Читаем без скачивания Черное перо серой вороны - Виктор Мануйлов

Щупляков свернул в переулок и остановился на углу под раскидистой липой – переулок был пуст. Пройти его из конца в конец человек не мог за эти полторы минуты тем шагом, каким он шел до этого. Он либо пробежал оставшуюся часть, что вряд ли, либо свернул в какой-нибудь проходной двор. И Щупляков, задержавшись на углу лишь на несколько мгновений, тем же ускоренным шагом двинулся дальше и, пройдя метров двести, увидел довольно широкий проход между двумя пятиэтажками и все ту же фигуру, мелькающую в пятнах света и теней. Вот она пересекла сквер с детской площадкой и скрылась в среднем подъезде пятиэтажки. Щупляков приметил лавочку среди кустов сирени, прошел к ней, сел и стал ждать. Часы на его руках показывали 10–41.

Прошло всего несколько минут, и человек вышел из подъезда, оглянулся в растерянности и стал закуривать. На этот раз Щупляков вполне разглядел его – это был Будников. Не исключено, что он побывал в квартире, где живет Пашка Лукашин, – если, разумеется, тот живет в этом доме, – и либо не застал там никого, либо мать Пашки не знает, где он находится. Ясно было и другое: человек этот не знает, что ему делать дальше. Скорее всего, бригадир дал ему конкретное поручение: пойти к Лукашиным домой и предупредить Пашку о необходимости срочно убраться куда-нибудь из города. Можно предположить, что ему посоветуют уйти к отцу, который большую часть времени живет в старом лесничестве, покинутом его прежними хозяевами. Где находится это лесничество, Щупляков не знал.

Оказывается, он вообще мало что знает об этом городе и его окрестностях, решив, переселившись сюда, что это ему не пригодится, что с прошлым, когда надо было знать как можно больше о месте своего пребывания и о людях, с которыми придется столкнуться, покончено раз и навсегда. Он хорошо знал дорогу от дома в «Ручейке» до комбината, знал центр города и его магазины, рынок и дорогу к станции. И вот оказалось, что этого слишком мало.

А Будников, поплевав на сигарету, кинул ее в урну и пошел назад, оглядываясь и пожимая плечами. Идти за ним не имело смысла. Но Щупляков на всякий случай проводил его до Владимирской, убедился, что тот возвращается на комбинат, и свернул к гаражам, что у Гнилого оврага, по дороге, много раз подновляемой с помощью гравия.

Глава 18

На поваленной ветром старой березе сидел седой мужчина лет шестидесяти, в соломенной шляпе, в просторных штанах, безрукавке и босоножках. Он сидел, сложив ладони на ручке толстой кленовой трости, уперев в них свой обметанный щетиной подбородок. Он явно кого-то ждал. Не всякий узнал бы в нем Алексея Дмитриевича Улыбышева.

Вдали послышался гул приближающейся московской электрички, протяжно и тоскливо проревел предупреждающий сигнал, из-за поворота сквозь редеющий туман проглянули два желтых глаза, из тумана вылепился головной вагон, за ним и весь поезд, похожий на тело гигантской жирной гусеницы. Постанывая тормозами, гусеница вытянулась вдоль платформы, выдохнула воздух, раскрыла многочисленные двери, из них там и сям на перрон вступило всего несколько пассажиров, в основном пожилые люди с сумками и пакетами, и потянулись к лестнице. Последний из пассажиров скрылся в тумане, окутывающем лес. На дорожке зазвучали торопливые шаги, невнятные голоса.

Улыбышев вслушивался в эти звуки, не меняя положения своего тела. Шарканье и голоса затихли вдали, и в наступившей тишине вдруг раздался тихий свист. Еще раз и еще. Улыбышев встрепенулся и тоже свистнул, но не слишком громко. Через минуту он заметил среди окутанных туманом деревьев едва заметное движение, затем показались два темных силуэта. Остановились, прозвучал негромкий голос:

– Ну ни черта не видно, хоть глаз коли.

– Да, туманище – будь здоров, – поддержал его другой.

– Не валяйте дурака, – произнес Улыбышев. – Вы что, мужики, березы не видите?

– Березу-то видим, хотя и смутно, а вот вас, товарищ подполковник, совершенно не видно.

Двое подошли, молча пожали руку Улыбышеву, сели по обеим сторонам от него.

– Вот такие, братцы, дела: в своей стране, да еще в мирное время, таимся, как тати, и даже нормальным человеческим голосом разговаривать опасаемся.

– Да уж, чего уж там, – согласился один из приезжих.

Другой молча поддержал его кивком головы.

Они были лет на пятнадцать моложе Улыбышева, но на их суровых лицах, чем-то похожих одно на другое, нельзя было прочитать ничего: ни радости от встречи со старым товарищем, ни печали оттого, что им пришлось тащиться ни свет ни заря неизвестно для какого дела, ни любопытства, зачем их позвали, оторвав от своих и без того не простых забот.

