Читаем без скачивания Удушье - Чак Паланик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти в то же время тысяча очень напуганных людей приехали в районный венерологический диспансер, требуя проверить их, — после того, как получили письмо на административном бланке, предупреждающее, что у какого-то их бывшего сексуального партнёра обнаружили заразную болезнь.
Полицейские детективы потащили малолетнего слизняка в центр города в казённой машине, потом вверх по лестнице в комнату казённого здания, и усадили его рядом с приёмной матерью, спрашивая — «пыталась ли Ида Манчини связаться с тобой?»
«Имеешь представление, откуда она берёт средства?»
«Как думаешь — почему она творит все эти ужасные вещи?»
А маленький мальчик молча ждал.
Помощь должна была прийти уже скоро.
А мамуля — обычно говорила ему, что ей жаль. Люди столько лет трудились, чтобы сделать мир чем-то надёжным и организованным. Никто не представлял себе, каким скучным он станет в итоге. Когда весь мир будет поделен на собственность, ограничен по скоростям, разбит на районы, обложен налогами и подчинён управлению, когда все будут проверены, зарегистрированы, адресованы и зафиксированы. Каждому совсем не осталось места для приключений, кроме разве что тех, которые можно купить за деньги. На аттракционе. В кино. Опять же, такое всё равно останется всё тем же ложным волнением. Известно ведь, что динозавры не станут есть детишек. По пробным просмотрам отсеиваются всякие случаи даже ложных крупных катастроф. А раз нет возможности настоящей катастрофы, настоящего риска — нам не остаётся шансов настоящего спасения. Настоящего восторга. Настоящего волнения. Радости. Открытий. Изобретений.
Множество законов, охраняющих нашу безопасность — эти же самые законы обрекают нас на скуку.
Без доступа к истинному хаосу нам никогда не найти истинный покой.
Пока ничто не может стать хуже — оно не станет и лучше.
Всё это вещи, которые мамуля, бывало, ему рассказывала.
Она обычно говорила:
— Единственный предел, который нам остался — мир неосязаемого. Всё остальное слишком крепко повязано.
Поймано в клетку слишком многих законов.
Под неосязаемым она понимала Интернет, фильмы, музыку, рассказы, искусство, сплетни, компьютерные программы — всё, что не на самом деле. Виртуальные реальности. Выдуманные вещи. Культуру.
Ненастоящее превосходит настоящее по власти.
Ведь ничто не окажется настолько совершенным, насколько ты можешь его представить.
Ведь только неосязаемые идеи, понятия, верования, фантазии сохраняются. А камень щербится. Дерево гниёт. Люди, ну что же, они умирают.
А вот такие хрупкие вещи, как мысль, мечта, легенда — могут жить и жить.
Если бы можно было изменить человеческий образ мышления, говорила она. То, кем они видят себя сами. То, как они видят мир. Если сделать такое — можно было бы изменить то, как они живут свои жизни. И это единственная долговечная вещь, которую можно создать.
Кроме того, наступит момент, любила повторять мамуля, с которого твои собственные воспоминания, истории да приключения будут единственным, что тебе останется.
На своём последнем суде, перед этим её последним заключением, мамуля встала рядом с судьёй и произнесла:
— Моя цель — быть механизмом волнения в человеческих жизнях.
Она пристально смотрела прямо в глаза глупого маленького мальчика, и говорила:
— Мой замысел — дарить людям замечательные истории, которые они смогут рассказывать.
Прежде, чем охрана увела её в наручниках назад, она прокричала:
— Моё наказание — превышение меры. Наша бюрократия и законы превратили мир в чистый и надёжный трудовой лагерь!
Прокричала:
— Мы растим поколение рабов!
И для Иды Манчини это значило — обратно в тюрьму.
«Неисправимая» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
А неопознанная женщина, та самая, которая бежала вниз по проходу во время балета, — орала:
— Мы учим наших детей беспомощности!
Сбегая по проходу и через пожарный выход, она вопила:
— Мы в такой структуре и микроконтроле, что это больше не мир — это чёртов морской круиз!
Сидя в ожидании у полицейских детективов, глупый маленький проблемный засранец поинтересовался, не нужно ли ещё привести сюда адвоката-защитника Фреда Гастингса.
А один из детективов тихо выдохнул неприличное слово.
И в этот же миг зазвенела пожарная сигнализация.
А детективы, даже пока звенел сигнал, всё равно спрашивали:
— ИМЕЕШЬ ХОТЬ КАКОЕ-ТО ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, КАК СВЯЗАТЬСЯ С ТВОЕЙ МАТЕРЬЮ?
Перекрикивая звон, они спрашивали:
— МОЖЕШЬ ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ СКАЗАТЬ НАМ, КОГО ОНА ВЫБЕРЕТ СЛЕДУЮЩЕЙ ЦЕЛЬЮ?
