Читаем без скачивания Капитан идет по следу - Марк Гроссман

— У меня каждый волос в долгу, а жить надо.

Внешне Милоградов производил странное впечатление. Он весь казался составленным из разных и совершенно не подходивших друг к другу частей. К маленькому телу были приделаны сильные большие руки и ноги с непомерными ступнями. Из-под густых, как колос, бровей слепо глядели синие, всегда озабоченные глаза. В черных, косицами, волосах не было ни одной седой нити, зато от лба к темени шла прямая, как просека, белая полоска, еще от финской войны, когда Милоградов сильно испугался лыжной атаки.

Третьим в этой группе был сторож Карасик. Ему могло быть и шестьдесят, и девяносто лет, потому что люди такого склада, перевалив за полсотни, кажется, замерзают лицом и не меняются до самой смерти.

Шофер Кузьма Белуджев виделся самым молодым в этой группе. Он отвоевал и финскую, и Великую — уже офицером, но выглядел крепко, без износу. В серых глазах Белуджева жила какая-то невысказанная мысль, которой он ни с кем не хотел делиться. Считали, что Белуджев сочиняет особый автомобиль, с колесами, вдвое больше против обычного. Машина эта, будто бы, должна ходить очень быстро и легко одолевать канавы.

Все друзья отокопничали — кто по одной, кто по две войны — и сегодня в летний воскресный день оделись в свое лучшее, чтоб посидеть на травке и вспомнить пережитое.

Собирались они это сделать в полдень, послали Карасика за вином, но всех задержал Милоградов. Он неожиданно ушел куда-то и вернулся почти через два часа.

Друзья начали было ругать его, но вскоре остыли: Милоградов виновато пожимал плечами и не оправдывался.

Потом все взяли свои кошелки и отправились в лесок. Дорога от поселка к нему шла мимо базы, и они уже поравнялись с ней, когда Ирушкин вытянул шею, принюхался, и в глазах его занялся тревожный огонек.

— Горелым пахнет, того-самого…

И в то же мгновение все обернулись к базе. Над складом, к которому примыкала конторка Милоградова, тихо кучерявился дым. Но вот он сгустился, пошел клубами, почернел, — и багровое пламя рванулось к небу. Сильный ветер погнал огонь на соседние склады.

Милоградов охнул, расслабленно присел к земле, но тут же, спотыкаясь, побежал к проходной. Он несся к ней зигзагами, не разбирая сослепу дороги, двигал локтями и нелепо загребал пальцами воздух, будто бежал не ногами, а руками.

К базе со всех сторон спешили люди. В городе, за поселком, тревожно кричали гудки, на ближней станции хрипло перекликались паровозы.

Через несколько минут на огонь помчались красные машины, и пожарные в брезентовых куртках и рыцарских шеломах кинулись в самое пекло.

Толстые, изгибавшиеся под своей тяжестью струи воды скрещивались где-то в черном дыму; вишнево-красные доски на несколько секунд становились темными, потом серыми, и снова поднимали петушьи кровавые гребни.

Ветер и пламя отбрасывали воду, уже смешанную с сажей и пеплом, на людей, и они были сейчас, как черти в пекле, — вот так их и рисуют в старинных книгах.

Милиционеры оттеснили лишних людей к лесу, пожарные работали дружно и привычно, и пламя вскоре стало неохотно прижиматься к земле, будто помаленьку засыпало. Наконец оно вытянуло полосатые лапы и замерло.

— Нет, он, пожар, того-самого, всякий грех сожгет, — повторил Ирушкин, и в его глазах снова зачадил огонек. — Это я где хочешь скажу.

Ему никто не ответил. Вероятно, все уже смирились, что Евлампий всюду видел злой умысел и небрежность и считал своим долгом напоминать о человеческом несовершенстве.

В стороне от толпы стояли трое неизвестных в легких летних костюмах. Они обратили внимание на слова конторщика. Один из незнакомцев внимательно посмотрел на Ирушкина, но тут же обернулся к соседу и продолжил разговор, прерванный на полуфразе:

— …И не зная, что́ горит, можно определить это по цвету и характеру пламени. Все зависит от процента углерода и кислорода в горящем веществе. Глицерин, сахар, древесный спирт дают очень похожее — синее, несветящееся пламя. В них больше полусотни процентов кислорода. От двадцати до пятидесяти процентов кислорода — в дереве, хлопчатке, бумаге. Сгорая, они хоть и светятся, но дают немало копоти.

— Выходит, здесь горела хлопчатка?

— Едва ли. Вероятно — нефть, смола, деготь, жиры — все, что содержит восемьдесят с лишним процентов углерода. Пламя не просто коптило, а сыпало на землю сажу и пепел.

— На этой базе не должно быть нефтепродуктов, Евгений Степаныч. Ты заметил, кое-где дым был беловато-желт, но чаще — бурого цвета?

