Читаем без скачивания Сергеев Виктор. Луна за облаком - Неизвестно

Подъехал Валерий Патрахин. Высунулся из кабины:

— Григорий Алексеич, мы убедились, что по-групповому ставить шоферов нельзя... Это ошибка Надо по-другому.

— А как «по-другому? Из-за чего сыр-бор?

— Дак старые же машины... Каждые три четыре часа ремонт: то деталь сменить, то подварить что, а то и кузов почистить надо. И получается, что кто зарабатывает, а кто простаивает.

— Что ты предлагаешь?

— Машину закрепить за одним водителем. Пусть смену пово­зит — и десять часов ремонт. А затем опять его же смена.

— А как сами шофера?

— Они согласны.

— Ну, давай, попробуем.

К вечеру псзвонила Даша. В цехе бетона только что закончили переоборудование растворомешалки на бетономешалку. «Ночным сменам теперь лафа,— слышался издалека ее довольный голос.— Завтра думаем заменить шнековую подачу цемента пневматической».

— Как у тебя с инертными материалами?—спросил Трубин.

— Поставки идут в норме. Но заводская линия подачи инертных не выдерживает нагрузки. Надо что-то менять в самом принципе загрузки бетономешалок.

— Придумайте что-нибудь.

— Приезжай. Помоги.

Молчание. Послышался Дашин смех:

— А то оставим тебя без бетона. Узнаешь... Приезжай. Ладно?

— Ладно.

Григорий положил трубку и тут же позвонил Шайдарон:

— Сколько забетонировали?

Трубин сказал.

— Бетон бетоном, а ты каменщиков не забывай. Ты знаешь, что расчетную сейсмичность нам повысили?

— Впервые слышу.

— Получишь бумагу из производственного отдела. Нам опреде­лили сейсмичность десять баллов.

— Ну-у!

— Вот тебе и «ну». Кирпич ты какой получаешь?

Трубин ответил, что мною трещиноватости, высокий процент влагопоглощения, постоянно не выдерживаются нужные размеры.

— Сможешь получить кирпичную кладку первой категории с пределом прочности килограмм восемьсот граммов?

— Пока мы с трудом дотягиваем до килограмма.

— Проектный институт разработал новые комплексные конст­рукции жилых домов. Прочность здания при землетрясениях обес­печивается мощными монолитными колоннами. Все проемы обрам­ляются железобетонными рамами. Все это, пожалуй, позволит нам мириться с кирпичной кладкой второй и даже третьей категорий. Ты заходи-ка ко мне со своим доморощенным мастаком кирпичной кладки... Как его? Помнишь, хвастал?

— С Гончиковым?

— Ну да. Пошлем его в Алма-Ату? Там этому Гончикову есть что посмотреть. Алмаатинцы строят четырехэтажные каркасные до­ма со стеновыми панелями. Ясно? Ну вот...

Григорий все реже разговаривал с Фаиной Ивановной. У нее была какая-то тайна с дочерью, и это разделяло Григория и Фаину Ивановну. У него не было оснований винить в чем-то старушку, не получавшую выгод от ее нынешней изменившейся жизни.

Фаина Ивановна так и не показала ему те письма, что лежали у нее в комоде.

Столь внезапный для нее отъезд дочери подкосил ее, а, может, годы брали свое. Как бы там ни было, а у старушки развились стран­ности. С утра и до вечера она исполняла по дому обязанности, кото­рых в сущности было у нее очень мало, а она упорно и изощренно придумывала их. То брала с вешалки шаль и несла ее в свою комна­ту с тем, чтобы спустя минуту отнести эту шаль на кухню и кинуть на спинку стула. То она принималась мыть стеклянные банки в чу­лане, словно они ей нужны были для чего-то: для соления или ма­ринада. Но она ничего не солила и не мариновала в эту осень. То она хваталась за ремонт плиты, разводила в ведерке известь и шуршала в кухне кистью.

Григорий не раз замечал, как Фаина Ивановна, идя по двору, вдруг замирала и оглядывала то, что находилось перед ней: полен­ницу, серый после дождя забор, собаку, высунувшуюся из конуры. Она то ли забывала, что ей предстояло исполнить, то ли у нее и не было наперед никакого замысла. Просто шла во двор, привычная к тому, что чего-нибудь да найдется для ее рук.

У нее появилась страсть во все вмешиваться, и Григорий шагу не мог ступить в квартире без того, чтобы не получить от нее како­го-либо совета. Если ему надо было разрубить мясо и он брал топор, то она предлагала ему вместо топора колун. Он привез машину дров. Оказалось много сырых, подгнивших. Надо побыстрее расколоть их, чтобы они до зимы просохли. А Фаина Ивановна убеждала его, что колоть пока не надо — пусть они так сохнут. Он ставил кастрюлю картошки на электроплитку — не хотелось возиться с керогазом. Она уносила кастрюлю на керогаз, уверяя Григория, что так готовить обед дешевле.

