Читаем без скачивания Как Виктор Суворов сочинял историю - Владимир Грызун

Кроме того, Виктор пролетел со своей датой, в пользу которой приводится тот не вызывающий доверия довод, что, дескать, у Жукова (и даже у самого Сталина) воскресенье было любимым днем для начала агрессий. Предписанные «Соображениями» соединения, которым предстояло наносить первый удар по немцам, должны были полностью сосредоточиться в исходных районах к 15 июля, соответственно, несмотря на всю любовь Сталина и Жукова к воскресеньям, красные варвары раньше выступить не могли.

Но самая главная торпеда суворовскому «Ледоколу» заключается в том, что этот, последний перед войной вариант «Соображений…» датирован 15 мая 1941 года. При этом на нем нет подписей начальника генерального штаба Г.К. Жукова и наркома обороны СССР С.К. Тимошенко, для росчерков которых в документе были приготовлены соответствующие места. Документ никем не подписан, что ставит под сомнение его принятие к действию. О том, были ли приняты «Соображения…», до сих пор дискутируют историки, но точного ответа ими не найдено.[212]

Тем не менее, для нас с вами очевидным является следующий факт: практически до самого начала войны руководство Советского Союза не могло решиться на какой-то определенный вариант действий. Само по себе отсутствие подписей высшего военного начальства на «Соображениях…» еще ничего не значит — может быть, у этого черновика имелся и чистовик. Однако показательно то, что в верхах РККА документ о наступательной войне аж до 15 мая продолжает вращаться в виде рукописного черновика, а не многократно тиражированного и уже знакомого основным исполнителям документа. Причем неизвестно, был ли он в конце концов одобрен!

Существует еще одно важное свидетельство того, что решение о превентивной войне с Германией не было принято по меньшей мере до лета 1941 года. Это судьба интереснейшего документа, который называется «Проект директивы ГУПП РККА»,[213] предписывающий основные тезисы, согласно которым военные комиссары должны были вести пропагандистскую работу в частях Красной Армии. Тезисы данного проекта носят ярко выраженный наступательный характер: советские пропагандисты подобно Суворову выискивали у Маркса и Ленина цитаты, оправдывавшие наступательную войну, и на их основе проводили мысль о справедливости наступления со стороны РККА.

Так вот, этот проект появился только в 1941 году, и до 22 июня он так и оставался проектом. Несколько раз он обсуждался на всяческих заседаниях вплоть до заседаний Политбюро, но до 22 июня так и не был принят. А казалось бы: решился Сталин на агрессию 19 августа 1939 года, назначил срок — 6 июля 1941 года, так в чем же дело? Ан нет, еще в июне сорок первого, начальники медлят, волнуются, колеблются, обсуждают, и возвращают, наконец, проект на доработку, так ничего пока и не решив. Так что, судя по всему, вопрос о характере готовящихся боевых действий так и не был окончательно решен вплоть до немецкого нападения. Вот почему Виктор Суворов ничего об этих важнейших документах не говорит, вот почему он их ни словом не упоминает.

И пожалуйста не надо говорить, что Сталин скрывал начало «Грозы» даже от своего Генштаба. Спрашивается тогда, кто его готовил? Товарищ Сталин? Засекреченная группа экспертов? Живо представляю себе картину: собрал вождь одним теплым июльским воскресным утром товарищей Василевского, Шапошникова, Жукова, Мерецкова и иже с ними у себя в кабинете, посмотрел на них хитро и, выдержав паузу, вкрадчиво заявляет: «А сейчас мы нападем на Германию!». Шапошникову сразу стало бы плохо — один раз товарищ Сталин уже начинал войну без его ведома — войну с Финляндией. Если тогдашние пропорции потерь сохранятся и в новой компании товарища Сталина, то… Лучше даже не думать в этом направлении. Жуков (он годами помоложе, да и нервами покрепче) берет под козырек, чеканит: «Есть, товарищ Сталин, однако на должности не выше комбата — я не обучен командовать авантюрой», — и строевым шагом выходит в шкаф. Мерецков тем временем уже вовсю строчит докладную на самого себя с целью быть переведенным на тыловую должность с понижением, причем куда угодно, лишь бы не отвечать за тот неминуемый кошмар, который незамедлительно последует за подобным эпохальным решением Верховного. Его финских приключений и того, что за ними последовало, ему уже более чем достаточно. А Василевский, спросите вы? А Василевский смотрит непонимающими глазами на эту феерию и гадает: если не Шапошников, если не Мерецков, если не он сам, то кто же, черт возьми, план «агрессии»-то составил, а?

