Читаем без скачивания Возмущение Ислама - Перси Шелли

Песнь двенадцатая

Чудовищная радость и восторгПо улицам распространились людным;Безумный, задыхаясь, вдруг исторгИз сердца звучный крик, в боренье трудном;Кто умирал меж трупов в этот час,Услышав перед смертью благовестье,Закрыв глаза, в спокойствии погас;Из дома в дом весь Город и предместьяТа весть веселым криком обошлаИ отклики во всех сердцах нашла.

Рассвет зажегся в полумраке дымном, —И вот открылся длинный ряд солдат;Жрецы, с своим кровавым жадным гимном,В котором мысли черные звучат,Шли рядом; на блестящей колесницеСредь ярких копий восседал Тиран;С ним рядом, в этой длинной веренице,Был Призрак, нежным светом осиян,Пленительный ребенок. И в суровыхЦепях Лаон — свободный и в оковах.

Босой, и с обнаженной головой,Он твердо ждал пылающего гроба;И тесной был он окружен толпой,Но ни в одном не шевелилась злоба;Не побледнев, он был спокойно-смел,В устах его не виделось презренья,Как утро, на идущих он глядел,Приняв свое великое решенье;Как нежное дитя в дремоте, онСо всеми и с собой был примирен.

Кругом был страх, злорадство и сомненье,Но, увидав, что жертва так светла,Толпа пришла невольно в изумленье,И тишь в сердца глубокая сошла.К костру идет процессия, в убранствеЗловещем; сотни факелов немыхЛишь знака ждут в обширнейшем пространстве,В руках рабов покорных; ропот стих;И утро стало ночью похоронной,Принявши свет, толпой рабов зажженный.

Под балдахином ярким, как рассвет,На возвышенье, что с костром равнялось,Сидел Тиран, блистательно одет,Вокруг престола свита помещалась;У всех улыбки, лишь у одногоРебенка взор печален; окруженныйНемыми, вот уж гроба своегоКоснулся я, Лаон, неустрашенный;Все острова, там в море, видны мне,И башни, точно пламя в вышине.

Так было все безгласно в то мгновенье,Как это можно видеть в страшный миг,Когда, узнав удар землетрясенья,Все ждут, чтоб вот еще удар возник;Безмолвствовали все, лишь, умоляяТирана, тот ребенок говорил,Он смел был, в нем была любовь живая,Он за Лаона Деспота молил;Малютка трепетала, как в долинеМеж мрачных сосен — листья на осине.

О чем он думал, солнцем осиян,Средь змей? Среди всего, что необычно?Чу! Выстрел — и сигнал для казни дан,Чу! Новый выстрел прозвучал вторично.А он лежит, как в безмятежном сне,И факелы дымятся, — выстрел третийРаздался в этой страшной тишине —И в каждом сердце как порвались сети:Все чутко ждут, дыханье затаив,Чтоб вспыхнул пламень, ярок и бурлив.

Рабы бегут и факелы роняют,Крик ужаса идет к высотам дня!Они в испуге жалком отступают.Вот слышен топот мощного коня,Гигантский, темный, он с грозою сроден,Он пролагает путь среди рядов,И женский призрак, нежен, благороден,На том коне; сияющий покровНа этой тени ласки и привета,На этом стройном призраке рассвета.

Все думали, что Бог послал его,Что ждет их адский пламень, дик и зноен;Тиран бежал с престола своего,Ребенок был невинен и спокоен;Притворством свой испуг сокрыв, жрецыК нему взывали с лживою любовью,Его молили злобные льстецы,Служившие ему чужою кровью;И страх животный в сердце ощутив,Толпа бежала, как морской отлив.

Остановились, думают, стыдятся,Раздался общий вопль, как всплеск пучин,Когда потоки моря возмутятся;Все множество остановил один,Кто никогда пред нежной красотоюНе преклонил упорной головы,И в сердце жестком верою слепоюОледенил разорванные швы —Жрец Иберийский мудрыми считаетЛишь тех, кто кровью в сердце истекает.

