Читаем без скачивания Памятью сердца в минувшее… - Константин Левыкин

В восьмом-девятом классах к нам пришел другой учитель. Мы очень завидовали нашим соседям из восьмого «А», в котором Владимир Андреевич продолжал преподавать свой предмет и был их классным руководителем. Кроме того, он теперь стал заведующим учебной частью в старших классах. Все ждали и надеялись встретиться с ним снова в десятом классе. В школе уже установилась традиция – Владимир Андреевич вел математику в выпускном классе. Но нашим ожиданиям не суждено было сбыться: в сорок первом он сразу ушел на фронт. И уже в конце лета его жена, наша учительница немецкого языка Соколова Клавдия Александровна, получила похоронку. Погиб наш Владимир Андреевич Кладковой под древним русским городом Медынью.

Такая же судьба вышла и нашему учителю истории Петру Федосеевичу Радченкову. Первые уроки по только что восстановленному в советской школе предмету – истории – мы в двести семидесятой школе получали от него. Наш историк своим появлением в классе произвел на нас необычно веселое впечатление. Он был молод, курчав, курнос и говорил зычным баритоном. В сравнении с Владимиром Андреевичем он был далеко не строг в одежде. Может быть, просто хорошего костюма он еще не мог купить, так как только что начал свою педагогическую службу и зарплата у него была ниже средней. Откуда он пришел в эту профессию, никто не знал. Я предполагаю, что до того, как стать учителем, он был пионервожатым и, может быть, прошел через рабфак. В нем прорывалась натура пионерского и комсомольского лидера. В движениях он был энергичен и быстр, в речи решителен и призывен, в суждениях категоричен. Предмет свой он преподавал не столько знаниями, сколько убеждениями. Его убеждения звучали для нас приказом. Но знание истории в нем заметно прибавлялось. Он тогда продолжал заочно учебу в пединституте. Мы, конечно, все сразу полюбили Петра Федосеевича, признали в нем своего вожака и имя и отчество его произносили скороговоркой «Пер-Федосеич». Наверное, не так уж намного он был старше своих учеников и с молодым азартом своим расставаться не спешил. В летние месяцы, в пору школьных каникул, он любил ходить в походы и подобрал себе интересную компанию. С ним вместе ходили в путешествия учитель физики Сергей Алексеевич Иванов и второй учитель математики Николай Алексеевич Ратников. Этим персонажам будет уделено свое место в моих воспоминаниях. Туристические увлечения были не единственной их особенностью. Слово «туризм» в то время у нас было малоупотребимо. Он не был так широко распространен и организован. Тогда просто или ходили в походы, или путешествовали. Наши путешественники любили бродить в летние месяцы по Кавказским или Крымским горам и черноморским берегам. Специальных маршрутов они не разрабатывали, специальной экипировки и снаряжения не имели. Все они были тогда холостяками. В начале лета брали билет до какого-нибудь города и от него пешком передвигались к другому городу, или за Кавказский хребет, или из-за Кавказского хребта, от героического Перекопа до героического Севастополя, а там по берегу до Феодосии или обратно. Возраст и характер у троих путешественников были разными, но их объединяла общая охота к перемене мест. В конце лета они возвращались в Москву. Однажды кому-то из наших ребят случилось их встретить на Курском вокзале. С поезда они сошли без багажа, в тюбетейках, в потерявших цвет белых брюках и изорванных тапочках.

За два-три года до войны холостяцкие пристрастия друзей сменились совсем другими заботами. Они вдруг почти одновременно женились и перешли на оседло-семейный быт с повседневными обязанностями отцовства. У более молодых – Петра Федосеевича и Николая Алексеевича – родились свои дети, а Сергей Алексеевич стал отцом приемного сына – ученика нашей школы. Но особенно заметно приосанился и по-мужски остепенился Петр Федосеевич. Он закончил учебу в пединституте, в школе стал завучем начальных классов и выглядел теперь более солидно. Однако для всех он оставался общим Пер-Федосеевичем. А для нас, ставших накануне войны старшеклассниками, он стал старшим товарищем. С нами, как с равными, он теперь здоровался за руку. Он всегда был в курсе наших учебных дел, давал советы, обсуждал, как со взрослыми, школьные проблемы и тревожные события предвоенной жизни страны. В первый понедельник начавшейся войны почти все старшеклассники, только что сдавшие последние экзамены, с утра пришли в школу. Этот день оказался последним днем встречи с Петром Федосеевичем. Мы увидели его стоящим на ступеньках лестницы в директорском вестибюле, и впервые за время нашего школьного знакомства Пер-Федосеич удивил нас своим необычным растерянным видом. Мы ожидали от него уверенных напутствий, а услышали печальные слова прощания. Не скрою, нас это разочаровало. Но где нам было понять состояние отца перед вечной разлукой с только-только начинающим жизнь сыном. На следующий день Петр Федосеевич Радченков ушел на призывной пункт войны, с которой он не вернулся.

