Читаем без скачивания Уилл Грейсон, Уилл Грейсон - Джон Грин

я: ты на свидание меня приглашаешь?

гидеон: гм, возможно.

прямо здесь, в стенах школы. где нас окружает столько народу. потрясающе.

я: вот в чем дело. я не против пообщаться. но… у меня есть парень.

эти слова действительно слетели с моих губ. па-а-атрясающе.

гидеон: ой.

я достаю телефон и показываю ему гору сообщений от тайни во входящих.

я: клянусь, я это не выдумываю только для того, чтобы от свидания с тобой отказаться. его зовут тайни. учится в школе в эванстоне.

гидеон: вот повезло.

это слово в свой адрес я не часто слышу.

я: может, сядешь обедать со мной и саймоном с дереком?

гидеон: а они тоже геи?

я: только если ты маг.

уже через минуту пишу тайни.

Я ПРИОБРЕЛ НОВОГО ГОЛУБОГО ДРУГА

он отвечает

ПРОГРЕСС!!!

а потом

ТЕБЕ НАДО ОСНОВАТЬ АЛЬЯНС ГЕЕВ И ГЕТЕРО!

на это я отвечаю

НЕ ВСЕ СРАЗУ, ЗДОРОВЯК

а он

ЗДОРОВЯК – КЛАССНО!

мы перекидываемся эсэмэсками до конца дня, даже до ночи. просто невероятно, с какой частотой можно слать человеку сообщения, – если они короткие. это так глупо, но кажется, что мы с тайни весь день проводим вместе. как будто бы он рядом со мной, пока я игнорирую мауру, разговариваю с гидеоном или обнаруживаю, что никто не собирается кидаться на меня с топором на физре из-за того, что от меня исходят флюиды гомосексуальности.

но все же этого недостаточно. потому что с айзеком иногда так же казалось. и я не хочу, чтобы эти отношения были только у меня в голове.

так что этим же вечером я звоню тайни, и мы разговариваем по телефону. я говорю, что хочу приехать. а он не придумывает оправданий. не говорит, что это невозможно. он говорит другое.

тайни: когда?

признаю, что в любом равнодушии есть доля неравнодушия. когда утверждаешь, что тебе насрать, и пусть хоть весь мир рухнет, в каком-то смысле ты заявлешь о желании, чтобы он остался целым, но на твоих условиях.

когда я отсоединяюсь, в комнату входит мама.

мама: как дела?

я: хорошо.

и в кои-то веки это правда.

Глава тринадцатая

Я просыпаюсь по будильнику, который воет так громко, как сирена воздушной тревоги. Он орет на меня с такой яростью, что мне даже обидно. Я перекатываюсь и всматриваюсь в темноту. 05:43. А будильник у меня заряжен на 06:37.

И только тут до меня доходит: это не мой будильник. Гудит автомобильный сигнал, и этот ужасающий звук разносится по всем улицам Эванстона, словно предупредительный вой надвигающейся беды. В такую рань машины не сигналят, особенно так неистово. Наверняка случилось что-то страшное.

Я выпрыгиваю из кровати, натягиваю джинсы, кидаюсь к выходу. К своей радости, я вижу, что мама и папа живы, они тоже несутся к двери.

– Господи, что происходит? – спрашиваю я на бегу.

Мама лишь пожимает плечами.

– Это машина гудит, – говорит папа.

Я первым подбегаю к двери и смотрю через стекло.

У дома стоит тачка Тайни Купера, и сам он методично жмет на гудок.

Я выбегаю на улицу, и лишь увидев меня, он прекращает сигналить. Опускается стекло с пассажирской стороны.

– Тайни, черт тебя дери. Ты весь район перебудишь.

В его огромной трясущейся ручище подергивается банка «Ред Булла».

– Надо мчать, – говорит он торопливо. – Давай давай давай давай давай.

– Что с тобой?

– В школу надо. Потом объясню. Садись, – говорит он с такой безумной серьезностью, а я настолько уставший, что спорить и в голову не приходит. Я забегаю в дом, натягиваю носки, обуваюсь, чищу зубы, сообщаю родителям, что в школу пойду пораньше, и бегу к Тайни.

– Грейсон, пять, – говорит он, заведя машину и сорвавшись с места и все еще мертвой хваткой стискивая «Ред Булл».

– Что такое-то? Тайни, что случилось?

– Ничего не случилось. Все хорошо. Лучше и быть не может. Могло бы усталости быть поменьше. Могло бы быть поменьше дел. Поменьше кофеина. Но лучше быть не может.

– Чувак, ты что, на спидах?

– Нет, я на «Ред Булле». – Тайни отдает мне банку, я нюхаю, пытаясь понять, добавлял ли он в нее что-то. – И на кофе, – добавляет он. – Ну так слушай, Грейсон. Пять пунктов.

– Поверить не могу, что ты вот так без особой причины перебудил весь район в пять сорок три.