В кухне у нее ежедневно случались перемены. Если подставка для сковороды сегодня висела на гвоздике, возле мясорубки, то назав­тра на этом гвоздике висел половник, а подставка сказывалась на плите под чайником. Затем куда-то пропадал половник, и Григорий, перерыв все на кухне, неожиданно находил его в одном из ящиков стола, где хранился лук. Крышки от кастрюль так же подчас найти было не так-то просто. Колун Фаина Ивановна держала, где ей взду­мается. Он побывал в сенях под столиком, на кухне между шкафом и плитой, затем упрятался за сундук и наконец вовсе исчез из квар­тиры. Хозяйка извлекла его однажды из клетушки в глубине двора, где она хранила щепу для растопки.

Григорий догадывался, что все это происходило не столько от рассеянности, а сколько потому, что такими действиями старушка как бы показывала Григорию, что тут, в квартире, она была и остается хозяйкой и без нее ему не прожить и дня, что он ничего не найдет, а если и найдет, то сделает не так, как нужно.

...В жизни случается, что кто-то один сводит вместе нескольких неизвестных доселе друг другу людей и наскоро их знакомит. Вско­ре обстоятельства вынуждают его самого покинуть этих людей и те, оставшись одни, чувствуют себя какое-то время стесненно. Иногда они трудно переживают отсутствие того, кто их свел и познакомил.

Вот так было и у Трубина с Фаиной Ивановной. Софья как бы наскоро познакомила их и уехала, оставив обеих в растерянности и некотором неудобстве.

Фаина Ивановна, постучав, вошла в комнату Григория. В руке она держала письмо. «От Сони»,— сразу решил Григорий. Старушка, поджав губы и прикрыв глаза, выглядела несколько торжественной. Неожиданно для Григория прозвучал ее высокий — от нахлынувших чувств — голос:

— Вот видишь... пишет. Теперь ей и мать нужна. Вот почитай, как без матери-то оставаться!

Ничего нового Софья не сообщала. Она по-прежнему не работала и не указывала причин этого. Довольна ли она мужем — опять-таки ни слова. Никаких бытовых подробностей. Зато много о матери: «ску­чаю без тебя», «как бы хотелось встретиться», «вижу тебя во сне постоянно», «сердце обливается кровью, как подумаю, что ты одна».

— Дела-а,— неопределенно протянул Григорий, возвращая пись­мо. Да и что он мог сказать Фаине Ивановне? Пусть сама говорит. Если ей есть, о чем.

Фаина Ивановна присела на стул, пожевала бледными, сухими губами и сказала:

— Может, домой ее затребовать, а? Какой бы ты, Гриша, совет мне дал? Я уж, думаючи, из ума вышла.

Григорий подергал плечом, полез за папиросой. Не потому, что курить захотелось, а надо чем-то занять руки.

— Мне трудно вам советовать. Да и как это вы затребуете?

Старушка вздыхала, вертела конверт.

— Может, и ты ей, дуре, напишешь?— вдруг спросила она.

— Я? Ну, что — я?— Он опять подергал плечом. — Унижаться я не могу, Фаина Ивановна.

— А кто тебя просит унижаться? Ты и не унижайся. Дура, она и есть дура. Эва, придумала! Ехать?! От добра добра не ищут. А я что тебе скажу. Ну, как там? Ведь по всякому можно прописать. Скажи ей, что мать, мол, места себе не находит, что свет белый ей не мил. Так и есть.

— Да вы не плачьте, успокойтесь!

— А что мне... Все равно Куда я нынче? Кому нужна9

— Поехали бы к ним туда. Жили бы вместе.

— Да от кого же я поеду?— оживилась Фаина Ивановна — Или я от своего угла поеду? Раньше обходилась без путешествиев, а те­перь на старости лет разве сымусь в неизвестные края. Ну и посове­товал ты, Гриша! Она, может, недолго с ним поживет да еще надума­ет что-нибудь, а я куда? Нет уж, с места не тронусь. Я тебя об одном прошу. Напиши ты ей. Она тебя послушает. Вот чует мое сердце— послушает.

— Да с чего это она послушает?

— Думается мне, жизнь-то ее пообтерла, научила уму-разуму. Она... Я так мыслю. Она бы, пожалуй, и вернулась, да с тобой не ве­дает, как помириться.

— Об этом в письме ничего нет.

— Мало ли, что нет. Нет, а и есть! Ты бы написал, а? Я ведь не к тому тебя склоняю, чтобы вы сошлись. Это ваша забота, как хоти­те, как порешите. Простишь ты ее — хорошо. Нет? Бог тебе судья, а я ни в чем тебя не виню.

— Вы уж говорите так, словно она вещи собирает в дорогу.

— Ну, вещи не вещи. А выходит, что нажилась там. Дак ты бы написал, а? Уважил бы?

— Если уж так надо — попробую,— согласился Григорий.

Фаина Ивановна повздыхала и ушла довольная.

Григорий прилег было, но что-то не лежалось. Думал о Софье, о просьбе ее матери. И тут в глазах помутилось. Старые обиды, рас­тревоженные приходом Фаины Ивановны, всплыли со дна его души.