Читаем без скачивания Новый Мир ( № 3 2008) - Новый Мир Новый Мир

Впервые в жизни я управляла коллективом. Из четырех человек, едва понимающих по-русски. Ремонт пришелся на январь, я ездила на строительный рынок, как на работу, и собрала на себя все тридцатиградусные морозы.

Коллектив был узбеки; повиснув на стремянках под потолком, со жбаном “Родбанта” и шпателями, они пели жалобные народные песни, и мир становился каким-то нереальным.

Для удобства они придумали себе русские имена.

— Гена, а как тебя по-настоящему зовут?

— Гулом.

— А что это значит?

Долго и мучительно думает, как на экзамене.

— Ну… Он служит у Бога.

— Ангел, что ли?

— Ага, ангел! — это с облегчением.

Узбеки рады, когда на человека удается заработать сто баксов в месяц. Каждый первый из них нелегал, каждый третий в уголовном розыске, а у каждого десятого туберкулез. Паспортов у них нет, они их прячут, закапывают под старой сосной, чтобы не отобрала милиция: если узбек лишится паспорта, ему не уехать обратно.

Участковые свою поляну пасут исправно. Пронюхали, что мы ремонтируемся, и караулят по очереди у подъезда, ждут, когда узбеки очередную машину со стройматериалами начнут разгружать.

— Пройдемте. Составим протокол о нелегальном использовании иностранной рабочей силы.

— С чего вы решили, что они иностранцы? Вы видели хоть один паспорт?

— Тогда забираем всех для выяснения личности.

Минус пятьсот рублей. Умножаем на количество разгрузок и получаем весьма приличную статью расходов.

Плюс — белоснежный потолок, новые флизелиновые обои, исправный санузел и — факультативно — познания, где среди ночи приобрести мешок цемента и как правильно приготовить узбекский плов. Это вообще-то секрет, но я открою: моркови должно быть больше, чем риса, а рис слегка недоварен. А “мама-не-мама” кто? Я долго соображала. Мачеха? Нет, оказалось, бабушка Ангела, он рассказывал про нее вечерами.

По настроению Родион вникал иногда в ремонтное дело и указывал на упущения. “У нас нет хорошего разводного ключа!” — замечал он с упреком, и тогда я с утра бежала в хозяйственный. Но было бы несправедливо говорить, что его вмешательство только прибавляет хлопот, — напротив, иногда у Родиона просыпался инженерный гений и виртуозно избавлял от них. Когда срочно понадобилась витая пара, он свил провод дрелью. Закрепил концы с одной стороны в струбцину, другой — в головку дрели, секундный вж-ж-жик! — и готово. Винтик-и-Шпунтик!

Сгон, керн, анкер, шлямбур, ригель, надфиль… Лексикон моей новой жизни расширился невероятно. Надо же, скольких слов я раньше не знала. И вот сейчас, одно за другим, они вереницей приходят ко мне. Интересно, вспомню ли через десять лет, что такое шлямбур? А какие попадаются метафоры! “Ругается, как сапожник” говорят все, а “ругается, как сантехник” не скажет никто. Напротив, их профессиональный сленг ласкает слух. Подумать только, как они называют типы переходников на трубы с резьбой наружу или внутрь. Кто делал ремонт, тот знает. Мама-мама. Папа-мама. Не х…-п…, п…-п…, прошу заметить. Роскошная синекдоха. Поэзия канализационных труб.

Бригаду мы сманили. В расположенном неподалеку кинотеатре “Полет” шла реконструкция: меняли лепнину и отделку фойе. Родион купил ящик водки, приготовил конверт, пошел к бригадиру и договорился о предоставлении нам на неделю двух штукатуров, электрика и маляра, который умел заодно клеить обои и немного разбирался в сантехнике. Этими скромными силами и обошлись.

Приведя квартиру в божеский вид, узбеки стали уговаривать нас сделать гипсовую лепнину, потому что в кинотеатре остались формы и гипс: “Очень дешево!” — а вообще это баснословные деньги, если не из пенопласта, а по классической технологии делать. Счастливый шанс. Исключительная возможность. И Родион загорелся этой идеей. Он сходил в “Полет”, посмотрел лепнину и вернулся в приподнятом настроении.

— Давай сделаем! Это же так красиво. Потолок сразу станет выше. У тещи была лепнина — от стен к потолку переход по дуге, падуга называется. Это моя бывшая придумала, подсмотрела в архитектурном журнале и сделала так же. Здорово получилось. Тебе бы тоже понравилось.

