Читаем без скачивания Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке - Виктор Широков

Но не суждено, знать, было. Помешало очередное увлечение студенткой университета, потом увлечение другой студенткой университета, тоже Галиной, и бедная рязанская Галя была окончательно забыта и при двух последующих встречах уже не вызывала никакого плотского желания.

Через год мы встретились в Москве на вокзале. Она поставила мне вопрос ребром:

— Ты женишься или нет?

После моего не менее решительного вежливого отказа она тут же ушла, не соизволив даже выпить чашки кофе со мной в пристанционном кафе.

И ещё через семь лет разыскала (мать моя подсиропила) мой московский телефон и, не соглашаясь приехать в гости, (я чистосердечно хотел познакомить её с женой), назначила свидание где-то в центре. Она приезжала на переподготовку в институт повышения квалификации врачей и попутно (а может в основном) решила обрушить на меня признание в нелюбви к мужу, обвинение в моей неверности (?), как-то мимоходом предложила попробовать сойтись и, получив ещё один вежливый отказ, не прощаясь, ушла. Ушла из моей жизни, на этот раз навсегда. Дай ей Бог счастья!

Заканчивая историю, Гордин почувствовал, что попутчики как-то сникли, стали позевывать. То ли истории показались скучными, то ли пора было на покой. Все четверо по очереди разложили матрацы, застелили белье и улеглись. И молчаливый доктор Старцев неожиданно попросил своего бывшего коллегу продолжить рассказ или почитать стихи. Но Гордин уже спал без задних ног. Уткнувшись носом в подушку и повернув помолодевшее без очков лицо к стенке.

Поезд летел сквозь ночь. Люди везли с собой не только носильные вещи и сумки с продуктами, но и невидимый груз памяти.

А наутро всем было не до бесед. Проспали голубчики. Состав грохотал по громадному железнодорожному мосту, переброшенному через великую русскую реку К. Через несколько минут плавно подплыли стены городского вокзала, и уже бывшие, попутчики, подхватив ручную кладь и наскоро попрощавшись, растворились в городской утренней сутолоке и суете, словно кусочки сахара в кипятке.

ОТКАЗ

Отказываюсь! Больше встреч не будет… Продолжай свободно игру бровей, ресниц и плеч… Живи, с кем хочешь, как угодно. Лети по улицам, кося надменно шаловливым глазом, как разыгравшийся рысак, узду сорвавший с коновязи. Пусть солнце в выцветшем зрачке, как в тусклом зеркале играет…

И — обожгись на новичке, который сразу оседлает.

РАСПЛАТА

Объяснения, потери, каталог былых побед… Я одною меркой мерил 20 лет и 30 лет. Дух мой, юношески стройный в горний воздух воспарял… Как быка, меж тем на бойню гнал — телесный матеръял. И сошлись парадоксально тело старца, дух юнца в новой страсти и печально ждали славного конца. Что же дева поглядела на меня через очки, разглядела только тело, дух не виден сквозь зрачки. И со смехом убежала вмиг в заснеженную даль…

Тело бедное лежало, дух измученный летал.

Так живу, мой друг, отныне: и раздвоен, и распят… Так пришли ко мне унынье и расплата из расплат. Но и деве той не лучше, облетает юный цвет, и её сомненье мучит: тело есть, а духа нет!

НА СОЛНЦЕПЁКЕ

В стакане — золотистое вино. Оно, как солнце, обжигает губы.

… В твоей квартире пусто и темно. Как людно и как солнечно в Цхалтубо! Смеяться разучились зеркала. Со временем стареет амальгама. За гладкою поверхностью стекла змеятся трещины, как от порезов шрамы. Река Риони отразит верней подвижность черт, знакомую улыбку…

Плыви, купайся, тень среди теней, пускай другой обнимет стан твой гибкий! А я, давнишней болью оглушен, стою на солнцепёке…

С опозданьем обвит, как дерево змеящиеся плющом, вернувшимся.

БАЛЛАДА РАЗЛУКИ

Я навестил её. Она была бледна немножко. Заспанные глазки глядели хмуро. Вся её фигура топорщилась, хотя была кругла. Вот парадокс. Та ж комната и та ж кровать, знакомый стол и книжек полка, в бараньих завитушках та же чёлка — другой прием и чувств другой этаж. Как будто не она, не голубой невинный взор, а серые стальные глаза следят — как пули нарезные готовы грянуть из стволов в упор.

О, Господи! Зачем я шел сюда, зачем ещё с полночи собирался, усы равнял, в обновки наряжался — неужто ради свары и суда? Я ей пытался что-то говорить, я спрашивал усердно о здоровье и чувствовал всем сердцем, всею кровью: все бесполезно, надо уходить…

Страшила не презрением она, но — равнодушьем… Всматривался снова я: что в ней грешного, святого? Опухли губы (может быть, со сна?). На шее справа рубчик (от подушки?), а там как будто склеен завиток — и все же упрекнуть ни в чем не мог (вчера ещё приветливой) подружки.

