Читаем без скачивания Старики и бледный Блупер - Густав Хэсфорд

Стой. Алиса поднимает вверх правую руку.

Отделение останавливается. Мы уже на расстоянии выстрела от ДМЗ.

Ковбой сгибает пальцы на правой руке, будто охватывая женскую грудь: «Мина-ловушка?»

Алиса пожимает плечами: «Спокойно, братан».

Вернемся ли мы назад, зависит от быстроты реакции и сообразительности человека, выступающего в роли приманки для снайперов. Глаза Алисы умеют замечать зеленые жильные растяжки, усики «Попрыгуньи Бетти»[118], крохотные толкатели, рыхлую почву, раздавленные ногами растения, человеческие следы, брошеные обрывки оберточной бумаги и даже пресловутые ямы-ловушки с заостренными бамбуковыми кольями на дне. Уши Алисы могут уловить необычное затишье, слабое бряцанье снаряжения, шлепок мины, выбрасываемой из минометной трубы, или клацанье досылаемого затвора. Опыт и звериные инстинкты подают Алисе сигнал, когда он видит маленькую и плохо замаскированную мину-ловушку, которую специально поставили на тропе так, чтобы мы сразу же ее нашли и свернули, наткнувшись на более страшную мину. Алиса знает, что больше всего потер у нас — из-за мин-ловушек, и что во Вьетнаме почти все мины-ловушки устроены так, чтобы их жертвы сами становились причиной своей смерти. Он знает любимые уловки противника: где он предпочитает устраивать засады, где обычно прячутся снайперы. Алисе знакомы сигналы, которые противник оставляет для своих друзей — лоскуты черной материи, треугольники из бамбуковых палок, особым образом уложенные камни.

Алиса глубоко постиг душу хитроумного народца, привыкшего бороться за выживание в этом темном лесу — стойких бойцов, непривычно крохотных призраков с железным стержнем внутри, бронзовыми яйцами, невыразимым мужеством и полным отсутствием совести. Это на вид они маленькие, но дерутся в полный рост, и пули их не меньше наших.

Ходят слухи, что многие из тех морпехов, что по своей воле становятся в голову колонны, подсознательно желают умереть. Некоторые хотят почувствовать себя героями, ну, а если ты весь выход прошел в голове, да еще и жив остался — ты и в самом деле герой. Некоторые ребята сами себе охренели до такой степени, что им уже наплевать и на то, что они сами творят, и что с ними вытворяют. Но Алиса ходит в голове, потому что балдеет от того, что он в центре внимания. «Само собой, страшно, — сказал он мне однажды, когда мы выкурили где-то по тонне дури на каждого. — Но я стараюсь этого не показывать». Алисе нужны именно такие моменты, когда он имеет возможность заглянуть туда, что он сам называет «по ту сторону».

Алиса замирает. Правая рука сжимается в кулак: «Внимание!»

Все органы чувств Алисы включаются на полную. Он выжидает. Невидимые птицы мечутся с дерева на дерева. Алиса усмехается, прячет в ножны мачете, поднимает на плечо гранатомет М79. «Блупер» похож на игрушечное охотничье ружье — такой он уморительно маленький.

Вековые деревья молчат, они — как зеленый нефритовый храм с колоннами из красного дерева по двести футов в высоту, со сросшимися корнями, переплетенными ветками, с толстыми чешуйчатыми лианами, которые обвивают непоколебимые стволы.

Адреналин ударяет в голову.

Алиса пожимает плечами, опускает гранатомет, поднимает вверх два больших пальца — его обычный знак «Чисто!». Он словно говорит нам: «Я крут настолько, что даже ошибаюсь по делу».

Правая рука Ковбоя снова рассекает воздух, и мы, поправив навешанное на нас снаряжение так, чтоб поменьше резало, двигаемся дальше, бурча себе под нос и ругаясь. Наши мысли снова уплывают в эротические сны о торчащих сосках Мэри-Джейн Гнилописьки и в Мечту о великом пореве дома, в черно-белое любительское кино, в котором наши воспоминания несколько отличаются от того, как все было на самом деле, к ярким акварельным картинкам славного дня вылета домой, дата которого обведена красным кружком на календаре любого старика. Она у каждого своя, но смысл ее един для всех — «Домой!».

Алиса снова останавливается. Его рука в перчатке дотягивается до огромной желтой орхидеи и вырывает ее из сплетений лиан. Став по стойке «смирно», Алиса вставляет жирный, сочный стебель в кожаную петлю на своем жилете из шкуры бенгальского тигра. Спереди на жилете эти петли пришиты в несколько рядов, и в них болтаются две дюжины гранат для М79.

Алисина синяя холщовая хозяйственная сумка болтается у него на плече. Сумка вся испещрена картинками, автографами, похабными рисунками и человечками — по числу убитых солдат противника на личном счету Алисы.

На синей холщовой хозяйственной сумке — уже начавшие выцветать черные печатные буквы: «Кабаны Дельта 1/5 Мы торгуем смертью, и если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо я сам есть зло», и совсем свежая надпись «Не стрелять — старик» с пририсованной картинкой: каска на паре ботинок.

