Читаем без скачивания Просто жизнь - Михаил Аношкин

Сильно горевал Никифор Никитич. После похорон ушли они с Игорем в поле, о чем только не перетолковали. Игорь учился на втором курсе института. Вытянулся — с отца ростом стал, такой же белокурый и такой же хваткий. Очки уже носил. Хотел Никифор Никитич плечо ему предложить в трудный час, отца заменить. Но понял — не нуждается Игорь в опеке, парень духом сильный, самостоятельный. Одно посоветовал — обязательно доучиться. По себе судил: стало не хватать ему грамотешки, жизнь вперед рванулась здорово. Игорь обещал закончить институт заочно. Пока в колхозе поработает рядом с матерью. Тяжелее всех, конечно, ей…

Никифор Никитич не выдержал-таки, полез в карман за портсигаром. И воздух чистый, черемухой пахнет, а курить все равно хочется — привычка.

А светлая полоска на горизонте ширилась и ширилась. Озеро вроде бы тоже повеселело. Пар-туман куда-то исчез, вода заметно порозовела. Отчего бы? Эге! Да это зажглась-загорелась зорька, пока еле-еле, в самой что ни есть глубине горизонта. Она-то и подкрасила воду.

Прямо на глазах Никифора Никитича легла пурпурная полоса по озеру. И что-то еще изменилось. Что же? Ну да! Соловей смолк. Наверно, тоже залюбовался зорькой.

Гулко-гулко стукнул мотор мотоцикла, тут, в соседях. Это Игорь проснулся, собирается в поле, на полевой стан. До солнышка. Беспокойный. Этот не проспит, лишний час в постели не проваляется, как и отец его бывало. Мотоцикл затарахтел скороговоркой, удаляясь.

Да, в дело Игорь влез как-то незаметно, сразу. Это Никифор Никитич почувствовал на себе. Старый агроном ни одного пустякового дела без Никифора Никитича не решал. А тут вдруг будто меньше стали тревожить управляющего, приходили больше по пустякам: машину попросить или помощь какую-нибудь. Все на себя оттянул Игорь, к нему и шли. Сначала было обида шевельнулась в груди. Но вовремя погасил глупую обиду, ни к чему она, только помешает. Задумался, со стороны захотел на себя посмотреть — чего он стоит. Вот пришел мальчишка без большого опыта, а дело повел посолиднее, чем Никифор Никитич с его двадцатилетним опытом. В чем же дело?

Прошлую весну пригласил Игорь управляющего проехаться по полям на мотоцикле. Никифор Никитич согласился и грузно влез в люльку. И вот едут они и больше молчат. Увидели, что трактор, который сеял кукурузу, стоит. Подрулили к нему. Тракторист Памфилов, старый механизатор, копается в моторе и почем зря костерит чертей и бога заодно.

— Чего у тебя там стряслось, Памфилов? — спросил Осолодков.

— Черт его батька знает, — зло выругался Памфилов. — Барахло, а не трактор. В утиль ему пора.

— Ты трактор не вини, коль руки корявые. Время теряешь, Андрон Иванович. Долго простоишь?

— Дьявол его знает! Может, до вечера, может, раньше.

Игорь слез с мотоцикла и подошел к трактору.

— Дай-ка погляжу, — и отстранил оторопевшего Памфилова. Тракторист криво усмехнулся.

— Гляди, гляди, агроном. Это тебе не овсюг провоцировать.

Сунулся Игорь в мотор, нахмурился сразу, ссутулился. Памфилов вынул сигарету: мол, покурю, пока ты там ворожишь.

Никифор Никитич заволновался. Механизаторы — народ дошлый, палец в рот не клади — до локтя отхватят. Полезешь не в свое дело да не справишься с ним — засмеют, проходу не дадут. Похоже Игорь по молодости этого не знал. Копался себе спокойно в моторе, будто заправский тракторист. Чего-то откручивал, чего-то снимал и снова, посмотрев, на место ставил.

Всю жизнь Никифор Никитич проработал с механизаторами бок о бок. Требовал, спрашивал с них много. Но никогда в голову не приходила мысль изучить трактор или комбайн. Зачем ему это надо? Каждому свое. Так ли это? Первый раз засомневался в своем мнении…

Игорь кивнул Памфилову, зовя к себе. Тот погасил сигарету. Усмешка сошла с его губ. Понял — агроном не хуже его разбирается в машине. Оба склонились над мотором. Через полчаса завели. Трактор сначала неуверенно, боязливо, а потом, обретая силу, зарокотал басовито. Памфилов поглядел на Игоря пытливо, улыбнулся вдруг и протянул руку:

— Давай, агроном, руку на дружбу. Молоток ты!

Снова Никифор Никитич и Игорь тряслись по полям. Осолодков думал и думал. Все умеет этот Игорь. А он? Что он умеет? Агрономию знает постольку поскольку: на курсах краткосрочных когда-то понахватался, да на практике кое-что усвоил. Ни подготовки настоящей, ни фундамента. Потому и опасаться стал. Надо принимать решение, а он затылок скребет. Говорил обычно Игорю:

— Ох, боюсь я, угробим дело.