– Как дома-то? – привычно спросил Улыбышев.

Приезжие лишь пожали плечами.

Улыбышев мог бы и не спрашивать, потому что знал: хорошо ли, плохо ли было у них дома, они не привыкли распространяться на эту тему, потому что совсем недавно дом для них стоял где-то на заднем плане, а на переднем было дело. Теперь дела, в привычном смысле этого слова, не было, дом поглощал все их заботы, но тоска по делу оставалась, и если у бывшего их командира и сослуживца возникла в них нужда, дом снова отходил на второй и третий план.

Однако они не спрашивали, зачем их позвали.

И Улыбышев, хорошо понимая этих людей, коротко рассказал им о том, какая обстановка сложилась на комбинате и в городе, и что произошло в последние дни.

– Мне представляется, что в первую очередь надо выяснить, на каких людей опирается Осевкин. Их не может быть слишком много. Но в данном случае речь идет не о местной его структуре. Речь идет о тех, кто приезжает по вызову. Может быть, из Москвы. У них наверняка есть свой транспорт. И они будут искать тех, кто писал на гаражах. Так проще. Мы, со своей стороны, постараемся мальчишек убрать с глаз долой. Если мы установим этих людей, то можем лишить Осевкина опоры. Учтите: среди них есть женщина. Что касается местной полиции, она вряд ли будет слишком стараться.

– А вы не пробовали связаться с московской прессой? – спросил один из приезжих. – Некоторые газеты могут уцепиться за эту тему. Сюда понаедут корреспонденты, поднимется шум, ваш Осевкин поостережется принимать жесткие меры.

– Согласен, если бы ни одно «но». Пацаны по собственной инициативе приписали, что это работа некой «Лиги спасения России». А в нынешней обстановке, когда идет настоящая охота на ведьм, когда кое-где молодежь пытается разрешить проблему наркомании и засилья мигрантов во многих областях экономики своими, мальчишескими, методами, нашу ситуацию могут повернуть с ног на голову, а это только на пользу тому же Осевкину и его покровителям.

– Создается впечатление, – пояснил все тот же приезжий, – что кто-то специально подогревает среди молодежи нетерпимость к мигрантам и даже оплачивает их безрассудные действия. А борцов с наркоманией сажают в кутузку. Кому-то очень надо отвлечь внимание народа от того беспредела, с которым власть борется в основном на словах. Тем более что на носу новые выборы президента. Это как в девяностых, когда шло разворовывание России, очень нужна была Чечня, чтобы это разворовывание прошло не так заметно.

– Да, все это понятно, – вернул Улыбышев разговор в практическое русло. – Но пока нам приходится думать не о глобальных проблемах, а о том, как спасти наших мальчишек. А для этого у нас не так много времени и вариантов. Так что давайте, ребята. На вас вся надежда. Вот адреса квартир, где вы можете остановиться на два-три дня. Связь обычная. Сейчас вы можете застать их в кафе: завтракать-то они тоже должны. Но вдвоем туда не лезьте. Ни пуха вам.

– К черту.

Улыбышев остался на месте, двое растаяли в редеющем тумане.

Достав из кармана ветровки рацию, Улыбышев пощелкал кнопками, набирая условный номер. Зажглась желтая лампочка, означающая режим ожидания. Лишь минут через пять зажглась зеленая.

– Ты где? – спросил Улыбышев.

– На службе.

– Надо встретиться.

– Через час, не раньше. В гараже.

– Хорошо, – согласился бывший подполковник и отключил рацию.

Он вышел на дорожку. Видимость была уже метров пятьдесят, и с каждой секундой ее пределы расширялись. Через десять минут Улыбышев толкался на рынке среди прилавков с овощами; ничего не купив, перешел в мясной павильон, но и там не купил ничего, и так прошел весь рынок из конца в конец и свернул в центр города, где располагались самые большие в городе два универсама, принадлежащие Осевкину. Здесь Улыбышев, предварительно заглянув в список, составленный женой, купил триста граммов сыра, буханку черного хлеба, сосисек и сливочного масла. Из магазина он походя заглянул в одно из кафе, выпил здесь чашку черного кофе с бутербродом, заметив при этом одного из своих людей, но никого из тех, кто мог вызвать подозрение. Его человек пожал плечами, что вполне определенно означало, что пока он ничем похвастаться не может.

Еще через несколько минут Улыбышев вышел к гаражам.

Мимо, и почему-то лишь с левой стороны, потянулись почти метровые буквы, выполненные тремя разными красками. Только две надписи были полными, еще две обрывались на последних словах, но старые надписи довольно четко проступали сквозь белую краску. Ясно, что мальчишек кто-то спугнул. Но три слова, «Лига спасения России», выведенные оранжевой люминесцентной краской, высотой не более двадцати сантиметров, особенно бросались в глаза.