Читаем без скачивания Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин

Конечно, нужно учитывать, что в период зарождения и становления советских органов внешней и военной разведок их резиденты на местах имели большие полномочия и в выборе объектов вербовок, и в решении других оперативных вопросов, включая расходование денежных средств. Но к описываемому периоду руководящая и контролирующая роль Центра заметно усилилась. Уже требовалось получение санкции и на выбор объектов, и на материальное поощрение уже работающей агентуры. Дидушок не мог утаить от своего руководства в Центре фамилии своих источников, а раз возражений об их использовании не поступало, следовательно, в Разведывательном управлении были удовлетворены работой, считая их, как и Дидушок, «контролируемыми агентами».

Бывший резидент ИНО ОГПУ в Гааге Вальтер Кривицкий в своей книге «Я был агентом Сталина» рассказывает о своей встрече с Дидушком уже после его ареста и суда. В частности, он вспоминал, что для выяснения каких-то обстоятельств, связанных с баденским провалом резидентуры Разведупра, он был вынужден обратиться за разъяснениями к самому Дидушку, доставленному на Лубянку из лагеря, где бывший помощник резидента отбывал наказание.

Кривицкий пишет, что, прочитав несколько сот страниц следственного дела Дидушка, он никак не мог определить причину ареста и столь строгого наказания. По словам Кривицкого выходило, что отзыв из Австрии и последующий арест Дидушка были связаны с желанием руководства военной разведки «найти козла отпущения» за последствия громкого провала. Якобы провалившийся резидент Басов (Аболтынь) относился к категории «неприкасаемых» в глазах Центра, и поэтому отвечать пришлось Дидушку. Данные о причинах его ареста не содержались в следственном деле, которым они оба пользовались для выяснения интересующих Кривицкого вопросов, иначе для последнего, как опытного профессионала, картина была бы ясна[130].

Документально обоснованная причина ареста Дидушка и не могла содержаться в его следственном деле, но могла содержаться в деле его оперативной разработки, которое автоматически было заведено в ИНО или особом отделе ОГПУ по результатам проверки информации агентов Лемана и Бирка о наличии немецкого источника в советской военной разведке. В деле наверняка содержалась первичная информация о неблагополучном положении у военных коллег в Австрии и материалы ее проверки, включая еще одно сообщение Бирка.

В этом сообщении речь шла о том, что в ходе одной из встреч его контакт в Абвере Гесслинг высказал опасение о том, что «ГПУ могли засечь связь с советской военной разведкой, осуществляемую через Дидушка, и добавил, что будет плохо, если Дидушка, с которым налажены серьезные деловые отношения, отзовут по инициативе ГПУ». Чекистов, ответственных за контрразведывательное обеспечение проводимых военной разведкой операций, не могла не обеспокоить эта информация, особенно о непонятном для них характере «серьезных отношений». Для внешней контрразведки такие сведения могли означать что угодно: от пресловутого обмена информацией до самого неприятного — работы Дидушка в качестве информатора Абвера. Особенно непонятно было высказывание Гесслинга о связи Абвера с «советской военной разведкой», предполагавшее, что она носила какой-то организационно оформленный характер, в которой возможным посредником мог выступать Дидушок[131].

Профессиональная «заточенность», опыт и практика сотрудников внешней разведки заставляли их предполагать второй вариант как более вероятный и, соответственно, более опасный. Они могли и не знать высказывания Клаузевица, гласившего, что «как общее правило всякий скорее способен поверить плохому, чем хорошему, каждый склонен несколько преувеличить плохое», но на практике они чаще руководствовались именно этим постулатом. Очевидно, были и другие данные, на основании которых помощник резидента Разведупра был отозван в Москву и арестован.

Относительно «узким местом» в нашей аргументации является то обстоятельство, что материал о «проникновении» германской контрразведки в Разведупр был получен из германской политической полиции (справка Геллера), что может свидетельствовать об информировании Абвером как структуры, через которую осуществлялась связь с советской военной разведкой, своих коллег-конкурентов из полицайпрезидиума.