Суворов, избирательно «забывающий» уже обнаруженные материалы о подготовке Советским Союзом наступательных военных действий против Германии, своими умопостроениями предвосхитил выход в оборот этих и некоторых других документов, касающихся предвоенного советского планирования. Поэтому многие вполне разбирающиеся в истории люди поначалу приняли «Ледокол» всерьез, правда, всегда оговариваясь, что его автор все-таки непростительно много врет.

Но после появления неизвестных ранее документов колоссальной значимости, гипотезы «Ледокола», мягко говоря, стали неактуальны, явными признаками чего в суворовском тексте можно считать резко участившиеся лирические отступления, жирные шрифты, восклицательные знаки и обзывательства, скачкообразно растущие от книги к книге. И уж тем более из этих документов видно, что истерические призывы Суворова «по советскому следу» к новому Нюрнбергу мягко сказано «не катят». Не тянет Советский Союз на агрессора, не тянет, и все тут. Даже его наступательные действия, о которых идет речь в его планах, как видно из примера с «Ю» и «Ы» не могут называться агрессивными.

В физике в свое время гипотеза о существовании «теплорода» — невидимой жидкости, распространяющей тепло — отмерла сама собой после того, как наука освоила плохо изученные явления распространения тепловой энергии. В отличие от «теплорода» «Ледоколу» в России были отпущены считанные недели, дни и часы, после которых этот бред должен был отвалиться, как хвост у предка человека.

Но ведь нет! Многие мои соотечественники оказались весьма хвостаты умом, благодаря чему суворовские поклепы все еще продаются, и мне приходится объяснять заблудшему «профессионалу от разведки» сколько будет дважды два, и почему он до сих пор сидит в такой мокрой и неприятной на вид луже. Откуда столько сторонников суворого теплорода — ума не приложу. Вроде ведь все в школе учились. И кто-то даже неплохо…

И лично Суворову: Витюша, ау! Прочитайте, горюшко, ВИЖ[214] номер два за девяносто второй год. И разберитесь там со своей писаниной, куда ее теперь. И почитайте, наконец, хоть кого-нибудь из «критикуемых» (читай — обзываемых) вами историков, может, дойдет до вас, насколько вы от них отстали. Ведь ваши «День „М“» и «Последняя республика» устарели еще до того, как вы снесли их в печать. Отвлекитесь хоть на недельку от своей графомании, посмотрите, что люди-то в архивах находят, раз вам только «посчастливилось совсем немного поработать в архивах Министерства Обороны СССР» (с. 13<13>), да и то, похоже, весьма не понравилось![215]

Ладно. С планированием вроде бы в общих чертах разобрались. С клонированием заморских баек о том, как «Империя Зла» агрессию против «Свободного Мира» замышляла — тоже. Идем дальше.

И, наконец, заканчивая с первой книгой суворовского обличения, так сказать, «на посошок», мне хочется коротко упомянуть еще одну главу сего бумажного ледокола. Просто обычная для Суворова шулерская подтасовка устроена в ней настолько глупо, что пропускать такой перл мне очень жаль. Право же, избитая реплика неверного супруга, что, дескать, буду на заседании, у нее и заночую, и то вызывает гораздо большее доверие, чем двадцать пятая глава «Ледокола» «Про комбригов и комдивов», на которой мне хочется ненадолго задержаться. Вот ее краткие тезисы:

1. «…постановлением советского правительства в июне 1940 года 1056 высших командиров получили воинские звания генералов и адмиралов» (с. 241<236>).

2. «Но Сталину мало одной тысячи генералов <…> Сталину очень понадобились командиры высшего ранга. Много командиров! Вот почему тюремные вагоны спешат в Москву. Тут бывших командиров, прошедших ГУЛАГ, вежливо встречают на Лубянке, объясняют, что произошла ошибка. Уголовное дело прекращается, судимость снимается» (с. 241<237>).

3. «Не каждому командиру одинаковое почтение. Некоторым — генеральские, звания. <…> Но большинство выпущенных из тюрем так и остаются со своими старыми воинскими званиями: комбриги, комдивы, комкоры (с. 241<237>)».

4. «И вот людей, уже простившихся с жизнью, везут в мягких вагонах, откармливают в номенклатурных санаториях, дают в руки былую власть и „возможность искупить вину“. Звания генеральского не присваивают (т. е. не дают никаких гарантий вообще) — командуй, а там посмотрим… Можем ли мы представить себе, как все эти комбриги и комдивы рвутся в дело? В настоящее дело!» (с. 242<237–238>).[216]