Другие также думали, что онВелик и мудр, божественным считаяВсе, в чем терзанья пыток, страх и стонИ красоты в любви не замечая.Теперь, с улыбкой демонской в глазах,Возникши как злорадное виденье,В товарищах своих сдержал он страх,Сказав устами, полными презренья:"Владыки перед женщиной бегут?Опомнитесь, другая жертва — тут".

Тиран сказал: "Но это нечестивоНарушить клятву!" — И воскликнул Жрец:"Сдержать ее — бесчестно и трусливо!Пусть этот грех — мой будет, наконец!Рабы, к столбу ее! Представ пред трономВсевышнего, воскликну я: тебеЯ предал ту, что над твоим закономСмеялась, непокорная судьбе;Когда б не я, она бы радость знала,Но мысль моя тебя не забывала".

Дрожа, никто не двигался кругом,Молчали все. И, повода бросая,Рассталась Цитна с бешеным конем,Целует лоб его, и, убегая,По улицам пустынным он летит,Как ветер, как порыв грозы мятежной,И скрылся. О, какой печальный вид, —Вид женщины такой прекрасной, нежной,Чей юный, полный мягких блесков ликВ густом огне исчезнет через миг.

Из многих глаз невольно лились слезы,Но не могла роса весны блистать,Оледенили светлую морозы;И что ж они могли, как не рыдать!Увы, усталость Цитну победила,Она изнемогла в своем пути,И вот немых улыбкой убедилаПомочь ей на костер ко мне взойти;Заставив их себе повиноваться,Она взошла, чтоб с жизнию расстаться.

Со мною, у столба, средь жадных змей,Она стояла. Ласковым упрекомОна сказала все, и вот мы с нейСлились глазами, в счастии глубоком;Молчание бестрепетно храня,Насытиться друг другом не могли мы;Не слитые с толпой и с светом дня,Друг с другом были мы неразделимы,Перед любовью нашей мир исчез,Земля сокрылась, не было Небес.

Одно — одно — возвратное мгновенье,В пространствах незапятнанного дняОгней кроваво-красных воспаленье,Взметнувшися, коснулось до меня;Окутано свирепым током дыма,Оно плеснуло с шумом, как прилив,Свистя и трепеща неукротимо;И сквозь его пылающий разрывУвидел я, как будто из тумана,Что пал ребенок наземь, близ Тирана.

И это смерть? Костер исчез от глаз,Нет Деспота, Чумы, толпы несчетной;Огонь, что был так яростен, погас;Я слышал звуки песни беззаботной,Подобной тем, что в юности поют,Когда нежна любовь с отрадой цельной,И ласки для души — живой приют;Она росла усладой колыбельной,Она плыла, меняясь каждый миг,И дух ее к моей душе приник.

Я был разбужен ласковой рукою,Коснувшейся меня; передо мнойСидела Цитна: светлою водоюБлистал затон, манивший глубиной;На берегу, в сияниях приветных,Росли, склоняясь, нежные цветы,Был странен лик коронок звездоцветных,Безвестные деревья с высотыГлядели вглубь, цветы их, нежно-юны,В зеркальной влаге были точно луны.

Кругом вздымался склон зеленых гор,С пещерами, с душистыми лесами,Идущими в блистательный простор;Там, где вода встречалась с берегами,Лесное эхо с откликами струйВело переговоры; из расщелинВолна стремила влажный поцелуйВ мир трав, который ласков был и зелен,И возникала меж холмов река,Быстра, стрелообразна, глубока.

Меж тем как мы глядели с изумленьем,Приблизилась воздушная ладья,Она плыла, влекомая теченьем,И ветер пел, волну под ней струя;Ребенок с серебристыми крыламиНа ней сидел и так прекрасен был,Что тень, как от созвездий, над волнамиРонял он с этих нежно-томных крыл;И, ветру подчиняясь, эти крыльяБег лодки направляли без усилья.