– Вообще-то, – говорит он куда громче, чем в такой ранний час необходимо, – разбудить тебя было целых пять причин, и я пытаюсь об этом тебе рассказать, но ты меня постоянно перебиваешь, то есть ведешь себя совсем как Тайни Купер.

Я знаю его с пятого класса, и уже тогда Тайни был очень большим и очень голубым. Я видел его трезвым и пьяным, голодным и насытившимся, громким и оглушительным, влюбленным и полным тоски. Видел я его в хорошие времена и в плохие, в болезни и в здравии. И за все вот эти долгие годы он не произнес ни одной самоуничижительной шутки. Так что я невольно думаю: вероятно, Тайни Куперу почаще следует заряжаться кофеином.

– Ладно, что за пять причин? – интересуюсь я.

– Во-первых, я вчера в районе одиннадцати закончил отбор актеров, пока по «Скайпу» с Уиллом Грейсоном общался. Он мне ассистировал. Я изображал всех потенциальных кандидатов, а он помогал мне выбирать, кто наименее ужасен.

– Другой Уилл Грейсон, – поправляю я.

– Во-вторых, – говорит Тайни дальше, словно не услышал замечание, – вскоре после этого Уилл ушел спать. А я сижу себе и думаю: мы с ним познакомились восемь дней назад, а у меня еще ни разу в жизни не было такого, чтобы целых восемь дней длились взаимные чувства, если не считать отношений с Бетани Кин в третьем классе, а считать их, ясное дело, нельзя, потому что она девчонка. В-третьих, я продолжил думать об этом, лежа в постели и глядя в потолок, и увидел на нем звезды, которые мы наклеили классе в шестом. Ты помнишь? Звезды, которые светятся в темноте, с кометами и всеми делами?

Я киваю, но Тайни на меня не смотрит, хотя мы только что остановились на светофоре.

– Ну и вот, – продолжает он, – смотрю я на звезды, а они тускнеют, потому что уже несколько минут прошло после того как я свет выключил, и тут произошло ослепительное духовное озарение. Вот о чем «Танцор Тайни»? То есть тема какая, Грейсон? Ты же читал.

Я предполагаю, что вопрос, как обычно, риторический, и молчу, жду, когда он снова примется разглагольствовать, потому что, как мне ни больно это признавать, есть что-то даже восхитительное в разглагольствованиях Тайни, особенно когда мы едем по тихой улице, а я еще наполовину сплю. Я получаю какое-то едва заметное удовольствие от самого того факта, что он говорит, хотя и корю себя за это. Есть что-то в его голосе, не в модуляции, не в быстрой накофеиненной артикуляции, а в самом голосе – в том, какой он знакомый, наверное, а еще в его неистощимости.

Но какое-то время Тайни молчит, так что до меня доходит, что он все же ждет ответа. Но я не знаю, что он хочет услышать, так что в итоге говорю правду.

– О Тайни Купере.

– Вот именно! – выкрикивает он, долбанув по рулю. – А ведь великие мюзиклы – они не об отдельных людях, по большому-то счету. Вот в чем проблема. Главный недостаток пьесы. Она не о терпимости, не о понимании, не о любви и не о чем таком. Она обо мне. И вроде ничего против себя я не имею. Я все же довольно прекрасен. Разве нет?

– Ты просто столп прекрасности в нашем сообществе, – отвечаю я.

– Да, именно, – улыбается он, но трудно сказать, сколько в этом шутливости.

Мы уже подъезжаем к школе, тут все как вымерло, даже на учительской стоянке нет ни одной машины. Тайни паркуется на обычном месте, достает рюкзак с заднего сиденья, вылезает и идет куда-то через пустую площадку. Я за ним.

– В-четвертых, – продолжает он, – так я понял, что вопреки моей великой и ужасной прекрасности, пьеса должна быть не обо мне. А о чем-то даже более прекрасном: о любви. Многокрасочной и многовеликолепной любви, похожей на разноцветный плащ снов, во всем ее многогранном величии. Так что тексты надо было переработать. И переименовать. Поэтому я всю ночь не спал. Переписывал как безумный, создавая новый мюзикл под названием «Обними меня покрепче». Понадобится больше декораций, чем предполагалось раньше. И! И! Еще больше голосов в хоре. Чтобы его песня была, как стена, блин, понимаешь?

– Ага, ясно. А пятое что?

– А, да. – Тайни вращает плечом, чтобы снять лямку, и перевешивает рюкзак на грудь. Расстегивает передний карман и, порывшись в нем немного, извлекает розу, сделанную целиком из зеленого скотча. И отдает ее мне. – Когда у меня стресс, – поясняет он, – хочется руки чем-то занять. Так. Ладно. Я пойду в актовый зал, размечу кое-какие сцены, чтобы посмотреть, как это выглядит вживую.

Я останавливаюсь.

– Мне тебе помочь или как?

Он качает головой:

– Грейсон, не обижайся, но ты насколько осведомлен в театральном деле?

И уходит. Мне хочется защищаться, но в итоге я бегу вслед за ним по школьной лестнице, потому что у меня остался один животрепещущий вопрос.