Читаем без скачивания Наша тайная слава - Тонино Бенаквиста

Кристиан Гримо попросил его повернуться, потом принять соответственную позу, упершись жезлом в пол. Выкликала согласился на осмотр, не теряя своего природного достоинства.

— Первые гости прибудут в двадцать часов. Даже если кто-то опоздает, ваша служба закончится около двадцати трех. До полуночи получите расчет, обратитесь к моему секретарю. Одно уточнение: думаю, в ваших справках о гонораре не пишут «выкликала». Есть ли какое-нибудь официальное наименование вашей работы?

— Поставьте: «распорядитель церемонии».

— Хорошо. У вас есть вопросы?

— Мне надо знать, ожидаются ли приглашенные, которых надо обязательно объявлять с титулом, званием или указывать их социальный статус? Сановники высокого ранга, президенты, принцы крови, академики, священнослужители?

— Ничего такого.

— С другой стороны, будут ли гости, чья фамилия представляет трудности произношения? Мне бы не хотелось просить их повторять ее, во избежание обид.

— Держите, вот список. Вы там как раз найдете фамилию одного друга-валлийца, которая пишется «Llewellyn», но произносится «Луэлен».

Выкликала пробормотал ее себе под нос раза два-три, потом просмотрел список и положил его на письменный стол.

— Если не случится ничего непредвиденного, мы с вами больше не увидимся, — заключил Кристиан Гримо. — Желаю вам удачи.

Выкликала вышел из кабинета, успокоенный по-военному четкой организацией вечера: приемлемое расписание, твердая оплата — он вернется домой еще до часа ночи с восьмьюстами евро в кармане. Еще два вечера в месяц по такому тарифу, и дети будут накормлены, счета оплачены, кровля частично починена. Он рискнул заглянуть в залы первого этажа, обогнул буфетные стойки, на которых расставляли съестное, потом вернулся в перистиль с колоннами, где ему предстояло священнодействовать. В парадном дворе четыре типа в партикулярном платье ставили футляры со своими инструментами прямо на землю — две скрипки, альт и виолончель. Выкликала мысленно возблагодарил своего нанимателя за то, что тот выбрал для своего приема струнный квартет. Две недели назад в замке Шенонсо ему пришлось терпеть группу исполнителей мариачи, старавшуюся изо всех сил сойти за настоящих мексиканцев, — они умели играть всего три вещи и пилили их по кругу до самой ночи.

В 21:30 Кристиан Гримо, стоя в кабинете перед зеркалом на подставке, надел свой белый смокинг, сшитый на Сэвил-роу, в Лондоне. Он был один. Ему оставалось сделать незначительный с виду, но весьма красноречивый выбор относительно того, как бы он хотел быть воспринятым своими гостями: стоит ли ему предстать перед ними с бабочкой или нет? Он колебался между классической элегантностью человека, еще умеющего завязать настоящий галстук-бабочку поверх воротничка с отогнутыми уголками, и непринужденной элегантностью того, кто освободился от диктата всех сводов правил. Вдалеке, сквозь изысканные аккорды концерта Моцарта, он угадывал слабый гул разговоров, звяканье бокалов, иногда прорывавшийся смех — звуки хорошего общества, приглушенные, деликатные, изящно-насмешливые. Зато — и это была первая неприятность вечера — до него ни разу не донесся голос выкликалы. А ведь он настаивал на этом пункте! Требовал, чтобы имена приглашенных звучали по мере их прибытия, словно отвечая на его призыв! Кристиан не удержался и стал мысленно их пересчитывать, представляя себенедоумение всех пятидесяти нетерпеливых гостей: Да где же он, куда подевался? Будучи в центре всех разговоров, он тянул бы с появлением до последнего, пока все не усомнились бы, что он вообще присутствует в этих стенах. Ах, быть всего лишь молвой в собственном доме — кто еще мог бы подарить себе подобный каприз? И похоже, что это приятное ощущение будет испорчено нерадением хваленого профессионала, не способного на величавую выразительность! Впрочем, во время их короткого собеседования на вопрос: Надеюсь, у вас зычный голос? — он ответил писклявым фальцетом: Никаких проблем, мсье — без малейшей убедительности, без малейшей мощи! Будто довольно нацепить на себя эту церемониймейстерскую цепь, чтобы выдавать себя за выкликалу! Вместо того чтобы сотрясти своим голосищем весь особняк Бейнель, этот подлец прошамкал что-то себе под нос, как дряхлый старикашка, требующий свой суп. Кристиан позвонил секретарю в офис:

— Ну дождется от меня эта Элизабет Вейс! Она мне рекомендовала какого-то неумеху! Я не услышал ни единого имени, Максим, ни единого! Представляю, как гости теряют терпение. Вы заметили, кого не хватает?

— …

— Максим?

— Распорядитель церемонии тут ни при чем, мсье.

— ?..

— Никто не явился.

— ?..

— Скажем: пока никто не прибыл.

— Когда вы говорите «никто»…

— Никто. Ровным счетом никто.

— Перестаньте меня разыгрывать.

И Максим замкнулся в виноватом молчании. Хотя этот праздник они продумывали вдвоем в течение долгих месяцев, так что, если сейчас происходила катастрофа, повинны в этом были оба.

— Но я же их слышу! Смех, звон бокалов, приглушенные разговоры! Послушайте сами!

Но вдруг, кроме Моцарта, Кристиан не услышал ничего — ничего из того, что минутой раньше звучало в его ушах сладостными отголосками собственного успеха. Так и не завязав узел бабочки, он устремился через залы между буфетных стоек и столов, где терпеливо ожидали, скрестив руки, официанты в ливреях, и вынырнул в совершенно пустом перистиле, где не было никого, кроме выкликалы, застывшего в торжественной неподвижности, несмотря на отсутствие аудитории. В парадном дворе на красной, безупречно гладкой ковровой дорожке не было никаких следов. Струнный квартет в рединготах и напудренных париках пиликал анданте без всякой публики.

