Читаем без скачивания Литературная Газета 6333 ( № 29 2011) - Литературка Литературная Газета

Вот поэтому и явился на свет «Котлован», который был уже безнадёжен. Он стал не только мрачной метафорой, а ямой для самого автора, его концом как писателя. После «Котлована» писать уже было незачем – всё оборачивалось повтором. Это было великое дно, которого Платонов достиг.

И это был период великого самоутверждения в творчестве. Изобретённый язык искрил под пером и душил злобным смехом. Карикатуры имели всё меньше и меньше общего с жизнью, но продолжали создаваться. Это уже было не созидание словом, не строительство новой вселенной, о чём он когда-то мечтал, а строительство литературного памятника.

«Иногда мне кажется, что у меня нет общественного будущего, а есть будущее, ценное только для меня одного» – это признание исполнено отчуждения и… чувства освобождения от бремени долга. Всё, точка. Кончен великий напрасный труд. Теперь я строю собственный мост в будущее. Неслучайно эта фраза так нравится либералам, считающим, что это мост к ним.

К кому мост? К мёртвому читателю мост? Кому в нашем «светлом» времени «Котлован» адресован? Тем, кто обрушил страну и танцует на пепелище? Тем, кому оказались безразличны стоны миллионов людей? Или тем, кто «живёт однова»: потребляет ананасы в шампанском и готовится к походу в стрип-бар? «Котлован» всем им и вправду нужен. Только не для того, чтобы что-то понять, а чтобы выстебать мечты прошлого и с лёгкой душой обратиться в животное.

Впрочем, циников хватало и при жизни Платонова. Ведь не секрет, что с особенным одобрением его прозу встретили те, кто жил, держа фигу в кармане. И в какой-то момент он это с ужасом осознал.

Отрезвление пришло тогда, когда в душе вдруг повеяло холодом. Платонов увидел бездну, которая разверзлась на месте растоптанной веры. Чёрную воронку, которая затягивала его глубже и глубже. Он понял, что становится отстранённым литератором. Не участником переустройства мира, а ироничным интеллигентом. Донесения сексотов показывают: Платонов испугался, что его причислят к группе писателей-фрондёров. Не ареста он испугался, а того, что сочтут одним из тех, кто тихонько и ядовито посмеивается.

Стыд спас его. Стыдно было посреди исторического движения сооружать себе памятник. Платонов начал выбираться из котлована и выбрался. А ведь мог и погибнуть. Мог сгинуть в омуте чёрного гротеска, как сгинул в нём Эдгар По.

В 30-е он много ездил по стране и возвращался воодушевлённым. Он создал «Джан» и «Такыр», возможно, лучшую свою повесть и лучший рассказ. Они утверждают: нельзя уничтожить душу. Тело – можно, а душу – нет. Она неистребима, а значит, человек непобедим. Он возродится и одолеет смерть и пустыню жизни.

В 1937 году Платонов предпринял путешествие из Ленинграда в Москву – по пути Радищева. С 37-го по 41-й год рождался роман, который мы знаем по кратким обрывкам. Но обрывки эти свидетельствуют: его вернула к жизни новая вера.

Ради этих произведений бесконечно откладывалась и так и не была завершена «Счастливая Москва» – мрачная повесть о душе советской цивилизации, юной и дерзкой, которая вглядывается в лица и окна и всюду видит пустоту, обречённость и смерть.

Создавая свой новый храм, Платонов фактически отказался от своего неповторимого стиля. Он сдержал зверя, который питался верой, набросил на него узду. Он писал по-прежнему неповторимо, но уже без кокетства и самолюбования. Он стал серьёзен, как в юности.

Думаю, что в истории советской литературы самый важный вопрос: о чём говорили осенью 1939 года Платонов и Жданов? На беседу писатель был вызван после письма-доноса Ермилова, который сначала заискивал перед Платоновым, а потом начал его губить. Письмо прямо указывало на писателя как на врага и предлагало с ним разобраться.

Мы не знаем, о чём они говорили. Но мы не можем не понимать, что это был разговор Политика с Писателем. Власть пригласила Платонова на разговор. Она пригласила не Булгакова, который этого разговора желал страстно. Она пригласила Платонова, который сам к ней идти не хотел и прямо заявлял об этом. Могла власть просто уничтожить его? Без всяких проблем. Арест, изъятие рукописей, и мир бы сегодня знал Платонова лишь по повестям и рассказам, прошедшим советскую цензуру, да «Чевенгуру», рукопись которого переправила за границу жена Литвина-Молотова.

