Читаем без скачивания Отчаяние - Ильяс Есенберлин

— Аруах!.. Аруах!.. О дух усопших!..

Яростный звонкий клич Акторгын разнесся по всему полю. И ту же минуту рванулись вслед за ней казахские джигиты. Страшной лавиной неслись они со своими родовыми возгласами:

— Акжол!.. Акжол!.. О боже!..

— Уйсун! Дулат!.. Борибай!..

— Кара-ходжа!.. Кабанбай!..

— Бекет!.. Шакабай!..

Они выкрикивали имена погибших сто, двести, триста лет назад знаменитых батыров и воинов, призывая на помощь их дух. Только в исступлении, идя на смерть, позволено воинам выкрикивать эти святые для степняков имена. И отборные тысячи лашкаров дрогнули, начали поворачивать коней. Те, что попытались сопротивляться, были смяты и втоптаны в землю. Но уже спешили на помощь лашкарам соседи с флангов. Битва разгорелась с новой силой, и Туяк-батыру с шестью верными джигитами пришлось оборонять храбрую Акторгын от окруживших ее многочисленных врагов…

В сплошную свалку превратилась битва. Дрались уже как придется. Тысячи людей, проклиная час своего рождения, отдали в этот несчастный день Богу душу. В несколько раз превосходящим силам лашкаров удалось было потеснить казахских воинов, но прискакал одержавший победу на своем участке сам Есим-хан. До позднего вечера продолжалась беспощадная сеча и закончилась лишь тогда, когда враги перестали видеть друг друга.

На следующее утро полки бухарских лашкаров начали в походном строю уходить в сторону Самарканда, оставляя по пути заставы. Увидев это, так же поступил и Есим-хан. Расположив заставы до самого Ташкента, он с войском ушел в свою столицу — Туркестан. Ташкент, таким образом, оставался под его неусыпным наблюдением…

Долгое время был потом Ташкент полусамостоятельным городом. Так как к Ташкентскому вилайету примыкали земли казахских родов Великого жуза — катаган и шанышкалы, Есим-хан назначил правителем города выходца из этих родов Турсунмухамеда, отличившегося во время последней военной кампании. Подняв над головой хлеб и Коран, поклялся новый хаким в вечной верности Белой Орде. Было определено и количество золота, а также риса, сушеного урюка и изюма, которое должно было ежегодно поставляться из Ташкента в Туркестан. Вскоре двадцатидвухлетний Есим был уже формально провозглашен ханом и поднят в знак этого на белой кошме представителями большинства казахских племен и родов…

Вслед за этим Есим-хан вывез из Ташкента и похоронил в Туркестане останки своего старшего брата — хана Тауекеля и всех павших с ним батыров, в том числе Кияк-батыра. На камнях вблизи мавзолея Ходжи Ахмеда Яссави были выбиты их имена…

Давно уже закончил свой сказ о давних временах Бухар-жырау. Оба они — вещий певец и славный батыр Богембай не спали и молча смотрели в дотлевающие угли костра. Многие в степи не спали ночами в это страшное время.

— Так понял ты смысл того, о чем я рассказал тебе? — спросил наконец жырау.

Богембай молча кивнул головой.

— Видишь, каким разным человеком оказывался багадур Тауекель в разные периоды своей жизни… — Бухар-жырау значительно поднял палец. — Каждый человек хочет остаться хорошим в памяти потомков. И память народная — главный судья. За то, что ушел Тауекель в родную степь от притеснителя-эмира, она воздаст ему должное, но осудит его за кровавый поход в чужие земли. Лучше всего на его примере видно, как неправое дело рождает неправедные поступки. А Кияк-батыр останется в памяти народной чистым и светлым, ибо не было у него ханской жадности к чужой земле. И правнук его — кузнец Науан не хотел чужого добра. Он умер на стене родного города, защищая его от захватчиков. Таков каждый народ, мой батыр. И если бы дать каждому народу право решать свои судьбы, то в мире не стало бы войн!..

Так и не сомкнули они глаз до рассвета и думали об одном и том же.

После сдачи Туркестана ставка хана Среднего жуза Абильмамбета кочевала с места на место. Сейчас она находилась на берегу озера Тели-коль, где сходятся границы кочевий всех трех жузов. Сюда-то в сопровождении пяти сотен молодых джигитов прибыл батыр Богембай. С ним был присоединившийся в пути вещий певец Бухар-жырау, который в это тяжелое время и дня не сидел на одном месте.

