибо никого не было там, чтобы получать или чувствовать.
Эта масса сплошная, которая не выносила биения чувства,
Не могла вмещать
