Читаем без скачивания Черное перо серой вороны - Виктор Мануйлов

– И что? – перебил его Щупляков.

– Дак ничего. Работал и работал. А чего ж еще? В Москву ездить? Дак там тоже… это самое… не шибко-то заработаешь. И дорога: электричка, метро, автобус… Кое-кто у нас ездил, дак поездили-поездили и бросили. Потому как себе же в убыток. А другие – ничего, устроились, ездют. А куда денешься?

– Ну и как, нравится вам здесь работать?

– Дак это… работа – она и есть работа. Как же без работы-то? Жена, дети, мать-старуха – без работы нашему брату никак нельзя, – словоохотливо отвечал Будников, совсем, видать, успокоившись. Он уж и кепи свое не мял в руках, и на Щуплякова поглядывал снисходительно: мол, если тебе, начальник, делать нечего, спрашивай, а я всегда готов ответить на любой вопрос. Но меня на мякине не проведешь.

– Так вы говорите, что в тот день дежурили во втором корпусе и ничего не видели? – пошел с козырной карты Щупляков.

Будников дернулся, открыл и закрыл рот, в растерянности снова принялся мять свое кепи. На лбу его и щеках выступили капельки пота.

– Вот вы, Иван Кириллович, вы лично, видели или не видели? А если видели, то что?

– Дак это… Дак ничего не видели… То есть лично я не видел. А что я должен был видеть? Наше дело такое, что голову задирать некогда. Да и что там наверху можно увидеть? Лампы – они лампы и есть.

– А надписи?

– Дак это… надписи… А что – надписи? Ну, написал кто-то… Мало ли, – постепенно приходил в себя Будников, отирая пот рукавом. – На то есть охрана. Это ее дело смотреть, кто и чего. А нам за это не платят.

– Но вчера этих надписей не было, – твердо отчеканил Щупляков, хотя и знал, что надписи появились не вчера, а раньше, но вряд ли об этом знал Будников, если действительно ничего не видел и не слышал. – Следовательно, они появились в дежурство вашей бригады. Ведь для остальных доступа во Второй корпус нет. Как же так: вы там были и не видели?

– А уборщицы? А электрики? – отбивался Будников, не поднимая глаз. – Лампа погасла по какой-то причине – меняй! Не мы же. У них, у электриков, и лестницы, и все такое-прочее. А наше дело – смотри под ноги. На потолки нам глазеть некогда, – повторил он заученно.

– Вы хотите сказать, что надпись во Втором корпусе сделали электрики?

– То есть как? – и опять на лице Будникова выступил пот. – Я ничего не хочу сказать. Я просто так, для примера, – промямлил он.

«Слабоват, – подумал о Будникове Щупляков. – Если прижать посильнее, непременно расколется». Но в его планы не входило раскалывать кого бы то ни было. Он хотел лишь знать, кто к этому причастен и может сломаться, если попадет в руки Осевкина. Но Будников, постепенно освоившись, уперся и твердил одно и то же: ничего не видел, ничего не слышал. И Щупляков не стал настаивать, отпустил его, предупредив, чтобы тот об их разговоре никому не говорил.

– Дак это самое… конечное дело… что я не понимаю, что ли? Все я понимаю, – уверял Щуплякова Будников, пятясь к двери.

Неожиданно ожила рация. Улыбышев предлагал встречу. Щупляков, ничего не объясняя, назначил встречу в гараже у Гнилого оврага через час. Улыбышев легко согласился.

Другие члены бригады Сорокина вели себя почти так же, как и Будников, но уже с большей уверенностью отвечали на те же самые вопросы, явно подготовленные к встрече с начальником охраны комбината. И когда вошел Сорокин, Щупляков понял, что перед ним как раз и есть главный организатор дела: такая уверенность сквозила в его фигуре, в серых, слегка прищуренных глазах, в развороте широких плеч.

Он сел на стул, не дожидаясь приглашения, и первым пошел в атаку:

– Вы, господин Щупляков, насколько мне известно, являетесь начальником охраны комбината. В ваши функции не входит допрашивать работников комбината. На это имеются соответствующие органы. Лично я не собираюсь отвечать на ваши провокационные вопросы. Если вы считаете, что кто-то из нас совершил преступление, обратитесь в милицию, прокуратуру, в суд, наконец. Пусть нас вызывают куда следует соответствующей повесткой и допрашивают в присутствии адвоката.

Щупляков кивал головой, как бы соглашаясь со всем, что говорил Сорокин. И когда тот закончил, протянул ему листок, на котором было написано: «В вашей бригаде далеко не все смогут выдержать настоящий допрос, который наверняка устроит О. И я ничем не смогу помочь. О. с минуты на минуту будет здесь. Надо быть готовыми ко всему. Прошу вас отвечать на мои вопросы. Они записываются на диктофон. В руках у людей О. побывал Павел Лукашин. Они застали его за подновлением надписей. Он был здесь, назвался Денисом Григорьевым. Я его отпустил. Его необходимо срочно отослать куда-нибудь подальше».