Едва они прибыли, как прискакавший с запада гонец принес в ставку тревожную весть. Самый жестокий и своенравный из джунгарских нойонов — брат Сыбан Раптана Лола-Доржи, нарушив негласное перемирие и воспользовавшись тем, что хан Младшего жуза Абулхаир был занят борьбой с приволжскими калмыками, напал на присырдарьинские аулы родов тама и табын, выжег большинство их и захватил множество скота и пленников. Немедленно были высланы ертоулы — разведчики. Вскоре они вернулись с известием, что, произведя страшный разгром в низовьях Сейхундарьи, джунгарское войско разделилось на две части. Один отряд в три тысячи всадников гонит огромные гурты захваченного скота к своим стойбищам в низовьях Или, а другой — двухтысячный — отряд ведет казахских пленников на продажу в Хиву.

Сразу же заволновались джигиты из аулов, расположившихся вокруг Тели-коля, стали готовить коней, точить отцовские сабли-алдаспаны. И батыр Богембай тут же поскакал к ханской юрте.

— Бог нас накажет, хан Абильмамбет, если позволим угнать в рабство братьев! — сказал он , твердо глядя в серые немигающие глаза хана Среднего жуза.

— Мне сказали, что среди захваченных джунгарами людей находится родная сестра хана Абулхаира… — Абильмамбет спокойно почесал переносицу. — Да и разорены аулы Младшего жуза. Абулхаиру доверена их защита…

— Но Абулхаир сейчас где-то у Едиля воюет с калмыками! — возразил батыр.

— Он говорит всегда, что никому в степи не сравниться в быстроте с его скакунами. Вот пусть теперь и попробует нагнать джунгар!

В голосе хана Среднего жуза явственно слышалось удовлетворение тем, что более способный соперник попал в беду!

— Тогда я сам поведу джигитов в погоню! — вскричал Богембай.

— Властью хана запрещаю тебе это делать! — Абильмамбет поднял правую руку. — Не буду я ссориться сейчас с контайчи, когда у нас недостаточно войска…

И в это время послышался спокойный голос Бухара-жырау, который вошел вслед за Богембаем и сейчас стоял на пороге юрты:

— А ты и не ссорься, хан Среднего жуза. Кто знает, пришли ли уже в твою ставку джигиты Богембая, или они по дороге услышали недобрую весть и сами повернули коней в сторону разбойников Лола-Доржи!..

Разъяренный хан всем телом повернулся к жырау. Будь у него возможность, он давно бы расправился с вечно идущим наперекор батыром, да и с этим самоуверенным певцом. Но вечно какая-то неведомая сила стоит за ними. Попробуй он сейчас что-нибудь предпринять против них, и сразу заволнуются, взбунтуются все аулы вокруг. Кто знает, чем это может закончится для него самого.

— Ладно. — Хан махнул рукой. — Если осилите джунгар, то ваше счастье, но поддержки от меня не ждите!

Через пять дней полутысячный отряд батыра Богембая наткнулся на след джунгарского каравана. Ертоулы донесли, что джунгары совсем близко и что двигаются они в походном строю.

— Я был первый, кто хотел идти в погоню за грабителями, — сказал Бухар-жырау. — Но помни, батыр, что нас вчетверо меньше.

Твои воины — юноши, а джунгарские всадники — опытные бойцы!..

Богембай не успел ответить. Все вдруг невольно замолчали. Порыв степного ветерка донес чей-то слабый печальный голос. Это была не песня, а стон.

К одинокому голосу присоединился другой, третий. Стало слышно, что поет много людей — мужчины и женщины. Невыразимая тоска и скорбь были в их песне. Они пели «Елим-ай».

Караван горя спускается с гор Каратау,

И плетется рядом сиротинушка-верблюжонок…

Потемнело сразу небо в глазах у казахских воинов. Тоскливая мелодия голодным волком стала грызть их души. Руки невольно опустились на рукояти мечей и сабель. Шепотом из конца в конец была передана команда Богембая, и джигиты рассыпались, затаились за гребнями холмов. Внизу под ними змеилась древняя невольничья дорога. В этом месте как раз холмы раздвигались и впереди виднелась горько-соленая пустыня Усть-Урта. Где-то там, в туманной мгле была Хива с ее старым «рынком слез», где покупались невольники для работы в копях и рудниках, а невольницы — для гаремов всего Востока.

Показался конный разъезд джунгар, а за ним длинной черной лентой пополз невольничий караван. Рыдали разлученные с детьми матери, плакали потерявшие родителей маленькие дети. Всадники длинными бичами подгоняли отстающих. Впереди отряда на громадном косматом коне ехал свирепый джунгарин — огромный, крутоплечий, похожий на каменную гору. Железный шлем, словно казан, закрывал круглую стриженую голову, длинные усы доходили до ушей, а в больших черных глазах даже на расстоянии были видны толстые кровяные прожилки. Почти до земли доставала привешенная сбоку тяжелая сабля. Это и был Лола-Доржи — один из самых кровожадных джунгарских полководцев. Двумя рядами ехали за ним воины — такие же хмурые, свирепые, вооруженные до зубов…