Перекрывая сигнал тревоги, приёмная мать кричала:
— РАЗВЕ ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ ПОМОЧЬ НАМ ПОМОЧЬ ЕЙ?
И звон прекратился.
Девушка сунула голову в дверь и сказала:
— Без паники, ребята. Похоже, очередная учебная тревога.
Пожарная тревога сейчас уже никогда не значит пожар.
А этот тупой малолетний обсос спрашивает:
— Можно выйти в ваш туалет?
Глава 26
Полумесяц наблюдает сверху за нашими отражениями на серебристых боках жестяного бочонка с пивом.
Мы с Дэнни присели на корточках на чьём-то заднем дворе, и Дэнни сбивает улиток со слизнями лёгкими щелчками указательного пальца. Дэнни поднимает полный до краёв бочонок, подносит своё отражение к настоящему лицу ближе и ближе, пока его поддельные губы не соприкасаются с настоящими.
Дэнни отпивает почти половину пива и сообщает:
— Вот так пиво пьют в Европе, братан.
Из ловушек на слизня?
— Нет, братан, — отвечает Дэнни. Вручает мне бочонок и поясняет. — Тёплым и без газа.
Целую собственное отражение и пью, а луна заглядывает мне через плечо.
На тротуаре нас ждёт детская коляска с покосившимися колёсами: внизу они шире, чем вверху. Днище коляски тащится по земле, а в розовое детское одеяло завёрнут песчаниковый булыжник, большой настолько, что нам с Дэнни его не поднять. Розовая резиновая детская голова пристроена у верхнего края одеяла.
— Насчёт заняться сексом в церкви, — просит Дэнни. — Скажи мне, что ты этого не сделал.
Если бы только не сделал. Я не смог.
Не смог драть, пялить, пихать, пороть, трахать. Все те эвфемизмы, которых не случилось.
Мы с Дэнни — просто два обычных парня, которые в полночь вывели ребёнка на прогулку. Просто парочка милых юных ребят из этого приятного райончика больших особняков, где каждый из них отодвинут вглубь собственного газона. Всё это дома с автономной, климатически контролируемой, элегантной иллюзией безопасности.
А мы с Дэнни так же невинны, как опухоль.
Мы безобидны, как псилоцибиновая поганка.
Здесь такой приятный район — даже пиво, которое оставляют животным, всё сплошь импортировано из Германии да Мексики. Мы перебираемся через ограду в следующий задний двор и высматриваем под кустами наш очередной груз.
Приседая, чтобы глянуть под листьями, я спрашиваю:
— Братан, — говорю. — Ты же не считаешь, что я добросердечный человек, правда?
А Дэнни отвечает:
— Ну уж нет, братан.
После нескольких кварталов, после всех этих задних дворов с пивом, в честности Дэнни можно быть уверенным. Спрашиваю:
— Ты не считаешь, что на самом деле я в глубине чуткое и христоподобное проявление абсолютной любви?
— Хрена с два, братан, — отвечает Дэнни. — Ты мудак.
А я говорю:
— Спасибо. Просто хотел проверить.
А Дэнни медленно встаёт, разгибая только свои ноги, на жестянке в его руках снова отражение ночного неба, и Дэнни объявляет:
— В яблочко, братан.
Насчёт меня в церкви, рассказываю ему, — я больше разочаровался в Боге, чем в себе. Он обязан был поразить меня молнией. То есть, Бог ведь бог. А я просто мудак. Я даже не снял с Пэйж Маршалл шмотки. Она по-прежнему в стетоскопе, тот болтается между её грудей, — я оттолкнул её к алтарю. Даже халат с неё не стащил.
Приложив стетоскоп к собственной груди, она скомандовала:
— Давай быстрее, — сказала. — Хочу, чтобы синхронно с моим сердцем.
Нечестно, что женщинам не приходится представлять себе всякое дерьмо, чтобы не кончить.
А я — просто не смог. Эта идея про Иисуса тут же убивала у меня всякий стояк.
Дэнни вручает мне пиво, и я пью. Дэнни сплёвывает дохлого слизняка и советует:
— Лучше пей через зубы, братан.
Даже в церкви, даже, когда она лежала на алтаре, без одежды, эта Пэйж Маршалл, эта доктор Пэйж Маршалл — мне не хотелось, чтобы она стала просто-напросто очередной дыркой.
Ведь ничто не окажется настолько совершенным, насколько ты можешь его представить.
Ведь ничто не возбуждает настолько, как твоя собственная фантазия.
Вдох. А теперь — выдох.
— Братан, — сообщает Дэнни. — Это будет мой последний номер на сегодня. Давай, берём камень, и пошли домой.
