Читаем без скачивания Мадам Лафарг - Александр Дюма

– Увы! Даже этого я не могу, – отвечала она. – Я слишком стара, мне двадцать два года. В таком возрасте не начинают карьеру артистки. Я обречена, мой добрый друг. Но вот что я хочу вам сказать: среди всех моих несчастий, а они, слава Богу, меня не обходили, среди всех моих разочарований, а мне их, слава Богу, хватало, я часто думала о вас. И мне хотелось прийти к вам и сказать: «Что-то есть во мне. Но что это, я не понимаю. Предназначение это или, напротив, порок, который я не могу разглядеть и принимаю за добродетель? Просветите меня – мой ум, мое сердце, сама я на это не способны. Скажите мне, на что я годна. На земле нет существ ни на что не пригодных. Я не рождена, чтобы быть матерью мирного семейства, оделяя равной любовью свое хозяйство, мужа и детей. Я родилась для бурной неспокойной жизни. Я должна испытывать страсти или описывать их. И у меня, как у всех в этом мире, есть свой путь, своя дорога или тропинка. Вы могли бы помочь мне, потому что вы бы меня поняли. Но в этом доме, рядом с моей очаровательной тетей, моей безупречной кузиной, моим дядей, который с одинаковой тщательностью завязывает галстук и выправляет счета, – к кому мне обратиться? Им кажется, что я говорю на каком-то диковинном языке – готтентотском, ирокезском, гуронском. Все для них становится проблемой, и очень серьезной проблемой. „Дорогой дядя, мне нужно сто франков“. – „Дорогая племянница, я велю принести ваш счет и посмотрю, сколько осталось в вашем активе“.

– Поэтому, нуждаясь в ста франках, вы, милая девочка, предпочитаете взять их из кошелька вашей тети, чем просить их у дяди, не так ли?

– Как? Неужели тетя говорила с вами о подобной ерунде? Это же пустяк, ничтожность!

– Говорила, и очень серьезно, могу вас уверить.

Мария передернула плечами.

– Удивительно! То, что кажется совершенно естественным для одних, пугает и ужасает других!

– Неужели вам кажется совершенно естественным брать деньги из тетиного кошелька, когда они вам нужны?

Она топнула маленькой ножкой по сверкающему паркету и вытерла со лба бисеринки пота.

– Выслушайте меня, Дюма, – сказала она. – Безусловно, я не богата, особенно если сравнивать мое небольшое состояние с состоянием моей тети, но я вовсе не нищая! У меня есть восемьдесят тысяч франков. И хотя я не считаю с виртуозностью кассира в банке, но и моих познаний в счете достаточно, чтобы понять: восемьдесят тысяч франков, положенные под пять процентов, приносят четыре тысячи ренты. Из моих четырех тысяч мне выдают сто франков в месяц на мелкие нужды и туалеты. В год получается тысяча двести франков, значит, остается две тысячи восемьсот. И если я возьму из тетиного кошелька сто франков, то она может возместить себе их из оставшихся двух тысяч восьмисот. Спрашивается, что же тут неестественного?

– Мне бы хотелось, Мария, чтобы вы услышали, что я сказал об этом вашей тете еще до того, как вы мне дали свои объяснения. Поверьте мне, я в самом деле очень хотел бы вам помочь.

– Вы помогли бы мне, – сказала она со вздохом, – если бы вспомнили о предложении, которое сделали мне двадцать лет назад, когда впервые меня увидели.

– Предложил бы вам выйти за меня замуж?

– Так вы помните об этом?

– Конечно, помню.

– С человеком вашего склада я могла бы быть счастлива. Ваша слава могла бы польстить гордости четырех жен. Чего бы вы ни захотели, вы добиваетесь желаемого. Вы любите путешествовать, я могла бы ездить с вами, одевшись в мужское платье. Мы могли быть Ларой и его пажом, но без крови, пятнающей руки Гюльнар[95]. Чтобы любить, я должна восхищаться. Я могла бы полюбить вас, потому что гордилась бы вами. А в противном случае вы понимаете, как они поступят со мной, спеша изо всех сил от меня избавиться: выдадут за первого встречного. Я уже избавилась от двух женихов: субпрефекта и начальника почтовой конторы. Только Господь знает, кому я предопределена.

– Бедняжка Мария!

– Да, и вправду бедняжка. Ведь желая превратить меня в мою противоположность, пренебрегая тем, что дано мне самой природой, они обрекают на несчастье не только меня, но и того, с кем я буду связана.

– Бегите отсюда, Мария! Ваши четыре тысячи ренты означают независимость, вы уже взрослая, и вы свободны. Кто может навязать вам свою волю? Говорят, вы хорошо играете на пианино, говорят, у вас красивый голос… Возьмите учителя, работайте, пойте. Лучше не выходить замуж и стать артисткой, пусть даже посредственной, чем выйти замуж и стать никудышной хозяйкой дома. Хотите, я увезу вас сегодня вечером?

– Слишком поздно. Если бы мы встретились, когда не состоялось мое замужество с графом Ш(арпантье), все было бы по-другому: в отчаянии я была готова на любые крайности. Но с тех пор я стала трезвее и приняла решение: Диана Вернон выйдет замуж за субпрефекта или начальника почты. А если и это положение для меня слишком высоко, я стану королевой табачной лавочки и почтовых марок. Смотрите – лакей, стол накрыт и нас ждут к ужину. Возьмите меня под руку и пойдемте в столовую.

Я взял ее под руку.

Спустя неделю я узнал, что она вышла замуж за хозяина железоплавильного завода по фамилии Лафарг.

13

Я увиделся с Марией, но не знал, приехала она в Париж по настоянию своих тетушек или, напротив, сама пожелала выбрать именно здесь себе супруга.

Мария не ведала, откуда берутся женихи, которых ей одного за другим представляли. А загадка разрешалась просто: их поставляло брачное агентство Фуа[96].

Мадам де Мартенс в качестве опытной дипломатки взяла на себя тонкую задачу довести брак Марии до благополучного конца. На расспросы Марии, удивленной столь неожиданно возникшей конкуренцией, мадам де Мартенс объяснила, что она по своим делам связана с очень богатым коммерсантом и встречает у него в доме много молодых холостых промышленников.

Познакомить Марию с очередным претендентом было решено на концерте, куда должны были прийти мадам Гара вместе с племянницей, а мадам де Мартенс собиралась представить г-на Лафарга как одного из своих друзей.

«Было это, – пишет Мария Каппель, – в среду, я впервые увидела г-на Лафарга. Погода стояла великолепная, ни облачка в небесной лазури, ни тени дурного предчувствия у меня на душе.

Господи! Почему же печальный ветер, что плачет порой вместе с нашей земной юдолью, не жаловался в этот день, пробуждая ответное эхо в моем сердце? Почему не послали молнию грозовые тучи и не разбудили меня ото сна? Не осветили разверзающуюся пропасть своим синеватым светом? И вы, прекрасные звезды, глядящие с небесного свода, вы мерцали надо мною, но ни одна не упала с небес на землю смертельным предзнаменованием для бедной Марии!»[97].