Но этому тоже можно найти объяснение. Конкурентная борьба между органами германской военной и «гражданской» контрразведки не исключала практику поддержания нормальных рабочих контактов между ними, средством которых был обмен информацией о проводимых друг другом оперативных мероприятиях. Так что направление сведений о «связи с советской военной разведкой» вполне укладывается в практику такого взаимодействия.

Оказавшись на Лубянке, Дидушок указывает на то, что по прибытии в Австрию он получил связь на Абвер. Последняя фраза весьма многозначительна. Получил «связь на Абвер» для решения разведывательных задач (разработка объекта, его вербовка и т. д.), или с какими-то другими целями? Это нам не известно. Не известно также, был ли выход Дидушка на сотрудников Абвера изначально санкционирован его московским Центром.

Возникает вопрос, через кого он познакомился с Гесслингом, а тот, в свою очередь, вывел его на Протце? Однозначного ответа на него нет. Но, скорее всего, этими людьми были его земляки — Севрюк и Скнар, фигуры насколько значимые для нашего повествования, настолько же и противоречивые.

Очевидно, их контакты зародились еще в 1917–1918 годах на Украине, где все трое, в том или ином качестве, подвизались в различных «институциях» «гетманщины», Директории и т. д.

Скнар в тот период выполнял функции финансового курьера по переправке денежных средств из Германии на Украину в рамках деятельности так называемой «Финансовой агентуры» УНР.

На фигуре другого представителя украинской эмиграции Александре Александровиче Севрюке представляется целесообразным несколько подробнее остановиться, поскольку с его именем связано множество тайн межвоенного двадцатилетия, включая его участие в различных интригах разведок целого ряда стран. Он унес за собой в могилу ответ на главный вопрос: какой из спецслужб он был полностью лоялен, работая на нее «не за страх, а на совесть».

Севрюк родился в 1893 году на Украине в г. Бердичеве в мещанской семье. До революции обучался в Петербургском технологическом институте, где проявил себя как политически активный студент. Революция вознесла Севрюка к вершинам политической власти на Украине, когда он сначала стал членом Украинской Центральной Рады, а после зачисления во вновь созданное внешнеполитическое ведомство в феврале 1918 года был назначен послом Украинской Народной Республики в Берлине. В историю он вошел как один из деятелей независимой Украины, поставивший свою подпись под Брестским мирным договором 1918 года[132].

В 1920-е годы находился в эмиграции, проживая в Париже и Тулузе. С 1929 года, после высылки из Франции, обосновался в Берлине, где сделал карьеру в министерстве авиации.

Римская резидентура 2-го отдела польского Главного штаба однозначно считала Севрюка агентом германской военной разведки. По некоторым данным, в архивах французской разведки также имелись документы с указанием на агентурную связь Севрюка с ее представителями[133].

В августе 1949 года в американском журнале «Plain Talk» появилась статья некоего Гюнтера Райнхардта под сенсационным заголовком «Сотрудник Гитлера — сталинский шпион». В этой публикации автор утверждал, что в руки американских властей попали германские документы, из которых следовало, что Севрюк, сотрудничая с Абвером с 1933 года, долгое время был двойным агентом советской разведки. Это немцам стало якобы известно после изучения трофейных материалов французской контрразведки, доставшихся им в 1940 году. Для перепроверки этих сведений Канарисом в Швейцарию были командированы два его сотрудника, которые вернулись с твердой убежденностью в правоте выводов французской контрразведки[134].

Также укажем, что Севрюк долгое время находился в поле зрения советских органов безопасности. Так, например, на одном из допросов в 1949 году бывшего военного министра УНР А. Грекова ему, вне всякого контекста и связи с его предыдущими показаниями, был задан вопрос — кто такой Севрюк? Из пояснения генерала Грекова следовало, что с последним он был знаком «шапочно» и близких отношений не поддерживал. Нужно заметить, что следователи органов безопасности просто так не могли допрашивать своих подследственных по вопросам, не входившим в их компетенцию. Значит, были какие-то основания у следователя спросить Грекова о Севрюке[135].

Возможной причиной интереса советских контрразведчиков к персоне погибшего к тому времени Севрюка были довоенные материалы разведотдела НКВД УССР, из которых следовало, что он подозревался в сотрудничестве с французской контрразведкой.