Читаем без скачивания Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII - Эмиль Мань

Обе семьи жили в полном согласии, которое, вполне вероятно, было основано на взаимной любви, хотя в XVII в. любовь между супругами воспринималась как чувство совершенно ненормальное. После смерти мужа мадам де Фаволь в знак траура заказала на всю мебель чехлы из черной саржи, что было весьма необычно в то время, и доказала тем самым, что безутешно скорбит по покойному супругу. Месье де Байёль после кончины супруги таких доказательств нам не предоставил, однако и тут есть основания утверждать, что под крышей дома на улице Дё-Буль атмосфера была теплой и нежной, иначе – опять-таки вопреки обыкновению – вряд ли бы сажали маленького ребенка за общий стол, а это делалось, потому что в описи именно здесь фигурирует высокий детский стульчик.

Для поездок по городу оба – и господин де Байёль, и господин де Фаволь – пользовались каретами, а до 1625 г. собственная карета была явным признаком роскоши. Карета Байёля была крыта кожей и обита изнутри простой серой саржей, карета Фаволя – более богатая – темно-красным дамастом. В конюшне у Байёля стояли четыре лошади, одна из них слепая, у Фаволя – только две.

В общем-то, у современников Людовика XIII, даже у тех, кто занимал высокое положение, было куда меньше желания ослепить гостей роскошью своего жилья, чем у современников Людовика XIV. Что Байёль, что Фаволь – оба думали, скорее, об удобстве этого самого жилья, чем о том, насколько великолепным оно может выглядеть в глазах постороннего. Как мы видели, в доме каждого из них находилось по четыре спальни. Две из них у Байёля были украшены восемью фламандскими гобеленами «с изображениями животных и полей, окаймленных лесами», третья – пятью драпировками из неизвестной ткани, четвертая была просто выбелена клеевой краской. У Фаволя, соответственно, три из четырех спален также были оформлены серией фламандских гобеленов («с зеленью и персонажами»[69])и ткаными картинками из Бове. Ни в том, ни в другом доме даже и не думали об искусстве как таковом: у Фаволя, правда, висели на стенах пять маленьких картин на евангельские сюжеты, но художественной ценности ни одна из них не представляла, и стоимость их была весьма незначительна[70]. В квартире Фаволя висело простое зеркало за 30 су, у Байёля – довольно посредственное, но все-таки венецианское, оцененное в 7 ливров. Последний, видимо, был без ума от турецких ковров: он не только устилал ими полы спален, главным образом, в ногах кроватей, но и, вместо скатертей, покрывал такими коврами столы. У Фаволя было лишь два турецких ковра, но зато только один из них по стоимости равнялся всем гобеленам, которыми его коллега по Государственному Совету с гордостью украшал свое жилище.

Оба наших персонажа явно предпочитали орех: вся мебель у них, за редчайшим исключением – у кого шкафчик, у кого сундук, была из этого приятного на вид, нежного на ощупь и – скажем уж все до конца – типично буржуазного дерева. Итак, ореховые кровати – все, кроме одной у Байёля, одинаковые: с низкими столбиками, массивные, без какой-либо резьбы; каждая с несколькими тяжелыми соломенными тюфяками, поверх которых уложены нормальные матрасы; все накрыты пестрой полосатой тканью, где белое перемежалось с красным или зеленым; занавески балдахинов – чаще всего из опять же красной, зеленой, иногда – серой саржи, обильно украшенной позументом, тесьмой, бахромой из шелка. Самая красивая из всех у Фаволя была задрапирована дамастом пополам с красным атласом, подхваченным бантами черного вышитого бархата, а у Байёля – тяжелым ярко-алым шелком с тканой бахромой и шелковыми же пуговицами[71].

Комнаты, весь центр которых занимали эти самые громоздкие кровати, были, по обычаю той эпохи, битком набиты совершенно разнородной мебелью, которая сильно затрудняла передвижение. В спальне мадам де Фаволь стояли два стола, двенадцать стульев такой формы, чтобы удобно было поместиться в юбке с фижмами, покрытых вышитыми мелким стежком ковриками, простая банкетка, две скамьи и немецкий кабинет, – похоже, этой даме доставляло удовольствие жить словно посреди мебельного склада. Но и ее супругу, видимо, не меньше: опять же, кроме кровати и неизвестно зачем нужной здесь кушетки, у него в спальне помещались четырнадцать стульев, три кресла, буфет и громадный сундук, – как тут не подумать, что и он наслаждался преодолением чисто физических трудностей. Восемь табуретов, семь стульев, большая квадратная подушка для сидения, стол, немецкий кабинет – с одной стороны, дюжина разнообразных мест для сидения, два стола, еще один немецкий кабинет, несгораемый шкаф – с другой, – все это делало в равной степени невозможными для нормальной жизни комнаты господина и госпожи де Байёль.

