Читаем без скачивания Атлантида - Герхарт Гауптман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря ни на что над палубой и в скрипучих коридорах в урочный час прозвучал сигнал на ленч, но откликнулись на него немногие. Долговязый Хальштрём занял место за пустующим столом рядом с Фридрихом и доктором Вильгельмом.
— Что ж тут удивляться, — произнес Фридрих, — что моряки суеверны? Ведь вот было чистейшее небо, и вдруг свалилась на нас эта погода. Как тут в колдовство не поверишь!
Вильгельм сказал:
— Еще страшнее может быть.
Несколько дам, услышавших его слова, обратили к нему полные ужаса глаза.
— Вы полагаете, — спросила одна из них, — что нам угрожает опасность?
— Боже мой, в жизни всегда хватает опасностей! — ответил Вильгельм и добавил с улыбкой: — Только пугаться их не следует!
Произошло нечто невероятное: оркестр заиграл, как обычно, и не что-нибудь, а вещь, которая именуется «Marche triomphale».[38]
Хальштрём воскликнул:
— До чего ж он хорош, наш современный юмор висельника!
— О господи, спокойный стол, спокойный стул, спокойная постель! Кто владеет всем этим, тот обычно и не знает, до чего он богат! — прокричал Фридрих, стараясь заглушить и запертую в этом каземате музыку, и шумящий за его стенами океан.
Дурная погода не помешала безрукому Артуру Штоссу в не посещаемой никем на свете курительной комнате со спокойной душой отдаваться своей трапезе. И в тот момент, когда, зажав вилку и нож между большими и вторыми пальцами ног, он расчленял кусок рыбы, Фридрих, покончивший с ленчем, уселся напротив этого столь острого на язык монстра.
— Наш старый рыдван чуточку затрещал, — сказал Штосс. — Ежели котлы у нас добрые, бояться нечего. Но одно ясно: если это и не циклон, то все впереди: он еще может к нам заявиться. Мне-то ничего… Все выглядит хуже, чем на самом деле. Но вы только подумайте, на что наш брат способен. Чтобы показать людям в Капштадте, в Мельбурне, в Антананариву, в Буэнос-Айресе, в Сан-Франциско и Мехико, чего можно добиться, если даже ты обижен природой, с помощью энергии и твердой воли, он идет на то, чтобы его вертели и кружили циклоны, торнадо и тайфуны всех морей и океанов мира. А филистер разваливается себе в кресле в берлинском «Зимнем саду» или в лондонской «Альгамбре» и тому подобных заведениях, поглядывает на эстраду, где артист выступает со своим номером, и понятия не имеет о том, что тому пришлось испытать, прежде чем он до той площадки добрался.
Фридрих чувствовал себя скверно. Мозг его еще был околдован ночными видениями, а все чувства были поглощены ощущавшейся во всем угрозой роковой опасности. Пришел Ганс Фюлленберг и с растерянным видом рассказал, что на борту корабля имеется труп. Из слов его явствовало, что смерть кочегара он ставит в связь со штормовой погодой, и потому душа у него в пятки ушла. Слуга Бульке, сказал Штосс, тоже рассказывал ему, что умер один из кочегаров. Фридрих сделал вид, будто ничего об этом не знает. Верный привычке честно наблюдать за собою, он отметил, что похолодел, услышав хорошо ему известную новость.
— Мертвый мертв, — сказал Штосс, с аппетитом поглощая жаркое. — О мертвого кочегара мы не разобьемся. А вот обломки судов были этой ночью замечены, и такие трупы — корабельные — куда как опаснее! Их не разглядеть, когда море неспокойно.
Фридрих попросил подробнее рассказать об этом.
— Девятьсот семьдесят пять плавучих обломков были обнаружены за пять лет здесь, в северной части Атлантического океана. Но число это надо, конечно, еще удвоить, да и то по самым скромным подсчетам. Один из опаснейших бродяг такого рода — это четырехмачтовый «Ауэрсфилд». Когда он шел из Ливерпуля в Сан-Франциско, у него загорелся груз, и команда его бросила. Если мы на такое наткнемся, то ни в одной из пяти частей света ни один черт от нас весточки не получит.
Штосс произнес эти слова, не переставая энергично жевать, и по тону его не чувствовалось, что он считает весьма возможным такое завершение рейса «Роланда».
— Из коридоров не выберешься, — сказал Фюлленберг. — Переборки задраены.
Опять завыла сирена. Хотя в ушах Фридриха этот звук был по-прежнему исполнен жажды борьбы и победы, но теперь в нем слышалось еще что-то: он вызывал печальное воспоминание о роге того героя, чье имя носил корабль.[39]
— Нет, это еще не сигнал бедствия! — успокаивал собеседников Штосс.
Слуга Штосса уже давно запаковал своего хозяина в постель, где ему предстоял привычный полуденный отдых, а Фридрих все еще сидел в той же курительной комнате. В помещении этом ему чудилось нечто зловещее, но именно поэтому, вероятно, никто не составлял ему здесь компанию. А сейчас, когда создалось столь серьезное положение, он особенно нуждался в одиночестве. Он уже начал перебирать в уме все самые неблагоприятные варианты. Встав на колени на протянувшуюся вдоль стены кожаную скамью с мягкой обивкой, Фридрих смог сквозь иллюминаторы заглянуть в жерло могущественного мирового океана. В такой позе, не отрываясь взглядом от волн, с непостижимым упорством нападавших на отчаянно сопротивлявшийся пароход, он мысленно окидывал взглядом всю свою жизнь.