— Желто-белый дым обычно дают бумага, сено, солома. Возможно там конюшня или склад бумаги.

— Я вспоминаю войну, — поддержал разговор собеседник. — Она, кажется, прежде всего — дымы. Я приметил: кожа, резина, клей, волос, сгорая, чадят желтоватым, нет, пожалуй, серым дымом. От тлеющих предметов и тканей поднимаются бурые клубы, а от дерева — это знают все — серовато-черный дым.

Евгений Степанович кивнул головой и добавил:

— По огню можно узнать не только что́ горит, но и ка́к горит. Температура огня имеет прямое отношение к его цвету. Вон тот, дальний склад, пылал темно-красным цветом. Значит, жар не превышал семисот градусов. Вишнево-красный огонь дает уже девятьсот градусов.

— Любопытно. Я слышу эти цифры впервые.

— Чем ярче и бесцветнее пламя, Александр Романыч, тем выше его темп, тем совершенней процесс горения. Об этом, конечно, знает каждая хозяйка, топившая печь. Ты не забыл пожар в доме часовщика? Мне говорили: пламя там было ярко-вишнево-красного цвета. Тысяча градусов жары. Временами огонь становился темно-оранжевым и даже светло-оранжевым, — достигал тысячи ста — тысячи двухсот градусов, но это были совсем короткие промежутки.

Александр Романович наклонил голову, давая понять, что запомнил эти слова, и несколько секунд присматривался к группе людей в праздничных, безнадежно испачканных костюмах.

Взгляд этого незнакомого человека насторожил Ирушкина, он незаметно толкнул Карасика в бок:

— Кто такие?

— А бог знает… — нехотя отозвался старик. — Глядят, как и мы.

Это были Смолин, следователь прокуратуры Гайда и начальник следственного отделения управления пожарной охраны майор Каракозов.

Заметив, что на него обратили внимание, Смолин отвернулся. Помолчав, он сказал майору:

— Мне доводилось видеть белое пламя, Евгений Степаныч. Сколько же это градусов?

— Тысяча триста.

— А ярко-белое?

— Тысяча четыреста. За ним уже идет только ослепительно белый огонь — полторы-две тысячи градусов.

Гайда не принимал участия в разговоре. Он сосредоточенно курил папиросу и присматривался к пожарищу. Ни фактов, ни догадок ни у кого из них пока не было, и Михаил Иванович просто слушал, смотрел и запоминал.

Звонки о пожаре раздались почти одновременно в милиции, прокуратуре и пожарной охране. Неизвестный сообщил о беде и добавил, что базу, вероятно, подожгли с умыслом. Расспрашивать его было некогда, и следователям пришлось срочно выехать в поселок.

…Когда почти все разошлись, кроме пожарных и милицейского оцепления, все трое направились к участковому. Тот, увидев их, вытянулся и вскинул руку к фуражке.

— Никого не впускайте на базу, лейтенант. Очень важно, чтобы не было посторонних следов.

— Понимаю. Будет сделано.

Милиционеры пропустили следователей внутрь уцелевшей ограды.

От покареженной жести и обугленных бревен еще тянуло жаром, но он уже был не опасен, и товарищи занялись делом.

Осмотрев мусор, уцелевший после пожара, они не заметили ничего важного. Следователи уже собирались посоветоваться, что делать дальше, когда Каракозов увидел у водопроводной колонки следы. Это были, по всей вероятности, однодневные отпечатки ботинок, сохранившиеся в задубевшей от жары глине. Рядом лежало несколько горстей потемневших опаленных стружек.

Майор, опустившись на корточки, сказал Смолину.

— В правом следе, почти у носка — оттиск совсем небольшого кружочка.

Капитан, осторожно ступавший сейчас от следа к следу, ничего не ответил. Вернувшись, он еле заметно покачал головой.

— Что ты?

— Странные следы. Тебе так не кажется?

— Нет. В чем дело?

— Шаг средний, а след чрезвычайно велик. Этот очень крупный человек делал совсем маленькие шажки.

— Может быть, он нес какой-нибудь груз?

— Непохоже. След неглубок. Я предпочел бы другое объяснение. Неизвестный был обут в непомерно большие ботинки.

— Зачем же?

— Не знаю. Возможно, чтобы оставить чужие следы.

Смолин установил камеру и снял оттиски по правилам масштабной фотографии. Затем залил следы гипсом и положил в спичечный коробок несколько хорошо уцелевших стружек.

Вскоре товарищи прошли к одному из складов.

Надо было попытаться найти очаг пожара. При малом огне, который удается потушить сравнительно быстро, это нетрудно сделать. Но здесь поиски скорей всего были обречены на неудачу: всюду громоздились черные бревна, побелевшая и покареженная жесть, груды треснувшего перекаленного кирпича.