Читаем без скачивания Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - Люсьен Лаказ

И с легким волнением, больше угадываемым, нежели заметным, низким голосом мой собеседник поделился со мной впечатлением, которое произвел на него неожиданный вид этого смешного «громоотвода», который с надменностью притягивал к себе все молнии неба.

— Я проехал еще три городка, — продолжал Гроссман, — перед тем, как прибыл в М. и в каждом посещал клиентов, которым говорил, что я брат шефа, который из-за продолжительной болезни печени поручил мне эту поездку. Неприятности начались уже в М. Вначале клиент, к которому я зашел, принял меня прямо перед огромным портретом Бисмарка.

— Я вел с вами дела, — сказал он, — с вашим домом, но отныне это стало невозможно. Вы, нейтралы, думаете, что остались вне этой священной борьбы; воля ваша! Но я у вас больше ничего не куплю. Кто не с нами, тот против нас.

Не знаю почему, но я подумал, что этот оригинал сообщит обо мне полиции, и почувствовал, что мое спокойствие покинуло меня как раз в тот момент, когда оно мне было нужнее всего. Меня не волновало больше ничего, кроме этих смутных страхов, страха неизвестности, страха неопределенности… Когда я направился в военный госпиталь, мне показалось, что за мной следят. Я остановился на первом углу на улице перед табачным ларьком и погрузился в изучение большой коллекции сигар с золотистыми колечками, при этом я попытался в отражении стекла витрины увидеть того, кто следил за мной; сомнений не было — следил именно он. Но я взял себя в руки: я был на главной улице, ничего удивительного, тут же множество прогуливающихся пешеходов. Я повернул направо в переулочек, потом налево в другой — этот человек упрямо шел за мной. У меня мороз пробежал по коже, и капли пота потекли по лбу. Идти в сторону госпиталя? Но благоразумно ли это? Не скомпрометирую ли я доктора Х.? Мой страх внушал мне сотни разных причин, все исключительно разумные, чтобы отказаться от задуманного предприятия, вернуться на вокзал, запрыгнуть в первый поезд… Мои нервы были на пределе. Я напрасно пытался успокоиться, тогда я принялся ругать самого себя: подлец, жалкий трус, куда подевалась вся твоя энергия?! Первая трудность — и ты уже готов махнуть на все рукой, это же всего три трудных дня, а что ты будешь делать, если такое продлится неделями, месяцами?

Да, но безымянный страх, подлый страх душил меня за горло, я боялся не смерти, но именно такой смерти, и я видел прямо перед собой ироничных и полных ненависти судей, их жестокие лица прусских юнкеров, тяжеловесные речи обвинителя, допросы, жалкие до смешного речи моей защиты, прения, в которых они неизбежно и жестоко постараются заставить меня выдать моих соучастников, а затем тюрьма, расстрельный взвод, вся эта процедура, вся сцена явственно встала перед моими глазами и это было страшней, чем сама смерть!

А мой человек продолжал вертеться вокруг меня, не был ли он действительно полицейским в штатском? В коричневом костюме, старой фетровой бежевой шляпе, что привело его на угол этого тупика? Что он ищет? Но нет! Он не следит за тобой! Разве ты не видишь, как он смотрите по сторонам, как он улыбается? Ах, вот оно что! Вот кого он ждал — полную блондинку, которая как раз открывает окно, чтобы дать ему знак, что она готова, что она скоро спустится, что ей понадобится не больше, чем всего лишь какие-то четверть часа.

— Итак, жизнь прекрасна! Я широко улыбнулся, чем удивил пожилую даму, идущую навстречу мне, волоча ногу. Тем хуже для нее, если она подумает, что я насмехался над ее увечьем.

Я подозвал одного мальчугана:

— Эй, малыш, где тут военный госпиталь?

Он ответил, причем объяснил очень старательно. Я последовал за его жестами и вскоре добрался до пригорода: длинная улица, на правой ее стороне дома из блестящего кирпича: желтоватого, красноватого и темного, другие фасады окрашены, одни охровой краской, другие землистого цвет или грязные, как пачкотня некоторых современных мазилок, считающих себя художниками-модернистами.

Эта улица вела к казарме, построенной по неизменному немецкому шаблону: огромные кирпичные кубы с большими дворами. И всюду группы солдат — слишком молодых или слишком старых, все прочие уже на фронте. Я встречал также легкораненых, раненых с ослепительно-белыми повязками. Они казались хорошими ребятами, и я осмелился спросить их: — Где военный лазарет, ребята? Все время направо! И вот я на месте, и теперь наступает самая деликатная часть моей миссии. Просто спросить доктора Х.? Мы решили не делать этого, нам это казалось рискованным. Больше толку было бы подождать у выхода или постараться найти его в отеле «Великий Герцог», где он обычно питался. Но в котором часу идти туда? Я прошел шагов сто, отойдя довольно далеко от ограды, чтобы не слишком привлекать внимание, но в то же время видеть всех, кто проходил мимо. Но уже через двадцать минут у меня возникло ощущение, что за мной следит сотня пар глаз. Короче, я больше не выдержал. Я снова вышел на тротуар, перешел на другую сторону улицы и отправился к «Великому Герцогу». Там я снял номер, и, усевшись в кресло, заснул на несколько минут. Проснулся я внезапно, как от толчка: не жандарм ли в каске с шишаком вошел в отель и ломится в мою дверь? Нет, это был всего лишь пожилой портье с моим чемоданом и дорожным сундучком с коллекцией образцов, которые я оставил в буфете на вокзале.

— Вот, вот ваш багаж, господин! Где прикажете его поставить?

— Где вы хотите.

— Где я хочу? Ну, хорошо, тогда в этом углу, о, спасибо, господин, большое спасибо. Он получил свои чаевые.

— Скажите мне, в котором часу тут ужинают?

— Здесь начинают ужинать в семь часов, милостивый государь.

— А много народу в ресторане, особенно не здешних постояльцев?

— Путешественников мало, господин, пять или шесть в маленьком зале, потому что сейчас их совсем мало.

— А в большом зале?

— Это господа офицеры из интендантства и господа военные врачи, но врачи обычно ужинают отдельно в восемь часов, они приезжают позже, как раз к последней перемене блюд. Сами понимаете, милостивый государь, все эти раненые, все эти больные! Какое несчастье! Какой ужас! Schrecklich, so was! Вам, господин, очень повезло, что ваша страна не воюет!

Бедный старик никак не мог уйти, хотя я и не хотел его слушать.

Наконец, я спровадил его и остался один до начала ужина. Но я не спускался, пока не наступило без четверти восемь, чтобы быть уверенным, что не закончу трапезу до появления военных врачей. У меня было преимущество, что я ужинал один, и когда звон бокалов, стук вилок и ножей возвестил мне, что в соседнем зале начали крепко пить и много есть, я резко открыл дверь и прошел через весь ресторан, чтобы войти в зал кафе. В главном зале сидело около пятнадцати военных докторов, молодых и пожилых, и они беседовали так оживленно, что никто из них не обратил на меня никакого внимания. Я сразу знал того, кого искал. Проходя у него за спиной, я уронил свой платок. Поднимая его, я неловко толкнул его кресло, он живо повернулся и, заметив меня, сделал вид, что поднимается. Но я посмотрел на него неузнающим взглядом и направился в кафе, где заказал себе кружку пива.