Читаем без скачивания Священный цветок - Генри Райдер Хаггард

– Боюсь, что для нас остается только одно, – сказал я, когда арабы на некоторое время приостановили нападение, чтобы посоветоваться или чтобы обождать подачи нового запаса зарядов, – покинуть лагерь со всем, что в нем есть, и бежать вверх по холму. Эти люди, должно быть, устали, бегуны мы хорошие и таким образом можем спастись.

– А как быть с ранеными, – спросил Стивен, – и с женщиной, и с ребенком?

– Не знаю, – ответил я, смотря вниз.

Здесь в острой форме возникал старый вопрос. Должны ли мы погибнуть из-за нескольких людей, которые нам не нужны и которых мы все равно не сможем спасти? Если мы останемся здесь – наша гибель неизбежна, если же попробуем бежать – то, быть может, спасемся. Но в последнем случае мы должны бросить на произвол судьбы нескольких раненых носильщиков и женщину с ребенком, спасенную нами от голодной смерти. Все они, безусловно, будут убиты, быть может за исключением женщины и ребенка.

Когда эти мысли мелькали у меня в голове, я вспомнил, как один француз по имени Леблан, которого я знал в юности и который был другом Наполеона (по крайней мере, он это говорил), рассказывал мне, что великий полководец, будучи осажден в Акре, был вынужден отступить. Не имея возможности захватить с собой раненых, он оставил их в монастыре на горе Кармель и велел положить около каждого из них известную дозу яда. Они, по-видимому, не приняли яда, так как, по словам Леблана, который говорил, что был там (не будучи раненым), пришли турки и перерезали их. Итак, Наполеон предпочел потерять раненых и спасти свою жизнь и армию. Но он, думал я, не может служить хорошим примером для Аллана Квотермейна, и, кроме того, у меня нет времени искать яд.

В нескольких словах я объяснил Мавово наше положение (выпустив, конечно, историю Наполеона) и попросил у него совета.

– Мы должны бежать, – ответил он. – Я не люблю искать спасения в бегстве, но жизнь дороже багажа. Человек, оставшийся в живых, может со временем заплатить свои долги.

– А раненые, Мавово? Мы не можем взять их с собой.

– Что делать, Макумазан! Такова война. Их придется оставить. Признаюсь, я уже был готов согласиться на это, как вдруг произошло нечто неожиданное.

Следует вспомнить, что вскоре после рассвета Ханс, пользуясь рубашкой как флагом, направил бежавших невольников на холм, лежавший за нашим лагерем. Там он исчез вместе с ними, и с того времени мы их не видели. Теперь он вдруг снова появился, по-прежнему размахивая рубашкой. За ним неслась огромная толпа нагих людей (вероятно, сотни в две), размахивавших дубинами, камнями и остатками невольничьих хомутов. Достигнув бома, откуда мы изумленно смотрели на них, они разделились на два отряда. Половина их побежала слева от нас, очевидно под командой того мазиту, который сопровождал Ханса в невольничий лагерь, другая половина – справа, под предводительством самого старого готтентота.

Я посмотрел на Мавово, так как был слишком изумлен для того, чтобы говорить.

– А! – сказал он. – Твоя Пятнистая Змея (так называл он Ханса) велика в своем пути. Она сумела вложить смелость в души рабов. Разве ты не понимаешь, отец мой, что они хотят напасть на арабов, как дикие собаки на буйволенка?

Это была правда. Таков был блестящий план готтентота. Больше того, этот план удался.

С вершины холма Ханс наблюдал за развитием сражения и понял, каков должен быть его исход. Тогда через бывшего с ним переводчика он обратился к невольникам с речью и указал им, что мы, их белые друзья, скоро будем побеждены и что тогда они должны будут либо драться за себя, либо снова стать рабами.

Некоторые из них были воинами в своем племени; с их помощью Ханс поднял остальных. Они захватили палки, камни, – все, что попалось им под руку, – и по данному сигналу бросились в атаку, оставив позади себя только женщин и детей.

При виде их арабы начали стрелять по ним. Они убили нескольких, но выстрелы открыли их убежище. Через пять минут было убито почти две трети всех арабов. Остальные, из которых многие падали под нашими пулями, обратились в бегство.

Так наши жизни были спасены теми, кого мы пытались спасти, Если бы не Ханс, сумевший вдохнуть мужество в сердца этих измученных черных, я не сомневаюсь, что до наступления ночи мы все были бы убиты, так как всякая попытка к отступлению окончилась бы неудачей. Если бы даже нам и удалось уйти, то что сталось бы с нами в этой дикой стране, где мы со всех сторон были окружены врагами? Отступив, мы могли бы взять с собой очень мало патронов.

– Как хорошо, что баас внял моей мольбе и взял меня с собой, – сказал немного спустя готтентот, скосив на меня свои маленькие глаза.

– Да, старый Ханс был пьяницей, игроком и, быть может, пойдет в ад. Но старый Ханс умеет хорошо думать, как некогда думал перед сражением у «Источника Марэ» или на «Холме убийства» около крааля Дингаана, или сегодня утром среди кустарника. О, он знал, как все должно окончиться! Он видел, как эти собаки-арабы рубили дерево, чтобы устроить мост через глубокий ручей и пробраться на холм позади лагеря, откуда они в пять минут перестреляли бы всех, Теперь, баас, мой желудок чувствует себя плохо. На холме нечего было есть, и солнце жгло очень сильно. Если бы только немного водки… Знаю, я обещал не пить. Но если баас сам даст мне немного водки, то грех будет не мой, а бааса.

Хотя это и было против моих правил, но я дал ему хорошую порцию водки, которую он выпил одним духом. Кроме того, я пожал старику руку и поблагодарил его, что, по-видимому, было для него еще приятнее, так как он пробормотал, что все это пустяки, что если бы погиб я, то погиб бы и он и что он думал о себе, а не обо мне. При этом с его плоского носа катились две крупные слезы, но они могли быть вызваны водкой.

Итак, мы были победителями и чувствовали себя в безопасности, ибо знали, что бежавшие в небольшом числе работорговцы больше не нападут на нас. Прежде всего мы подумали о пище, так как полдень уже давно прошел и мы умирали от голода. Но для приготовления обеда нужен повар, а это напомнило нам о Самми. Стивен, находившийся в таком веселом настроении, что скорее плясал, нежели ходил (пробитый пулей солнечный шлем съехал у него на самый затылок), отправился искать его и вскоре позвал меня встревоженным голосом. Я