— У страха глаза велики. Глаза, говорят, боятся, а руки делают. Отец частенько повторял это.

— Ты вот не видел его, этого страха-то, потому и хорохоришься. А я познал. Тут можно влететь в историю похлеще, чем я когда-то влетел с овсом.

— Страх — это от неуверенности. А потом, Никифор Никитич, разве это хорошо — всего и всегда бояться? — Игорь снял очки, сощурил глаза.

— Мечта-атель! Отец твой, бывало, тоже любил мечтать. Но между мечтой и действительностью есть, дорогой, серьезное противоречие.

Игорь сразу посерьезнел, надел очки.

— Отец твой знал это противоречие, не увлекался.

— Хорошо, Никифор Никитич, не будем спорить. Но я думаю так: берешься за большое дело — верь в него, мечтай о нем, мечтай о большем, а не о меньшем. Вы не верите, а я верю.

— Хотел бы и я верить, — опять вздохнул Осолодков.

— Ну, я пойду.

Никифор Никитич не стал его задерживать. Смутно на душе после этого разговора, будто виноват он в чем-то перед Игорем. Вроде бы подрезал он сегодня крылья парню: мол, не летай высоко, я не хочу, чтобы ты высоко летал.

«Верить, — терзался Никифор Никитич. — А что делать, если вера в свои силы пошатнулась?» Вот времена наступили. Добрая половина жизни уже за плечами, осталось с гулькин нос — и вроде лишний стал. Пока числюсь в управляющих, а вожжи потихонечку молодежь забирает, тот же Игорь. Грамотный. А Никифор Никитич ни техники, ни агротехники толком не знает. Даже мотоцикл для него книга непрочитанная. Про трактор и говорить нечего. Раньше, когда можно было еще учиться, считал, зачем ему все это нужно? Руководить умеет? Умеет. И хватит. Каждому свое. Нынче иные ветры подули. Тяжело Никифору Никитичу. Но загнал грусть-тоску поглубже, никому не показывая ее, даже Анюте. Игорь прямо на виду рос, мужал. Башковитый парень, есть в нем достоинство, толковый будет из него управляющий. Управляющий?

Эх, Никифор Никитич, сам перед собой хитришь, сам себе не хочешь признаться, что все время сравниваешь себя с Игорем. И по тем статьям, и по этим. И выходит — по всем этим статьям Игорь сильнее тебя. Обидно? А правда. Обижайся, не обижайся. Что есть на самом деле, то и принимай. Опыт опытом, а знания — знаниями. Видал как ловко Петренко поймал тебя? Начальству не любишь возражать. Позиции твои очень шаткие, на них не устоишь.

Солнышко поднялось, когда вернулся в дом Никифор Никитич. Наскоро позавтракал — и в контору. Сказал, чтоб его не искали, и укатил на газике на Центральную усадьбу. Директора на месте не застал и кинулся по его следам. Догнал в самом дальнем отделении. Директор встревоженно нахмурился, спросил:

— Зачем здесь, Никитич? Беда какая стряслась?

Директор в летах, седой. Агроном давнишний, в свое время Тимирязевку кончил.

— Дело есть, Юрий Андреевич.

— Такое срочное, что гонялся за мной, как за зайцем?

— Как тебе сказать… Срочное не срочное, а вот тут болит, — признался Осолодков и постучал в грудь.

— Если ты из-за шутки Петренки, то зря. Парни молодые, дурачатся. А Петренке я чуб накрутил.

— И все же выслушай.

— Ну, коли тебе так приспичило… Пойдем, хоть на те бревна присядем. На ногах-то чего серьезные речи вести.

Присели на бревна, возле забора. Закурили. Никифор Никитич все, как на исповеди, и рассказал директору о своих сомнениях-переживаниях. Тот сначала слушал с улыбочкой: мол, не иначе блажь на мужика нашла. Но чем дальше рассказывал Никифор Никитич, тем серьезнее становился директор, любопытнее стал приглядываться к управляющему, будто заново открывая его. А ты вот какой, оказывается! Нахмурился директор, обхватил рукой подбородок, покряхтывает иногда:

— Мда…

Понятны ему тревоги Никифора Никитича, близки. Долго они сидели так-то на бревнах, никого к себе не подпускали. Думали вместе. Папиросу за папиросой портили.

— Задал ты мне, брат, задачку, — вздыхал директор. — Будто и прав ты, а будто и нет.

— Но с таким настроением, поверь, работать нельзя.

— Оно так. Это ведь не просто — взять да и освободить управляющего. Хоть ты и прав, хоть тебе и трудно, а все-таки… Как-то вдруг, Никитич…

— Да не вдруг. Думал я, много думал… Заявление, если надо, напишу.

— Что там заявление…

— Буду бригадиром. Мне и этого хватит.

— А не подумают, что ты бежал от трудностей?