Так почему власть не сделала этого? Опасалась его популярности? Но она легко уничтожила Пильняка и Бабеля, а они были более популярны.

Что бы там Платонов ни говорил про усы Сталина и его банальные речи, в глазах власти он был своим. Он был политически крайне полезен как красный идеалист, который сам построил восемьсот плотин и три электростанции и душой болел за пролетарское дело. Власти нужно было вернуть его в строй. Ей нужен был его дар, его русская тема, звучащая парадоксально и мощно. Очевидно, что власть в лице Жданова объяснилась с Платоновым языком доверия, она выложила на стол все карты. Не вина революционной власти в том, что Россия опоздала в развитии. Это вина царей, которые тянули державу вполсилы. Именно поэтому большевикам пришлось гнать её вперёд методами крайнего принуждения. Догоняющая модернизация всегда связана с насилием: рабочие получают гроши, а из крестьян вообще выжимают всё, что возможно. Государство забирает все деньги, продаёт имеющиеся ценности и строит заводы и институты. Платонов сам инженер-электрик. Кто открыл вам, нищему парню, дорогу к знанию? Революция. Вы говорите: нам нужно не искусство, а сочувствие. Так вправе мыслить писатель. Но не политик, понимающий сложившиеся реалии. Жалость к людям рождает у вас гнев и сомнение. Вы живёте с этим чувством; оно питает ваше творчество. А нам, политикам, приходится через жалость переступать. Подумайте: чем обернётся привычный гуманизм для страны? Мы шли к войне, и вот она началась, как и предвидел Сталин. Гитлер напал на Польшу. Мы следующие. Счастье, если это удастся отодвинуть хотя бы года на два. Тогда мы успеем перевооружить армию. А если не удастся?.. Если мы станем играть в гуманизм и вступим со всеми в дискуссии, страны просто не будет. Это будет германский протекторат, население которого будет частью уничтожено, частью онемечено, а частью обращено в рабство. Вот книжка Гитлера, переведённая для членов Политбюро. Можете почитать, здесь всё написано о будущем России. Поэтому сегодня всё просто, товарищ Платонов: либо страна превращается в стальной кулак, либо её не будет. Вы говорите о тайне человеческого существования, которую нужно разгадать, иначе, мол, коммунизм не построишь. Эту тайну, Андрей Платонович, мы оставим будущим поколениям. Сами мы её не раскроем. У нас для этого просто нет времени. Вы обижаетесь, что вас зажимают. Так и есть. Мы говорим честно: никакого ослабления цензуры не будет. Всё, что не соответствует политике партии, всё, что трактуется неоднозначно, попадёт под запрет. Никакой спасительный рывок не возможен в условиях, когда развязаны языки. Когда в умах брожение и неразбериха. Вот так. Что скажете?

Не мог Платонов не согласиться с жёсткой политической правдой Жданова. Правда на то и правда. Против неё не попрёшь. Задолго до этой беседы он уже осознал своё место в советской литературе. Он ощутил себя её особой частицей, всецело взывающей к человечности (Ермилов, погубивший писателя, понял суть этого творчества поздно, в чём и раскаялся).

Беседа со Ждановым была психологически очень важна для Платонова. Он почувствовал железную правду времени в том, что происходит в литературе: в том, что печатают прозу, которая «нужна социализму». Это примирило его со страной и со своим положением. Иначе бы ему просто оставалось убить себя.

Неизвестно, просил ли Платонов на этой встрече за сына. Скорее всего, просил. Потому что ровно после этой встречи дело его арестованного в мае 1938 года сына было пересмотрено. В начале 1940-го несчастный парень, который по пьянке написал письмо немецкому журналисту и схлопотал десять лет лагерей, вернулся домой. Выпустили его поздно, уже больного туберкулёзом, но выпустили.

Не будем идеализировать ни Жданова, ни Сталина. Они были политиками. Но что такое политика, если говорить об этом без дураков? Политика – это высшее искусство. Выше только искусство творить миры. Великим художникам мы обязаны тем, что не утратили человечности. А великим политикам – тем, что живы.

Либерал скажет: Платонов заключил сделку с властью. Он писал одно, а думал другое. То есть будет судить Платонова по себе.

Но давайте судить Платонова по Платонову. И тогда мы вслед за ним выберемся из котлована отчаяния и увидим небо над нашими головами, в котором загорается то белый крест, то алое зарево, но которое не может существовать без мечты.

Статья опубликована :

№31 (6333) (2011-08-03) 1

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,3 Проголосовало: 11 чел. 12345