— Кажется, я догадался, — сказал хозяин дома своему выкликале. — Друзья сговорились сделать мне сюрприз. Все спрятались в одной из гостиных и ждут меня с транспарантом типа «С днем рождения!». И это превосходно воспитанные люди, которых я считал неспособными на такой вульгарный фарс!

Не имея возможности подтвердить эту гипотезу, выкликала кинулся в соседний зал за стулом для Кристиана Гримо, который рухнул на него совершенно обессиленный, охваченный доселе незнакомым чувством — что его все бросили.

— Будьте добры, вы не могли бы подняться в мой кабинет и принести мне этот чертов список приглашенных?

На самом верху лестницы, нависавшей над парадным двором, Кристиан Гримо, почти в двадцать два часа все еще надеялся на какую-то внезапную перемену. Максим выдвигал гипотезы, одна абсурднее другой, чтобы объяснить эту столь демонстративную опалу, но они лишь усугубляли ее еще больше. Зная склонность своего секретаря к мелодраме, хозяин попросил его вернуться в офис, где от него будет гораздо больше проку. Чтобы попытаться понять, что же разыгралось в его жилище, он предпочитал иметь единственным свидетелем совершенно постороннего человека, который в силу своей профессии наверняка знавал и не такие недоразумения, случавшиеся в светских делах. Быть может, им вдвоем удастся найти рациональное объяснение этому загадочному прецеденту. Так что выкликала оказался один на один с униженным и сбитым с толку типом, растерявшим со времени их первой встречи всю свою самоуверенность.

— Я напрасно останавливался на каждом из имен в этом списке, все это люди из моего ближнего круга. И помимо поздравлений с днем рождения, у каждого есть веская причина присутствовать здесь. Вот, например… Джулиус Бронкертс с женой. Они не могут не прийти! Джулиус — один из моих компаньонов, он никогда не упускает случая справиться о состоянии моих финансов, понаблюдать за внешними признаками моего процветания. Чего же лучше для снятия всякого беспокойства, чем такой повод? В первое время они восхищались этим таинственным особняком и роскошью, которой я себя окружил, так что будут пересчитывать все драгоценные камешки, всех богачей и казначеев, которые потрудились приехать. Потом их охватят подозрения… С чего бы это я, никогда не созывавший гостей, вдруг решил блеснуть? Не кроется ли за этим внезапным и пышным гостеприимством что-нибудь еще? В деловом мире тот, кто упорно говорит о своем добром здравии, как правило, агонизирует. Не подстерегает ли меня банкротство? Господин Бронкертс и его супруга придут сегодня вечером, чтобы получить доказательство.

Кристиан Гримо бросил взгляд на безнадежно закрытый вход. Квартет начал легкое, шутливое allegretto, совершенно неадекватное серьезности момента.

— Гаспар Фроман, старина Гаспар, мой давнишний друг! Как он может не прийти? Мы еще в лицее были неразлучны! Это же вернейший из верных. Мой исторический телеканал — когда мне случается забыть какой-нибудь анекдот о собственном детстве, я звоню именно ему. Если кому-то суждено однажды рассказать историю моей жизни, так это будет он, как и я сумею рассказать его собственную. И из нас двоих он наименее злопамятный, никаких скелетов в шкафу, никаких застарелых обид. После стольких лет мы, бывает, и сами этому удивляемся. Правда, иногда, прикрываясь нашей сорокалетней дружбой, он позволяет себе зайти слишком уж далеко… Знаете, пресловутый долг старых друзей вмешиваться в твою жизнь. По его мнению, он имеет право говорить мне правду. И кичится этим перед теми, у кого его нет. Я, Гаспар, могу говорить Кристиану, что он зачерствел, связался со шлюхой и не надо бы ему вести себя так с тем-то и тем-то. Он приверженец пословицы «Кого люблю, того и бью», поэтому позволяет себе осуждать меня почти за все. Можно подумать, что я его не так уж и люблю, потому что сам-то никогда не делаю ему упреков! Как правило, он радуется моим успехам. Завидует мне, не ревнуя. Он лучше меня знает, как мне жить. Этот твой новый «порше-каррера»… Куда ты его денешь, ведь второе место в гараже занято «мазерати»? И почему ты выбрал красный? Красный — это же для «феррари», а для «порше» нужен серый! Подчеркивать мои промахи вкуса его забавляет. Ему так нравится выставлять меня выскочкой. Порой он заявляет во всеуслышание, что не может себе позволить то или другое, чтобы нокаутировать меня на моем ринге миллионера. Мой друг Гаспар любит измерять проделанный путь, но иногда делает этовысокоточными инструментами: штангенциркулем, транспортиром, лупой. Десять лет назад я пригласил его на три дня в Вену, в самый шикарный отель — «Империал». Мы провели там три исключительных дня. Я хотел повторить опыт, но на этот раз забронировал номера в «Захере», другом венском Гранд-отеле, в месте, у которого есть своя история, традиции. Конечно, он не такой роскошный, как предыдущий, чуть менее показушный, но зато на всем печать подлинности. Гаспар жаловался все эти три дня. Все ему было хуже, чем в «Империале», и спа-салон меньше, и обслуживание номеров слишком медленное, и сухой мартини слишком мокрый. Из-за меня он чувствовал себя так, будто его разжаловали. Как он может не прийти сегодня, не покритиковать детали? Заметить, что фуа-гра не от Плантена, что я люблю окружать себя льстецами, что моя новая ваза эпохи Сун на самом деле более поздняя? Поверьте мне, он обязательно явится.