Была из перламутра та ладья,Она плыла, внутри лучом играя:И были заостренными края,Она была — как будто молодаяЛуна, когда, превыше темных гор,Над соснами горит поток заката,Но багрянец и золотой узорБледнеют, даль земная мглой объята,И грань Земли приемлет поздний свет,Отлив лучей отхлынул, солнца нет.

Ладья у наших ног остановилась,И Цитна повернулася ко мне,Сиянье слез в ее глазах светилось,Восторг внезапный был в их глубине;"Так это Рай, — она сказала нежно, —Не сон, мы — вместе, здесь передо мнойМое дитя, и счастие безбрежно;Когда моей измученной душойБезумие владело, как могила,Ко мне малютка эта приходила".

К пленительному Призраку онаС рыданьем упоения прильнула,Нежней, чем этот нежный образ Сна,Ее земная красота блеснула,И чудилось, что воздух задрожалИ заалел от светлого блаженства,Согрелся и теплом ее дышал;Вся — нега, вся — виденье совершенства,Она дитя волной своих волосЗакрыла, сердце с сердцем здесь сошлось.

Тогда тот Серафим голубоглазыйЗаговорил, приблизившись ко мне,И искрились в его зрачках алмазы:"Я вся была как будто бы во снеС тех пор, когда мы встретились впервые;Меня очаровав мечтой своей,Ты дал узнать мне грезы золотые,Твой образ я соединяла с ней;И встретились в блаженный миг мы снова,Изъяты от страдания земного.

Когда зажгли костер, мечта мояИсчезла и, поддавшися бессилью,В бесчувствии упала наземь я,Мой смутный взор закрылся серой пылью,Мой ум блуждал; вдруг, яркий, точно день,Передо мною Лик Чумы промчался,Дохнул, и вот меня коснулась тень,И шепот, мне почудилось, раздался:"Спеши к ним, ждут они, окончен мрак!"И грудь моя прияла смертный знак.

И стало мне легко — я умирала.Я видела дымящийся костер,Зола седая кучею лежала,И черный дым, заполнивший простор,Еще висел у шпилей и на башнях;Молчали отупевшие войска,Забывши о своих мечтах вчерашних,В сердцах была глубокая тоска,Исполнилось заветное желанье,И пустота сменила ожиданье.

Вид пыток был как миг бегущих снов,И налегло жестокое молчанье;Тогда один восстал среди рядовИ молвил: "Ток времен, без колебанья,Течет вперед, мы — на его краю,Они же к мирным отошли пределам,Где тихо смерть струит реку свою.И что же, вы своим довольны делом?Погибли те, кем жизни душный сонМог быть в виденье счастья превращен.

Они погибли так, как погибалиВеликие — великих прошлых дней;Убийцы их узнают гнет печали,И много слез прольется из очейЛишь потому, что вам скорбеть придетсяО тех, чьей жизнью был украшен мир,Чей яркий светоч больше не вернется;Но, если неземной их взял эфир,В том мудрость есть для тех, что горько знают, —Жизнь — смерть, когда такие умирают.

Теперь бояться нечего Чумы.От нас должны исчезнуть страхи Ада,Освободились от неверных мы,Их казнь в огне была для вас услада;Но горестно вернетесь вы домой,Несчастные и робкие, как дети,И этот час забросит отблеск свойВ немую бездну будущих столетий;И эту ночь, в которой все мертво,Навеки озарит огонь его.

Что до меня, мне этот мир холодныйСтал тесен, как уродливая клеть.Узнайте же, как может благородныйРеспубликанец смело умереть, —И детям расскажите". — Тут, нежданно,Себе кинжалом сердце он пронзил;В моем уме все сделалось туманно,И смерть меня совсем лишила сил,Но все же гул толпы сказал мне ясно.Что новый свет возник в ней полновластно.

Крылатой Мыслью очутилась яС бессмертными, с их Хором многоликим,Там, где, сиянье звездное струя,Над всем, что можем мы назвать великим,Был Дух блестящий. Гений мировой.Вкруг Храма простирает он владенья;Там острова, Элизиум живой,Там вольные живут для наслажденья;От их жилищ я послана сюда.Чтоб в этот Рай ввести вас навсегда".