Мрак окружал его. И он чувствовал, что жаждет света и вовсе не испытывает, как ему еще недавно казалось, готовности к смерти. Что-то вроде раскаяния обуяло его. «Почему я здесь? Почему я не продумал все спокойно и не проявил разумной воли, которая оградила бы меня от этой безрассудной поездки? Ну ладно, умереть! Но не так ведь, не погибать же в этой водной пустыне, вдали от родной земли, бесконечно далеко от великого сообщества людей! Ибо это, по-моему, особенное проклятье, о котором не подозревают люди, живущие в безопасности среди других людей на суше, у собственного домашнего очага». Что за дело было ему теперь до Ингигерд! Ингигерд была теперь для него ничто! И он признался себе, что думал сейчас только о себе в самом буквальном смысле слова. О том, чтобы избежать этой плачевной участи и высадиться снова на каком угодно берегу! В его представлении любая часть света, любой остров, любой город, любое занесенное снегом селение превращались в эдем, в рай, в несбыточную мечту о счастье. Как безмерно он был бы благодарен судьбе просто за каждый шаг по твердой почве, просто за дыхание, просто за оживленную улицу, короче, за самые обычные вещи! Фридрих стиснул зубы. «Что стоит человеческий крик о помощи? Разве он достигнет отсюда слуха господнего? Если случится беда и «Роланд» вместе со всей массой людей начнет погружаться в воду, будет твориться такое, что тот, кто это испытает, даже если он спасется, навеки забудет, что значит радость. Я не смогу на это смотреть, я сам спрыгну в воду, только чтобы этого не видеть».
В газетах пишут: «Пароход «Роланд» затонул». «Ого!» — говорит филистер в Берлине, филистер в Гамбурге и Амстердаме, а затем, прихлебнув кофе и затянувшись сигарой, усаживается поудобнее в кресле, чтобы не спеша насладиться описанием подробностей катастрофы, увиденных воочию или придуманных. И восторг издателей газет: как же, ведь сенсация, а значит, новые подписчики! Вот она, медуза, в глаза которой мы смотрим и которая нам вещает, какова истинная цена человеческих жизней, погруженных на корабль.
И Фридрих тщетно пытался отогнать от себя такое видение: этот качающийся и все же неустанно рвущийся и движущийся вперед плавучий дом, именуемый «Роландом», с сиреной, почти не слышной из-за шторма, застывает, онемев, на дне морском. Он видел как бы лежащим в стеклянном гробу могучий корабль со стаями рыб, скользящих по палубам, и с морской водой, заполнившей каюты, коридоры и салон со всеми его панелями орехового дерева, столами и вертящимися кожаными креслами с мягкой обивкой. Большой полип, медузы, рыбы и грибовидные красные актинии проникли на корабль, как проникают туда пассажиры. И, к ужасу Фридриха, там медленно, не выходя из круга, плавали трупы старшего стюарда Пфунднера и его, Фридриха, собственного стюарда, оба в форменной одежде. Это видение можно было счесть комичным, если бы оно не было таким ужасным и не запечатлевало весьма возможную ситуацию. Ведь о чем только не рассказывают водолазы! Что только не попадалось им на глаза в каютах и коридорах затонувших больших кораблей: нерасторжимо соединившиеся человеческие тела, пассажиры или матросы, идущие к ним, водолазам, навстречу с распростертыми объятиями, как живые, словно они их ждали. И если присмотреться к одежде этих хранителей и стражей затерявшегося на морском дне добра, этих диковинных судовладельцев, коммерсантов, капитанов и казначеев да этих авантюристов, кладоискателей, растратчиков, аферистов и как их там еще называют, увидишь, что она обвешана полипами, раками и прочей подводной живностью, лакомившейся телами, пока ей удавалось обнаружить еще что-нибудь, кроме белесых обгрызенных костей.
И Фридрих увидел себя самого в роли такого же разлагающегося существа, призрака, блуждающего по ужасному обиталищу, по улицам этой жуткой Винеты,[40] где каждый безмолвно, лишь со страшным жестом проходит мимо соседа. И у всех, казалось, в груди замер вопль, который они выражали тем, что отбрасывали голову назад либо вниз, или раскидывали в стороны руки, или стояли на них в холодящих душу позах, или широко раскрывали рты, или судорожно сжимали пальцы, или же, наоборот, растопыривали их. Чудилось, что машинисты медленно-медленно проверяют, как работает машина, но теперь, не подвластные больше закону тяготения, делают это не так, как раньше. Один из них, скрючившийся, словно бы застрял в колесе и так и заснул. Идя дальше призрачными тропами, Фридрих прошел к кочегарам, на которых катастрофа обрушилась во время работы. Некоторые из кочегаров еще держали в руках лопату, но поднять ее были не в силах. Сами они шевелились в воде, обхватив лопату, которая, однако, была недвижима. Все было кончено: они уже не могли поддерживать в топке огонь, а значит, и приводить в движение мощное судно. Палубные пассажиры, мужчины, женщины и дети, теснились, толкая друг друга, и все в той мрачной сутолоке выглядело так, что даже акула «морской кот», проникшая через трубу в кочегарку, а оттуда пробравшаяся сюда через машинное отделение, не отваживалась сунуться в эту толпу, чтобы утолить свой голод. Люди эти словно говорили: «Noli turbare circulos meos!»[41] Все они с небывалым напряжением погрузились в свои мысли — у них ведь было достаточно времени, чтобы поразмышлять о загадке жизни.