Читаем без скачивания Литературная Газета 6481 ( № 39 2014) - Литературка Литературная Газета

Как рассказывает мемуарист М.Д. Бутурлин, «весною [1835 г.], чуть ли не в мае и вопреки общей почти боязни майских браков, была свадьба Николая Фёдоровича Бахметева с Варварою Александровною Лопухиной, в доме Лопухиных на Молчановке. Хотя между ними было почти 20 лет разницы, супружеское их согласие прекратилось лишь смертью Варвары Александровны в 1851 году».

По сведениям «Лермонтовской энциклопедии», Бахметевы жили в Москве на Арбате, но при внимательном прочтении различных источников я выяснил, что они жили не на Арбате, а невдалеке от него, в собственном доме Н.Ф. Бахметева в Кривоникольском переулке (№ 5), находившемся недалеко от того дома, в котором жила до замужества Варенька Лопухина. Ныне и дом, и переулок исчезли – они потерялись в неопрятном скопище разных строений позади «небоскрёба» № 13 на Новом Арбате.

К этим же московским дням обычно относят встречу Лермонтова с учителем немецкого языка, приехавшим в Москву в 1840 г., чтобы обучать Михаила и Дмитрия, сыновей князя М.Н. Голицына. Казалось бы, какой интерес представляли друг для друга молодой немец-учитель Фридрих Боденштедт и русский офицер Михаил Лермонтов? Но был интерес, и немалый, вероятнее всего, больше со стороны Боденштедта, а судя по тому, каким был Боденштедт, возможно, и для Лермонтова, дважды встречавшегося с ним. Фридрих Боденштедт глубоко интересовался Россией, он использовал этот приезд в Россию для изучения русского языка, а обучение княжеских отпрысков сложностям немецкого занимало немного времени. Результатом его поездки были две книги переводов русских поэтов – Козлова, Пушкина, Лермонтова. Он ушёл от Голицына и отправился путешествовать – был на Кавказе и в Крыму.

Исследователи биографии Лермонтова считают воспоминания Боденштедта одними из самых достоверных и проницательных: «…в Москве, перед последним отъездом на Кавказ, мне случилось обедать в один пасмурный воскресный или праздничный день с Павлом Олсуфьевым, очень умным молодым человеком во французском ресторане, который в то время усердно посещала знатная московская молодёжь. Во время обеда к нам присоединились ещё несколько знакомых… Лёгкая шутливость, искрящееся остроумие, быстрая смена противоположных предметов в разговоре, – одним словом, esprit fran[?]ais [французское остроумие] также свойствен большей части знатных русских, как и французский язык. Мы были уже за шампанским… «А, Михаил Юрьевич!» – вскричали двое-трое из моих собеседников при виде только что вошедшего молодого офицера». Далее он описывает Лермонтова, внешний вид, его одежду, поведение и обращает внимание на то, что многим иностранцам казалось тогда, как, впрочем, и сейчас, странным: «При выборе кушаньев и в обращении к прислуге он употреблял выражения, которые в большом ходу у многих – чтоб не сказать у всех – русских, но которые в устах нового гостя неприятно поражали меня. Поражали потому, что гость этот был – Михаил Лермонтов. Эти выражения иностранец прежде всего выучивает в России, потому что слышит их повсюду и беспрестанно; но ни один порядочный человек… не решится написать их в переводе на свой родной язык».

Составитель «Летописи жизни и творчества М.Ю. Лермонтова», а вслед за ним и другие относят это к апрелю 1841 г., почему-то опуская прямое указание самого Боденштедта, что встреча происходила «зимою 1840–41 года».

Не так давно в результате внимательных исследований и остроумных сопоставлений было установлено, что эта встреча произошла в начале 1841 г. «в один пасмурный, воскресный или праздничный день» 2 февраля, в праздник Сретения.

На следующий день Боденштедт также встретил Лермонтова: «Не далее, как на следующий же вечер, встретив снова Лермонтова в caлоне г-жи М., я увидел его в самом привлекательном свете. Лермонтов вполне умел быть милым».

Под госпожой М. имеется в виду Мария Александровна Дмитриева-Мамонова, сестра известного фаворита Екатерины II, дальняя родственница Лермонтова. К сожалению, установить, где она жила тогда, не удалось.

Тогда же он встретился с давним своим знакомым артистом Михаилом Щепкиным: автор мемуаров «Клочки воспоминаний» А.А. Стахович передаёт слова артиста Прова Садовского: «Садовский говорил мне, что раз за кулисы Малого театра пришёл офицер и спросил, где уборная Щепкина. П.М. указал ему ход и узнал после, что это был Лермонтов. Садовский его больше никогда не видел».