Сорокин принял бумажку с такой осторожностью, точно это была змея. Он читал, время от времени посматривая на Щуплякова, а тот, чтобы избежать паузы в допросе, которая может вызвать подозрение у Осевкина, стал звонить на проходную, возле которой стояла груженая фура, искоса поглядывая на Сорокина. Звонить было совсем не обязательно: контроль за фурами, за их погрузкой лежит не на охране, а на кладовщиках; охрана лишь проверяет сопроводительные документы.

А Сорокин между тем прочитал записку, глянул, упрямо закусив губу, внимательно и с явным недоверием на Щуплякова, который продолжал говорить в трубку. Не прекращая разговора, он забрал у Сорокина записку, щелкнул зажигалкой и вертел клочок бумаги над пепельницей, пока не догорел последний белый краешек. После чего растер пепел и ссыпал в горшок с геранью. Затем, положив трубку и показав на часы, продолжил беседу:

– Все, что вы здесь говорили, не имеет ни малейшего значения, дорогой мой Артем Александрович. Мы с вами не в милиции, мы с вами на производстве. И в наших с вами общих интересах следить за тем, чтобы в работе комбината не было ни малейшего сбоя. Я согласен – отвечать на мои вопросы не входит в ваши обязанности. Зато входит в мои задать вам эти вопросы. И хотите вы того или нет, отвечать на них вам придется. Тем более что это внутреннее дело комбината, и милиция к этому не имеет никакого отношения.

Далее их разговор пролег по уже отлаженной колее. При этом Сорокин все время сбивался на прежний тон, затверженный, видимо, им загодя, а более оттого, что никак не мог взять в толк, какая роль отведена ему в этом спектакле. Но все раньше или позже кончается, закончился и этот мучительный для обоих разговор. Сорокин с облегчением вздохнул, покидая кабинет Щуплякова. А тот долго стоял у окна, наблюдая, как бригадир наладчиков пересекает двор по направлению Второго корпуса. Он шагал вразвалочку, у двери корпуса задержался на мгновение, глянул на окна третьего этажа, и только после этого открыл дверь и скрылся из глаз. Щупляков понял, что Сорокин так до конца ему и не поверил, а поверит лишь тогда, когда переговорит с Улыбышевым, и то лишь в том случае, если тот внушит ему доверие к своему бывшему сослуживцу. Но время не терпит. Не исключено, что мальчишка находится под наблюдением людей Осевкина и приведет их к себе домой. Однако и держать его здесь в ожидании Осевкина было не менее опасно. И не только для Пашки Лукашина, но и для самого Щуплякова.

Стрелки часов, между тем, подбирались к десяти. Осевкина все не было. Он даже ни разу не позвонил после того раннего звонка, и это было непонятно и подозрительно.

Из Второго корпуса вышел кто-то, переодетый в обычную одежду: белые штаны, белая футболка. Похоже, кто-то из бригады Сорокина. Человек быстрым шагом пересек двор и скрылся за дверью проходной.

Щупляков позвонил секретарше директора комбината и сказал, что ему нужно срочно отлучиться, и если в нем, Щуплякове, возникнет необходимость, то его домашний и мобильный телефоны есть в телефонной книге. С этими словами Олег Михайлович натянул на себя серую ветровку, которой пользовался очень редко, нахлобучил на голову такую же серую летнюю шляпу и поспешно покинул кабинет, а затем и проходную комбината, в которую упирался сквер с новой церковью, а в него улица Владимирская.

Еще несколько секунд – и он бы опоздал: вдалеке, в ряби света и теней, несколько раз мелькнула белая фигура человека и пропала, свернув в переулок. Щупляков ускорил шаги.

Он только сейчас, связав цепью последовательности все утренние события, понял, что свалял дурака. Но отступать было поздно, и он решил, что если Осевкин или кто-то из его шайки начнет допытываться, откуда взялось это странное совпадение: привод мальчишки, медсестра, уход мальчишки, допросы, человек Сорокина, покинувший работу, – то придется сказать, что все это – кроме привода мальчишки – он, Щупляков, подстроил сам, чтобы выяснить, как эти люди и надписи связаны между собой. Ну а дальше… дальше он придумает еще что-нибудь вполне правдоподобное. Не может быть, чтобы сам Осевкин, человек не слишком проницательный и умный, или кто-то из его людей легко смогут разобраться в хитросплетении событий, каждое из которых по отдельности должны представляться им весьма незамысловатыми.