Можно предположить, что и Фаволи, и Байёли были людьми весьма общительными, иначе зачем им столько стульев, табуретов, скамеек и прочего добра того же рода? Вероятно, все-таки нужны они были для того, чтобы рассаживать многочисленных друзей. Месье де Байёль, наверное, любил разговоры, в которых серьезные темы чередовались с шутками и остротами. Он являлся человеком образованным, находил удовольствие в чтении античных авторов. В его библиотеке насчитывалось всего около сорока книг, но зато – как они были отобраны! Среди прочих любопытное издание Тита Ливия, Плутарх по-гречески и на латыни, Вергилий ин-фолио, «Хроники» Фруассара, произведения фламандского гуманиста Липса, исторические и правоведческие работы, сборники ордонансов… А вот у Фаволя обнаружены лишь «Жития святых»…

Менее образованный или менее склонный к работе ума и духа, чем господин де Байёль, он зато куда больше думал об элегантности. Если тот в качестве домашней одежды довольствовался одним-единственным халатом из гроденапля, Фаволь имел в запасе целых два: один из дамаста, другой – тисненого черного бархата с шелковыми пуговицами и галуном в виде отделки. И если у первого был всего-навсего один приличествующий дворянину костюм из черного атласа, а на службе он надевал либо одну из своих пяти судейских мантий – то ли из флорентийской саржи, то ли из атласа, то ли из дамаста, а в торжественных случаях – экарлатовую с бархатными обшлагами и «форменную» твердую высокую шапочку, то второй, Фаволь, являлся владельцем целого гардероба из восьми «гражданских» нарядов (пурпуэнов и штанов), четырех плащей, двух касторовых шляп, двух пар сапог из грубой кожи, пары гамаш[72], шелковых чулок и подвязок из тафты. Костюмы были сшиты из атласа, тафты, ратина, тканей, привезенных из Фландрии и из Юссо, из турецкого камлота – черных, белых, полосатых, сизо-серых; они были скроены и отделаны по последней моде, щедро украшены тесьмой. Один из них был даже с «юбочкой» – пурпуэн с длинной баской – новейшее изобретение. Плащи-манто из беррийского и испанского сукна, гроденапля и тафты застегивались на пуговицы с ушком, оторачивались шелковым галуном.

Из двух дам – госпожи де Фаволь и госпожи де Байёль – вторая, похоже, была более кокетливой. По утрам, надев шелковый халат цвета палых листьев, отделанный тесьмой, шелковыми и золотыми пуговками, она устраивалась у «туалета», обитого алым бархатом и украшенного тонкой деревянной решеткой с резьбой. Сидя там и разглядывая свое отражение в большом зеркале, она нежилась, как кошка, позволяя умелым рукам служанки позаботиться о своей красоте. Пока та манипулировала ножницами, щипцами для завивки, флаконами с душистыми жидкостями, коробочками с пудрой и ароматными притираниями, мадам, взяв в руки венецианские зеркала: одно – серебряное с лиможскими эмалями, другое – золотое с агатами и бриллиантами, – следила за тем, как ловко искусная девица омолаживает ее лицо.

Затем она шла к сундукам, где среди тончайшего белья, которое хранилось там в изобилии, выбирала сорочку голландского полотна и вышитый либо кружевной накрахмаленный воротник – тот, который больше всего подходил к платью, предназначенному на сегодняшний день. Мадам де Байёль явно предпочитала наряды из шелка: большая часть ее платьев сшита именно из этой тонкой, мягкой материи. Одно из них, цвета утренней зари, а по такому сияющему фону – цветочки, богато отделано золотой тесьмой. Другое – желтое, украшенное сизо-переливчатыми, оттенка голубиного крыла, лентами, до такой степени нравилось хозяйке, что она заказала себе в тон (то есть такого же «голубиного» цвета) шелковые чулки, пряжки на туфли и даже… убор из драгоценных камней. Несмотря на явное предпочтение, оказываемое шелкам, она не пренебрегала ни тафтой, ни бархатом, ни даже шелковой саржей, при единственном условии: все ткани должны быть светлых оттенков, от снежно-белого до небесно-голубого и жемчужно-серого, ибо ей казалось, что именно такие придают свежесть ее лицу. Когда мадам де Байёль выезжала в город на какой-нибудь парадный ужин, она приказывала украсить свою одежду дополнительными пуговицами или какой-нибудь из своих «заколок»[73], вдевала в уши тяжелые серьги в виде полумесяцев, обвивала шею великолепным колье с подвесками, а запястья – браслетами (все эти ювелирные изделия были золотыми, с бриллиантами и жемчугами). Любой, кто ее видел, мог подумать: вот передо мной счастливая женщина, которую муж прямо-таки осыпает драгоценностями[74].