Ласкающей безмолвною улыбкойОна дала нам знак войти в ладью,И вот мы, молча, сели в лодке зыбкой,Тревожившей прозрачную струю;И, распустив блистающие крыльяПо ветру благовонному, онаВела свой челн; воздушно, без усилья,Как паутинка, что едва видна,Ладья летела, устремляясь к дали,И точно берега от нас бежали.

Все вниз и вниз ликующий потокСреди стремнин, где кедры смотрят мрачно,Бежал, и по нему летел челнок,И глубь воды под ним была прозрачна,Незримый ветер, рея и звеня,Мчал звуки и дыханье аромата,Так плыли мы три ночи и три дня,В рассвете, в полдень, в зареве заката,Мы уносились весело вперед,По лабиринту светлых вольных вод.

Какая поразительная сменаТеней, и форм, и всех картин реки!Горит заря, и золотится пена,Дрожат, переливаясь, огоньки;Средь скал, поросших нежными цветами,С певучим всплеском льется водопад;Сверкают искры быстрыми звездами,Водовороты зыбкие кипят;Блеснет луна и глянет с небосклона, —Вкруг островов недвижна гладь затона.

Сквозь день и ночь жемчужная ладьяЛетела вдаль, как тучка золотая,Как мысль, что вечно мчится, свет струя,И мчится все, нигде не отдыхая, —Через леса дремучие, как тьма,Средь мощных гор, на чьих немых вершинахЦиклоповские были терема,Вещая нам о давних властелинах;Нахмурившись, глядели с высотыНа блеск воды их грубые черты.

Порой среди лугов необозримыхЗа милей милю плыли мы вперед,И в очертаньях еле уловимыхБежали тени облачных высот;Порой сквозь мглу пещер дугообразныхСкользили, с их высоких потолковСтруился свет как бы лучей алмазных,Воздушно-изумрудных нежных снов,И проскользали тени чрез теченье,Как сны на светлой зыби сновиденья.

И между тем как мы вступали в Рай,В умах у нас любовь и мудрость были,Как в чашах, что налиты через край,Кипит вино сверканьем влажной пыли;Безумны были острые слова,Звучавшие как отклик в чаще леса,Улыбки, слезы, радость в них жива, —И порвалась великая завеса;Мы знали, что, хоть благо на ЗемлеЗатемнено, оно горит во мгле.

Три дня, три ночи — мысли сосчитали,Как много обольстительных часов!Меж тем в лазурной выси, в новой дали,Неслись Луна и Солнце, сонмы сновЛучистых, луноликие светила,Созвездья неизведанных Небес;В четвертый раз заря озолотилаВесь этот мир непознанных чудес,И стал поток — как яростное море,Но прямо дух стремил челнок в просторе.

Да, прямо там, где, точно глыбы гор,Вздымались груды волн в лощине смутной,И изо всех щелей лился в простор,Под дикий гром, поток ежеминутный,И ветер прилетал от берегов,Как стая вихрей, зарыдавших звонко, —Как тень, на зыби яростных валов,Летел челнок прекрасного ребенка,И радуг исступленных блеск сверкал,И бился пенный дождь о камни скал.

Поток реки, безумьем обуянной,Умолк; челнок застыл, как он взвился;Мы глянули назад: во мгле туманнойПрибой блестящий с озером слился;И, точно овладела ей услада,Ладья застыла между двух Небес;Четыре рокотали водопада,Как бы из золотых идя завес;Они из туч бегут по горным склонам,И это море делают затоном.

На глади недвижим, я увидал,Как льнет вершина снежная к вершине,И каждый остров, там вдали, блистал,И, точно сфера света, посредине,Храм Духа возвышался вдалеке,Оттуда исходил к нам звук призывный,К нему, в объятом чарой челноке,Скользили мы дорогой переливной,Так диск Луны проходит вкруг Земли,И гавань здесь мы светлую нашли.

Примечания