Мы ссорились. Наивно и смешно претензии друг другу излагали, какие-то пустяшные детали, которые и помнить-то грешно. Я повторял уже в который раз, что виноват, что пьян был, что исправлюсь, просил простить и уповал на жалость, но понял вдруг, что нелюбим сейчас. Что все слова бессмысленны, что все сегодня бесполезны уговоры, что надо прекращать пустые споры и не крутиться белкой в колесе.

Я сдался. Попытался пошутить, обнять её — хотя бы на прощанье, мол, в знак прощенья или обещанья — и вынужден был тихо отступить. О, неужели 30 дней назад я сам не раз от ласки отбивался, порою с облегчением прощался, был передышке в встречах только рад? Что с ней? Другой мужчина? Вроде, нет. Она со мной пока ещё правдива. Притом она всегда нетерпелива и не утерпит дать прямой ответ.

Итак, приятель, подведем итог: ты доигрался, вот и разлюбили тебя, а узелок не разрубили, щемит ещё на сердце узелок! Ты вспомни, как ты сам её учил плыть по теченью, не терять рассудка… Всё — шутка, вот и получилась шутка, но жутко, что не помнишь сам причин. Ведь ты уже настроен был на взлёт, на поклоненье каждому поступку… Да, братец, жизнь с тобой сыграла шутку, а ты, небось, хотел наоборот? Вперед-вперед, верней, назад-назад, шагай сейчас, голубчик, восвояси, и боль свою сомненьем приукрасив, спеши пополнить цикл своих баллад.

Она была честна. С неё пример возьми и честен будь в своем притворстве, не состязайся с недругом в проворстве, а — мимо посмотри, суров и смел. Быть равнодушным вовсе не легко, когда на сердце непогодь бушует, но, друг мой, одесную и ошуюю ещё так много разных дураков. Не уподобься им. Иди вперед. По-прежнему верши упрямо дело. Еще одна баллада отболела и, может быть, она её поймет. И будет день, когда она к тебе больному — без звонка войдет с цветами и всё, что скажет, сохранишь ты в тайне, передоверив отвечать судьбе.

РЯЗАНСКИЙ МОТИВ

Н. Н.

Всё-всё повторяется, в Лету не канет: прогулка, походка и девичий локоть… Ты тоже читаешь любимой на память весеннего Фета и зимнего Блока. Ты тоже идешь по вечерней Рязани, ныряя внезапно тропинкой под горку. И звезды знакомо мигают глазами, и тянутся руки к полыни прогорклой. Летит полушалком рязанское небо, когда ты подругу закружишь коварно… Все так же у церкви Бориса и Глеба растут в беспорядке полынь и татарник.

Все-всё повторяется полночью летней, и ты ещё глуп, очарован и молод, и как угадать, что с зарею рассветной войдет в твою жизнь повзросления холод. Что время сотрет в твоей памяти Трубеж надежней, чем прежде срывали татары; и то, что любил ты, не только разлюбишь — разрубишь, чтоб ввек не встречаться со старым.

И город, воспитанник князя Олега, в есенинских святцах открывшийся миру, вдруг станет далёк, словно лик печенега, разрубленный вкось беспощадной секирой. Развеются чары пленительной ночи; Солотча, Ока — что ни час — всё далече… И только ещё непогасшие очи при солнечном свете напомнят о встрече. И все же не раз, просиявши глазами, чтоб смыть одинокость, схватившись за локоть, прочтешь, повторяясь, надеясь на память, весеннего Фета и зимнего Блока.

ПЕС И КОТ

Новогодняя быль

1

Еще не начало смеркаться, ещё под крышами натек, как будто мог декабрь сморкаться в огромный носовой платок. Начало мало эстетично, но вся зима была больна, и было ей глотнуть привычно

стакан рассветного вина. И было вдоволь аспирина, что растолченный в порошок, слежался снегом по низинам и шел на вынос хорошо.

Предновогодняя шумиха совпала в нашем доме с тем, что со зверьем хлебнули лиха мы в духе общих перемен. Был быт налажен и устроен,

в дому царил философ-пес, и он был дьявольски расстроен, когда котенка я принес. О, это целая новелла, как кот нашелся, как везли,

как дотащили неумело и чуть себя не подвели. Так вот: котенок черн, как сажа, черней, чем ночью небосвод, был главной дочкиной поклажей, предметом споров и забот. Его нашли мы в Верхневолжье

под полночь в смешанном лесу; и вновь символикой встревожен

держу я время на весу. При общей дьявольской окраске котенок был безмерно мил. Его создатель без опаски на шейку бантик нацепил.

Был бантик бел, и тоже белым мазнули брюшко, и легко подушки лап покрыли мелом (а может, влез он в молоко). Так вот: безжалостной рукою судьбы (моей!) кот вдвинут в дом; и флегматичный от покоя