Читаем без скачивания Задание - Станислав Родионов

— Только без приданого, — буркнул он.

— А если некрасивая?

— Тогда перекрестись, — посоветовал Леденцов.

— Чего?

— Скажи спасибо, вот что. Красивую за что берут? За внешность. А некрасивую? За душу. Сколько я знаю несчастных красавиц…

— Почему несчастных? — усомнилась Ирка.

— Вокруг нее вьется десяток парней. Все разбитные, нахальные, привыкшие хапать что получше. А скромненькие в сторонке. Да разве дело в красоте?

— В любви?

— Не только. Знавал я красавицу… И внешность, и влюблялась до умопомрачения. А замуж не брали. И правильно делали.

— Красивая, любила… Какого рожна надо?

— Я перечислю, какого рожна… Парень смотрит: не изменит ли при такой внешности, какой у нее характер, любит ли детей, какой станет хозяйкой, умна ли, между прочим, и будет ли с ней интересно?.. И тэ дэ.

— А любовь?

— Капитан… На работе есть парень по кличке «капитан». Он говорит, что любовь — это лишь повод. Семью надо строить не на чувствах, а на более крепком фундаменте. Так что внешность, Ирина, дело второе, а может быть, и третье.

Леденцов спохватился. Часы он оставил дома, поэтому за временем не следил. Зарядку, считай, сделал, но еще бритье, душ, одевание, чашка кофе; да мама наверняка не выпустит без каких-нибудь сырников или блинчиков.

— Боря, я детей люблю, — сообщила Ирка.

— Не сомневаюсь.

— И я верная.

— Убедился.

— Характер у меня баламутный, но отходчивый.

— Тоже убедился.

— Варить умею. Знаешь, какие дрочены стряпаю?

— Стряпаешь… что?

— Дрочены — картофельная запеканка.

Теперь Леденцов забеспокоился уже не о времени. Разговор принял тревожный оборот, тот самый, которого он давно остерегался. Они уже говорили не о любви вообще — они уже говорили о дроченах.

— Я ищу жену, которая не умеет готовить, — попробовал он отшутиться.

— Зачем?

— Чтобы поменьше есть, а значит, и подольше жить.

Ирка задумалась, не приняв шутки. Этой заминкой он решил воспользоваться и уже хотел было встать. Но она тихонько спросила:

— Чувствуешь?

— Что?

Ирка взглядом показала на свою грудь, подняв ее еще выше.

— Понюхай.

Леденцов неуверенно склонился, но она крепко обхватила рукой его затылок и ткнула лицом в утопающую плоть, как в подушку. Сильный приятный запах чуть не задушил.

— Окропилась, — удивился он, выныривая.

Раньше от нее пахло сигаретами и вином. Теперь вот духи. Волосы намыты так, что и не блестят. Кофточка новая, первозданной белизны. Губы подкрашены, глаза подведены.

— И чем пахну?

— Ну, цветами.

— Аромат прохладной зелени первых цветов с мягкой нотой туберозы, — расшифровала она запах. — В рекламе написано.

Леденцову вдруг сделалось жарко. Он чувствовал, как краска горячит щеки, сливаясь цветом с огненной головой. Какая стыдуха… Мама у окна, старушки, соседи… И все видели, как он припадал лицом к девичьей груди. Попробуй объясни, что в оперативных целях нюхал мягкую ноту туберозы.

— Боря, мы с тобой ходим? — невнятно спросила Ирка.

— Не летаем же.

— Боря, мы с тобой встречаемся?

— А как же не встречаемся?

— Находимся в отношениях?

— Мы дружим, — наконец догадался он, что она хочет выразить.

— Когда дружат, то не целуются.

— Не целуются, — согласился Леденцов.

— Правда? — обрадовалась Ирка тому, что они все-таки не дружат.

Он лишь вздохнул. Видимо, этот вздох она приняла за подавленную страсть. Ирка прильнула к нему и поцеловала в щеку сильным чмокнувшим поцелуем, обдав запахом своих новых духов.

— Боря, у нас любовь, да?

Сильный порыв ветра, который осенью случается внезапно и ниоткуда, взметнул сухие листья. Где-то хлопнуло жестью, где-то выбило стекло… Но Леденцов испугался раньше, до этого ошалелого вихря…

Меж корпусами медленно ехала милицейская машина, попыхивая синим огоньком. Она стала, не добравшись до его дома, будто что-то увидела в оголенных кустах. Из машины вышел сержант Акулинушкин, в форме. Леденцов насупил брови, наморщил лоб и послал ему жуткий пучок биоволн, чтобы сержант топал к парадному и поднялся в квартиру, к маме: за это время Ирку можно было бы спровадить. Но Акулинушкин, видимо не читавший про биоволны и больше веривший своим глазам, подошел к скамейке и внятно сказал:

— Доброе утро, товарищ лейтенант! Начальник уголовного розыска срочно вызывает.