Лепнина, окаймлявшая фойе кинотеатра, на мой вкус оказалась совершенно вульгарной. Кто выбирал этот советский шик? Массивная, витиеватая, купеческая. Густой орнамент ровным ритмом вьется сразу в нескольких плоскостях. Пальметты, листья аканта, розаны и амфоры… Меандры и ромбы, звезды Давида и Красной армии, дентикулы квадратные и треугольные…

Я бродила по гулкому холлу, разглядывала гипсовые формы и понимала, что совершенно не хочу иметь такое над головой. Я отказалась наотрез. О чем, придя домой, сообщила Родиону. Он продолжал уговаривать, ссылаясь на символическую цену.

— Родик, квартира не кинотеатр, — приводила я контраргумент. — Здесь совсем другие пропорции. Потолок станет давить, а вовсе и не вознесется, как ты думаешь. Там плашка сорок сантиметров шириной, она же прямо на шкафу будет лежать. Смотри. — Я взяла с полки рулетку и, выпростав стальную ленту, потянулась ею к потолку. — Всего полметра над шкафом. Ну куда ее?

— Ты меряешь неправильно! — Родион выхватил рулетку, встал одной ногой на подлокотник кресла, а другой на стол и принялся измерять расстояние сам.

— Ну и? — сказала я. Результат был точно таким же.

— Можно шкаф другой купить, — не сдавался он.

— Я не хочу другой, мне этот нравится.

— А пошло все! — закричал внезапно Родион и швырнул метр на пол. Стальная змея отскочила от пола, больно вжикнула по ноге…

— А-ах! — выдохнула я от неожиданности.

Родион выбежал из комнаты. Через минуту хлопнула входная дверь.

Отношения наши спасло только то, что гипсовые формы от узбеков все-таки пригодились: Родион никак не мог успокоиться, что возможность пропадает зазря, он поработал рекламным агентом — и через месяц лепнина вознеслась под потолок Марининой квартиры: сначала в маленькой комнате, потом последовательно — в коридоре и в большой. Даже ванную и туалет опоясала фигурная галтель. С предубеждением я шла к ней смотреть результат, но, когда переступила порог, мнение свое изменила: в ее кунсткамере лепнина была вполне уместна. Поразительное дело: тут она мне даже понравилась. Вот ты отказалась, назидательно сказал Родион, а узбеки уже уехали . Но видишь, ты видишь, как хорошо получилось?

Иногда по пятницам, ближе к концу рабочего дня, в издательство съезжалась орава дружков Королькова — поиграть в преферанс. Для Королькова это занятие составляло если не смысл жизни, то, во всяком случае, меру вещей. Припоминаю случай: когда, не расплатившись за часть тиража, бесследно исчезли посредники из Усть-Каменогорска, Корольков отреагировал примерно так: “Да бог с ними, с этими ста баксами, — сказал он, зевнув, — завтра у Шапиры в карты выиграю”.

Покручивая на толстых пальцах брелоки от автомобилей “volvo”, приятели Королькова гурьбою вваливались в наш и без того тесный офис и усаживались за длинный директорский стол. Начиналось священнодействие, которое длилось, я полагаю, до поздней ночи.

В такие дни в мои обязанности входило закупать пол-ящика пива, два батона белого хлеба, кило телячьей колбасы, четыре ванночки сыра “Виола” и неизменный кулек пирожков — а наутро мыть за игроками посуду. Это было непросто, потому как к пиву непременно прилагалась сушеная вобла, — и чашки, ложки, стаканы, блюдца и прочие столовые приборы чудовищно воняли рыбой самого неблагородного происхождения. Мыслимое ли дело — мытье посуды в вечно затопленном туалете, где чуть ли не по щиколотку воды, а стены сплошь покрыты зеленоватой замшей микрофлоры. Ничего, говорила я себе, Цветаева тоже работала судомойкой. Да, но она от такой жизни повесилась.

Я нарезбaла телячью колбасу, мазала на булку “Виолу”, раскладывала на красном пластиковом подносе пирожки и как заправская старорежимная Глаша подавала все эти земные соблазны на стол.

К счастью, мой рабочий день официально заканчивался в шесть, и больше чем на час они меня обычно не задерживали. Это сверхурочное бдение, в общем-то, даже шло мне на пользу. Два бутерброда на блюдо — один в рот. А хвостики колбасы — в сумку. А пирожок — в салфетку и тоже в сумку. Не помирать же с голоду. К тому же в конце рабочего дня Корольков заметно добрел. “Съешь, съешь еще булочку — там остались”, — с отеческой заботой в голосе настаивал он, проходя мимо моего боевого поста курить в коридор.