Читаем без скачивания Тайна золотой реки (сборник) - Владимир Афанасьев

– Да ты знаешь, что губищами-то шлёпаешь?

– Челгы Арма! – опять уронил старик. – Скоро тут будут. Сам слышал.

– Басурманская твоя рожа! – Сотник готов был разорвать Мотлю. – Что ж ты молчал-то? Красные напирают, а ты брехнюешь! Ух, зашибу!

Короткие руки сотника скручивали упругую плеть. Он плюнул в окоченевшего Федоску, полоснул напоследок по лицу Мотлю и зашагал к отрядным упряжкам.

Вниз по Монни уходил пепеляевский отряд. Безмолвно и сурово стояли каменцы на высоком берегу, посылая им вдогонку проклятия. Никогда не сыщут колчаковские огрызки ни крова, ни покоя в ледяном царстве тундры.

А когда далёкий горизонт стал чист и бирюзовое небо во всю ширь распахнуло простор солнечным лучам, все увидели Мотлю. Зажав ладонями лицо, он стоял на коленях возле Федоски. Горечь обиды душила его. Плечи едва заметно подёргивались от всхлипывания, а тонкие морщинистые губы судорожно повторяли уже знакомое каменцам слово: Табаарыс…

2

Сковано торосное побережье Восточно-Сибирского моря. Завьюживается ледяная позёмка на кекурье. Базальтовые утёсы стоят грозной, неприступной стеной вдоль правобережья устья Походской протоки реки Колымы. Здесь матушка Колыма спаяла крепко-накрепко свои зеленоватые льды с белым безмолвием океана на долгие месяцы. Постоянные метели и туманы скрывают от человеческого глаза почти неприступные ворота, где, как стража жестокой погоды, безумствуют ветры. Распустив нечёсаные космы, бесчинствует неудержимый фирн по склонам отвесных скал, пересыпаясь колючими песками, шипит на сугробных гребнях.

На буйном перекрёстке ветров высоких широт, у подножия отвесной скалы, прижалась к хмурому камню ветхая лачуга старого колымского рыбака Саввы Петровича Слепцова.

Савва дымит прокуренной трубкой, коптит белый свет. Волею горючей беды он не одинок. Внучек, сиротка, рядом. С Данилкой жизненнее. Кое-какие запасы старик сделал. Рыба сети не обходит. Оленина тоже водится. Место у него доброе. В зимнее время безлюдье. Зато с наступлением тепла придёт бойкое время. Сыпучие льды выгладят тёмные воды протоки и уйдут с шелестом и звоном к пенящейся гряде айсберговых островов. Огласится кекурье птичьими голосами.

Саввина избушка как маяк. От одних снабженцев-объездчиков отбою нет. Купцы – народ дотошный. Савва на своем веку видел всякого рода ловкачей и хитрецов: и жадных русских обирал, и алчных иноземцев, были и сносные люди. Предпочтение Савва отдавал свенсоновской фирме. Представители Свенсона не скупились на оплату каюрского труда. Лучшая на побережье Приколымья собачья упряжка Саввы без устали растаскивала по факториям и базам концессии товары, забираясь в самые отдалённые уголки. В чём-чём, а в собаках старик знал толк. Возил на собаках почту, грузы, перевозил купцов, золотоискателей и всякий другой народ. Упряжка у него была своей школы. Нарты тоже изготовлял сам. Добротно. Безоленный, вольный каюр нартовал по широкой тундре, пока не повстречал в богатом оленном кочевье анюйского тойона Патвыля кроткую и застенчивую голубоглазую Кайване.

Тойон был коварен. Не пожелал отдать единственную двадцатилетнюю дочь бродяге из чужого рода и племени. Савва знал, каким способом разбогател жестокий тойон, и откровенно побаивался его.

Много лет назад в буранную зиму в кочевье Патвыля остановился усталый аргиш. Четыре нагруженные до отказа собачьи упряжки пробирались от залива Креста к берегам Чаунской губы. Тойон приветливо встретил доверенного Петропавловского купца Филиппеуса и его проводников. Щедрость Патвыля опьянила путников. Они согрелись, досыта наелись и заснули, чтобы никогда не проснуться.

Только на третью весну кочевники-оленеводы набрели в месте прошлого кочевья Патвыля на обглоданные зверьём четыре человеческих скелета.

Соплеменник коварного тойона богатый Ляйвок узнал о чёрных делах соседа и выразил ему презрение всего рода беломорских чукчей. Разгневанный Патвыль притаился. Ждал случая. Коварная месть иводером раздирала его чёрную душу…

В синем распадке Анюйского хребта совсем не случайно встретились тысячные стада враждующих сторон. Патвыль с подарками и низким поклоном пришёл в ярангу Ляйвока. Долгую беседу вели два богача за обильным чаепитием. В полночь яранга Ляйвока вспыхнула тальниковым костром. Предрассветный зябкий дождь смыл в пенящийся поток горного ручья всё, что осталось от прародительского рода чукчей, а утренний туман скрыл в своей седобородой косматости удвоенные стада кочевого пирата.

Долго искал Савва растворившегося в неизвестности хитрого Патвыля со своим кочевьем. Но любовь Кайване кылысахом звучала в сердце каюра. Вопреки существующим обычаям увёз он на быстрой упряжке свою любимую от тундрового разбойника и поселился в древнерусском зимовье Походском в устье Колымской протоки. Охотился, рыбачил, отбирал из щенкового молодняка выносливых крепышей, выращивал хорошую рабочую упряжку. Тундровики лестно отзывались о собачьем учителе и платили ему всей широтой натуры северных людей. Различного рода спекулянтам и торговым посредникам Савва не продал ни одной собаки… И незаметно подкралась старость.

Савва сидел на тёплой оленьей шкуре у избушки, подставив солнцу потемневшее от времени и ветров лицо. Ему нравилось это время года. Торосный океан, где-то далеко-далеко припаянный к безоблачному небу, светился. Ослабло его студёное дыхание, повлажнело. Казалось, что совсем рядом заблудилось ласковое тепло. Порыхлели снега. Дышалось свободно. Оленям легче было копытить ягель на равнинных склонах. Солнце расслабило. Заныли незарубцевавшиеся душевные раны. Гибель сына и снохи наложила на Савву тень отшельничества, но Данилка вселил в него желание жизни. Смышлёный мальчишка делил с ним все тяготы одиночества в краю ветров и ураганов.

Данилке шёл двенадцатый год. Он владел рыбацким мастерством и крепко держал в руках винчестер. Приятную заботу доставляли мальчику олени.

«Хороший оленевод будет, – думал Савва. – Грамоту знает. Тундру знает».

Две рыженькие собачки-оленегонки из породы колымских лаек по-хозяйски присматривали за оленями. Помогали Данилке.

Сквозь лёгкую дрёму послышался вдруг Савве тревожный крик Данилки. Неужели волк? – подумал он и открыл глаза.

Олени сбились в тесный круг. Чуть в стороне собаки яростно сдерживали волка. Данилка кричал и размахивал длинной палкой. Волк же безбоязненно сидел на виду и не собирался нападать. Наоборот, завидев старика, серый поднялся. Припадая на заднюю лапу, поплёлся прочь, опустив отяжелевшую голову. Собаки метались… Но волк не пытался уйти той лёгкой стремительной поступью, которой обычно уходил от преследования после неудачной охоты.