В те же первые дни войны на фронт ушел и Николай Алексеевич Ратников, учитель математики, преподававший этот предмет во время нашей учебы в восьмом и девятом классах после Владимира Андреевича Кладкового. Но в моей памяти он оставил несколько иные следы. Я уже отмечал, что смену преподавателя по математике мы переживали с нескрываемой обидой. Мы действительно не скрывали этого чувства. С самого начала знакомства нам очень не понравился внешний вид нового учителя не только потому, что он был некрасив и неопрятен, а больше потому, что очень мало в его облике было мужских качеств. Шел он какой-то вихляющейся походкой, склонив голову набок и не по-мужски виляя задом. Челюсти у него были с неправильным прикусом. Когда он говорил, обнажались крупные желтые зубы, за которыми не умещался язык, и казалось, что рот его был полон горячей каши. А когда он молчал, то челюсти его все время двигались, словно жевали жвачку. Нам трудно было не заметить этих дефектов во внешности особенно тогда, когда он очень немужским голосом объяснял нам урок. Это мешало нам вникать в суть этих объяснений. Однако со временем мы привыкли к новому учителю. И, справедливости ради, скажу, у Николая Алексеевича я научился решать задачи по геометрии, уменью применять к решениям знание теорем, аксиом, функциональных и алгебраических зависимостей и отношений. И несмотря на это, антипатия к учителю так и не была преодолена в нашем классе. Мы устраивали ему всякие каверзы, уходили с уроков. Однажды в ожидании учителя, запаздывающего после звонка, кто-то из нас выглянул за дверь и увидел, что Николай Алексеевич шел медленно по коридору, ведя рукой по стене. Он был пьян. Потом еще несколько раз он приходил в класс под порядочной «мухой». В такие дни он ставил всем пятерки.

А однажды мы узнали, что Николай Алексеевич женился на бывшей нашей классной руководительнице, Полине Дмитриевне. Нам было опять обидно, ибо мы не могли понять, почему она выбрала себе такого мужа. Не дано нам было тогда понимать это, когда у женщины, может быть, и выбора-то не было. А она тогда уже была в возрасте, за невестиными пределами, судьба уже больше ничего не могла ей пообещать. Все равно мы были в обиде за нее на нашего математика. А Полина Дмитриевна была счастлива. И в Николае Алексеевиче мы скоро заметили перемены. Он стал ходить в чистых рубашках, в отглаженном костюме. За год до войны у него тоже родился ребенок. Не помню только, кто это был – мальчик или девочка.

На второй день всеобщей мобилизации Николай Алексеевич ушел на фронт, но ему повезло: в 1945 году он вернулся с войны. Однажды в 1947 году я встретил его около нашей школы вместе с учителем физики и его товарищем по кавказским путешествиям Сергеем Алексеевичем Ивановым.

Среди всех учителей двести семидесятой школы на особое место я ставлю учителя физики Сергея Алексеевича Иванова. Кое-что я уже успел о нем рассказать, но все это было не главное. Неглавной в этом человеке была его специальность учителя физики. Он не делал культа из своего предмета, не увлекал нас в занимательные тайны его законов и экспериментов, хотя и преподавал его профессионально, на достаточно высоком уровне собственных знаний. В молодости он учился в реальном училище и до начала Первой мировой войны едва не успел закончить Московское высшее техническое училище. Полученных знаний ему оказалось достаточно, чтобы после окончания той войны, в которой он участвовал с начала и до конца, стать школьным учителем по физике и математике. Но в школе он стал не только преподавателем этих предметов. Он был первым человеком, который приобщил нас к миру искусства, научил нас не только ходить в театр, но и познакомил с тайнами театрального действия, перевоплощения в образы русских героев, чем способствовал более глубокому пониманию русской литературной классики, да и событий русской истории. Все это мы получали от него параллельно со знанием физических законов в учебном классе физики во время его коротких, ярких и увлекательных отступлений от предмета в свои собственные воспоминания об увиденном в жизни и в театре, о прочитанном и пережитом. Сергей Алексеевич был удивительно привлекательным, интересным, очень общительным со своими учениками, очень культурным и воспитанным человеком. Но в самом начале нашего знакомства учитель удивил нас своим необычным, очень занятным видом. Он был весьма подвижным мужчиной средних лет и чуть ниже среднего роста, круглым и упругим, как футбольный мяч. Фигура его состояла из огромной и круглой, как арбуз или глобус, головы на круглом, как бы накачанном воздухом, туловище. Его круглое туловище с короткими руками, одетое в кургузенький, не сходящийся на животе пиджачок, стремительно двигалось на одетых в коротковатые брючки ногах. Сергей Алексеевич зимой и летом ходил в холодных полуботинках, которые в пятках были стоптаны на разные стороны. Таких же удивительно подвижных и круглых человечков я тогда, в детские годы, увидел на иллюстрациях к «Посмертным запискам Пиквикского клуба» Диккенса и до сих пор сохранил уверенность в том, что Сергей Алексеевич вписался бы в этот замечательный человеческий ансамбль не только своим внешним видом.