Продвигаясь по узкой тропе, Алиса мурлычет себе под нос: «Заходи — будешь сыт и пьян… к Алисе в ресторан…»

Ковбой останавливается, поворачивается, срывает с головы заляпанный перламутровый «стетсон».

— Привал.

Зеленые морпехи из зеленой машины, рассаживаемся на обочине.

— Надо бы вьетконговскую пряжку для ремня засувенирить. — говорит Донлон, наш радист. — Серебристую такую, со звездой. Надо что-нибудь путное домой привезти, а то гражданские там еще подумают, что я тут был крысой штабной, все это время на машинке стучал. Я ведь, типа старик уже — тридцать девять до подъема.

Я говорю:

— Ты не старик еще. Вот я — двадцать два до подъема, прикинь?

— Тоже ерунда, — говорит Скотомудила. — Вот Алиса — настоящий старик.

Алиса хвастается:

— Двенадцать дней в стране — и подъем, девчонки, прикиньте. Я старик, спору нет. Блин, такой старый, что нагнуться утром не могу, носки надеть.

Я фыркаю:

— Это еще не совсем старик, Джангл Банни. Вот Док — тот боку старик. Девять дней до подъема. Так, Док? Ты ведь дни уже по пальцам считаешь?

Док Джей жует консервированные персики из банки.

— Мне надо еще раз продлить.

Все замолкают. На этот раз Доку Джею остаться не разрешат. Док Джей уже два года во Вьетнаме, и все это время лечит и лечит тяжелые ранения, обладая лишь поверхностной медицинской подготовкой. Док Джей хочет спасти всех раненых, даже тех, кто убит и похоронен много месяцев назад. Каждую ночь мертвые морпехи зазывают его в свои могилы. Неделю назад наш ротный поднял футбольный мяч, валявшийся на тропе. Мяч разорвал его на две части. Док Джей попытался связать капитана обратно перевязочными пакетами, но не вышло. И тогда он залился смехом, как малыш над мультиками у телевизора.

— Я тоже продлю! — заявляет салага, сдвигая итальянские темные очки на лоб. — А вы как?

— Иди в жопу, салага, — не поднимая головы, говорит ему Скотомудила. Мудила уложил свой пулемет M60 на колени и натирает черную ванадиевую сталь белой тряпицей. — Ты в стране еще без году неделя, а уж говна соленей. Ты еще даже не родился, салага. Не торопись, родной, сначала дней в стране набери чуток, тогда я разрешу тебе рот открывать. Во-во, немного дней в стране, ептать.

— Ганг хо! — говорю ему, скаля зубы.

Скотомудила отвечает: «Пошел ты, Джокер». Он начинает разбирать пулемет.

Посылаю Мудиле воздушный поцелуй. Скотомудила — та еще свинья, спору нет, но в нем еще и силы со злобой немеренно, он … внушает некоторую терпимость к своим выходкам.

— Джокер думает, он себе образцовую программу составил, — обращается Мудила к салаге. — После ротации в Мир в Голливуд собрался. Если я его раньше не похерю. Будет этим, как там того мудака зовут… Пол Ньюман, ептать.

Скотомудила вытаскивает колоду. Карты давно затрепаны, засалены, на них фотографии тихуанских блядей. Тихуанские бляди выразительно общаются с ослами и здоровенными кобелями.

Скотомудила раздает по покерной сдаче себе и салаге.

Салага какое-то время медлит, но затем все же берет в руки карты.

Скотомудила расстегивает пряжки на рюкзаке и вытаскивает коричневую пластмассовую коробку с набором покерных фишек — красных, белых и голубых. Звер достает из коробки стопку пластмассовых фишек и бросает их на палубу перед салагой.

— Откуда родом, засранец?

— Из Техаса, сэр.

— Сэр, ептать. Тут тебе не Пэррис-Айленд, да и командиром я хер когда стану. Хрен там. Я теперь даже не заместитель командира отделения. Я теперь рядовой — самое популярное звание в морской пехоте. У меня больше операций, больше убитых на счету, больше боевого стажа, чем у любого в этом взводе, включая Ковбоя.

Скотомудила сплевывает, скребет черную щетину на подбородке.

— Послал как-то одну крысу-полковника в главной лавке на Фридом-Хилле. С сержантов сняли. Я же взводным сержантом был — не хрен собачий. Но, как говорится, халявы не будет. Прям как в Мире. Я в Куинсе как-то раз на «Линкольне» покатался. Чудесная машина. Ну, судья и предложил мне на выбор — или Мудня, или тяготы и лишения в отеле с каменными стенами. Вот так я и стал контрактником. Надо было мне в тюрягу сесть, салага. Там столько топать не заставляют. — Скотомудила ухмыляется. — Так что не надо хрени этой, сэр, сэр… Всю эту чушь уставную для крыс оставь — вон, таких как Джокер.