— Какой такой начальник? — дурашливо спросил Леденцов, пробуя спасти положение.

Акулинушкин набычился:

— Майор Селезнев! Какой…

Ирка встала. Ее скулы побелели так, будто кость проступила. Казалось, что остекленевшие глаза лишились жизни и она ничего не видит. Но Ирка вздрогнула и сделала шаг назад. Потом второй… И побежала сквозь кусты, по-звериному ломая ветки и обрывая забытые осенью листья.

25

Неприятности в одиночку не ходят, скорее всего ходят парами.

Машину за ним прислали, потому что Паша-гундосый направился в баню. Синий плащ сдал на вешалку. В лицо его оперативники не знали, фотографии были старые, искать в парной среди голых тел бессмысленно. И не крикнешь: «Паша-гундосый, выходи!» Поэтому встали у класса и, главное, у вешалки, куда он пришел бы за синим плащом. Но Паша обманул их так просто, что они не поверили, проторчав в бане до закрытия. Чуть ли не под каждый таз заглядывали… Оперативник у класса узнать его не смог, а синий плащ Паша просто не взял. Может быть, он и правда внук Леньки Пантелеева?

Сперва Леденцову и другим оперативникам всыпали в Управлении, потом выдал свою порцию начальник райотдела, а уж потом и начальник уголовного розыска.

— Теперь вы, товарищ капитан, — горько предложил Леденцов, садясь в креслице и поглаживая гудевшие ноги.

Петельников задумчиво провел ладонью по щеке и подбородку, которые к вечеру начинали шуршать, намекая, что рабочий день давно кончился и уже недалеко утреннее бритье.

— С Пашей ясно, будем ловить, — добавил Леденцов. — А вот что теперь делать с Шатром? Ирка наверняка всех оповестила…

— Может быть, они от страха разбегутся?

— Задача была шире, товарищ капитан.

— Ну, перевоспитать их тебе не под силу.

— Шатер мне тоже кое-что дал…

— Например?

— Педагогические мысли.

— Поделись.

Леденцов смотрел в лицо капитана: не усмехается ли? Но взгляд Петельникова недвижно уперся в него, и лейтенант знал, что надолго — на добрую минуту, на две. Эти твердые и бесконечные взгляды мало кто мог выдержать и уж совсем никто не мог разгадать. В таких случаях Леденцов вяло отворачивался, чтобы зря не тратить нервную энергию, так необходимую для работы с преступным элементом.

— Про неосознанную жестокость, товарищ капитан. Дело в том, что всему живому больно…

— Небось на лягушках экспериментировал? — все-таки усмехнулся капитан.

— Педагоги говорят о неосознанной жестокости детей, — не принял иронии Леденцов. — Ошибаются. Жестокость неосознанной быть не может. Вот доброта бывает и неосознанной.

— Запиши, — посоветовал Петельников.

— Запишу, — упрямо подтвердил Леденцов.

— Куда?

— В толстый блокнот под названием «Мысли о криминальной педагогике, или Приключения оперуполномоченного Бориса Леденцова в Шатре».

Петельников легко встал и прошелся по кабинету, как показалось лейтенанту, с неожиданной радостью. И Леденцов завистливо подумал, что капитан не устает. С девяти тут, раз пять выезжал в город, сейчас двадцать три ноль-ноль, а шаг его силен, торс прям, и плечи развернуты. Вот только чуть потемнели щеки с подбородком. Впрочем, электробритва в шкафу.

— Если бы я записывал свои мысли, то скопились бы тома.

— Почему же не писали, товарищ капитан?

Петельников остановился и заговорил сердито, будто кого обвинял:

— Да потому что я не имею ответа на главный вопрос: почему? Почему человек делает плохо, зная, что это плохо? Тебе попадался преступник, не слыхавший о законах? Вор, не знавший, что нельзя воровать? Убийца, хулиган, насильник, не ведавший о неприкосновенности человеческой личности?

— Нет, товарищ капитан.

— Жестокость в отличие от доброты всегда осознанна… Верно! Каждый преступник нарушает закон осознанно. Но вот почему нарушает, коли осознал? Почему бьют человека, если знают, что тому больно?

— Я об этом думаю, — сказал Леденцов вялым голосом, значащим, что пока ничего не придумал.

Петельников вернулся за стол и глянул на часы. Они лишь подтвердили ощущение времени. За окном давно тьма-тьмущая, в райотделе тихо, да и в городе глохнет шумок. Их рабочий день кончился. Впрочем, если ничего не произойдет в следующую минуту, или через часик, или ночью… Они сидели в тихом кабинете, набираясь сил, необходимых на дорогу до дому. Или просто наслаждались тишиной, впервые выпавшей за весь день.