Автор одних из самых замечательных русских мемуаров, которыми восхищались ещё его современники, Филипп Филиппович Вигель вспоминал, что видел Лермонтова в один из последних дней перед отъездом на Кавказ: «Я видел руссомана Лермонтова в последний его проезд через Москву. «Ах, если б мне позволено было отставить службу, – сказал он мне, – с каким удовольствием поселился бы я здесь навсегда». – «Не надолго, мой любезнейший», – отвечал я ему». Умница Вигель понимал, что такой поэт, как Лермонтов, не сможет спокойно жить в обстановке николаевской России. Неудивительно, что проницательный Вигель назвал его «руссоманом»: Лермонтов говорил, что «мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести своё самобытное в общечеловеческое. Зачем нам всё тянуться за Европою и за французским».

В те же дни Лермонтов несколько раз встречается с Юрием Самариным. Тогда это был пытливый, ищущий юноша 19 лет, оканчивающий Московский университет, написавший работу о русских проповедниках, которая и в урезанном церковниками виде обратила на себя всеобщее внимание. «Уже в этой первой работе, – писал его современник, – выказались в полном блеске те качества Ю.Ф. Самарина, которые потом поставили его так высоко в общественном мнении: обширные знания, сильный критический ум, глубокое убеждение, вдобавок редкая у нас способность к выдержанному умственному труду и мастерское перо».

Его воспоминания, его высказывания о Лермонтове принадлежат к числу наиболее точных, выверенных, проникнутых желанием понять душу и мысли поэта.

В первый раз они встретились в доме (выяснилось, что он находился на месте современного № 7) на Солянке напротив Опекунского совета, где жил князь Александр Петрович Оболенский, женатый на тётке Самарина. Это семейство было хорошо знакомо и Лермонтову: дочь Оболенского Варвара вышла замуж за друга Лермонтова Алексея Александровича Лопухина.

В апреле 1841 г. в последний приезд Лермонтова в Москву Самарин приезжает в Гагаринский переулок к Розену, у которого остановился Лермонтов: «Я нашёл его у Розена. Мы долго разговаривали. Он показывал мне свои рисунки. Воспоминания Кавказа его оживили. Помню его поэтический рассказ о деле с горцами, где ранен Трубецкой... Его голос дрожал, он был готов прослезиться. Потом ему стало стыдно, и он, думая уничтожить первое впечатление, пустился толковать, почему он был растроган, сваливая всё на нервы, расстроенные летним жаром. В этом разговоре он был виден весь». Он часто встречается с Самариным, «почти каждый день» приезжал к нему.

Вечером этого же дня Лермонтов побывал у Самарина, жившего в родительском доме на Тверской улице, который находился на участке (№ 6) на углу Камергерского переулка, за доходным домом. От всей застройки при расширении улицы в 1930-х гг. осталась небольшая часть доходного дома по переулку.

На следующий день, 20 или 21 апреля, Лермонтов и Самарин отправились на Подновинское гулянье, происходившее ежегодно после Пасхи. История этого популярного гулянья начинается со второй половины XVIII столетия, когда под стенами Новинского монастыря раскидывались палатки, устраивались качели и прочие увеселения. Подновинское гулянье дожило до 1862 г., когда из-за устройства бульвара его перевели сначала на Красную площадь, а потом на Девичье поле.

Оно было одним из самых любимых москвичами и продолжалось несколько дней, и не только простой народ, но и высшее общество посещало его. Подновинское гулянье фигурирует во многих воспоминаниях, путевых записках, литературных произведениях.

Гуляя здесь, обсуждая со спутником то, что их беспокоило в России, Лермонтов сказал замечательные слова: «Хуже всего не то, что некоторые люди терпеливо страдают, а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого». По проницательному замечанию исследователя лермонтовского творчества «политическая острота этой беседы Лермонтова с Самариным усиливается тем, что она происходила на фоне верноподданнической шумихи, поднятой в Москве, ожидавшей Николая I и всей царской фамилии».

И последним видел его перед самым отъездом тот же Юрий Самарин. Он вспоминал: «Я никогда не забуду нашего последнего свидания, за полчаса до его отъезда. Прощаясь со мной, он оставил мне стихи, его последнее творение [стихотворение «Спор» для журнала «Москвитянин»]. Всё это восстаёт у меня в памяти с поразительною ясностью. Он говорил мне о своей будущности, о своих литературных проектах, и среди всего этого он проронил о своей скорой кончине несколько слов, которые я принял за обычную шутку с его стороны. Я был последний, который пожал ему руку в Москве».