Читаем без скачивания Император Павел I - Геннадий Оболенский

Восхищенный комедией, Потемкин сказал автору фразу, ставшую крылатой: «Умри, Денис, иль больше не пиши: имя твое бессмертно будет по одной этой пьесе».

Спустя три дня после кончины Панина Фонвизин подает в отставку. Весной 1785 года с ним случился удар, в августе — второй: отнялись рука и нога. Но он мужественно переносит болезнь и продолжает писать.

Из записок И. И. Дмитриева, поэта и министра: «В шесть часов пополудни приехал Фонвизин. Увидя его в первый раз, я вздрогнул и почувствовал всю бедность и тщету человеческую. Он вступил в кабинет Державина, поддерживаемый двумя молодыми офицерами… Уже он не мог владеть одною рукою, равно и одна нога одеревенела. Обе поражены были параличом. Говорил с крайним усилием и каждое слово произносил голосом охриплым и диким; но большие глаза его быстро сверкали. Первый брошенный на меня взгляд привел меня в смятение. Разговор не замешкался. Он приступил ко мне с вопросом о своих сочинениях… Наконец спросил меня и о чужом сочинении: что я думаю об «Душеньке»? Потом Фонвизин сказал хозяину, что он привез показать ему новую свою комедию «Гофмейстер»… Игривость ума не оставляла его и при болезненном состоянии тела. Несмотря на трудность рассказа, он заставлял нас не однажды смеяться… Мы расстались с ним в одиннадцать часов вечера, а наутро он уже был во гробе».

На Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры над одной из могил сохранилось большое каменное надгробие. На нем надпись: «Фонвизин Денис Иванович, статский советник, родился 3 апреля 1745 года, умер 1 декабря 1792 года. Жил 48 лет, семь месяцев, 28 дней».

«Сатиры смелой властелин и друг свободы», мечтавший о конституции и освобождении крепостных крестьян, заслужил вечную память в сердцах потомков.

Глава восьмая

Гатчина

Я знаю, что вас долго оскорбляли и преследовали, но в последнее царствование все честные люди подверглись подобной участи, и я — первый.

В сорока двух верстах от Петербурга «над озером Хотчино» еще в XV веке существовало небольшое новгородское село Хотчино. В начале XVIII века, после освобождения прибалтийских земель от шведских захватчиков, здесь находилась финская усадьба — мыза. В 1712 году гатчинская мыза с приписанными к ней деревнями была подарена Петром I любимой сестре — царевне Наталье Алексеевне. После ее смерти в 1717 году владельцы мызы неоднократно менялись, а в 1763 году Екатерина II подарила ее Григорию Орлову. После его смерти в 1783 году Екатерина выкупила мызу у братьев и подарила ее сыну.

С августа 1783 года начался самый мрачный, гатчинский период в жизни Павла. Здесь, в 42 верстах от столицы, окончательно созрели политические взгляды и реформаторские планы будущего императора. Здесь он мучился страхом и подозрениями, ревниво мечтал о власти, истово молился и думал о смерти. Здесь определился его характер, сложный и противоречивый — «странное смешение благороднейших влечений и ужасных наклонностей».

Его по-прежнему не допускают к участию в государственных делах; единственно, что ему разрешается, это завести небольшое гатчинское войско. Отношения с матерью окончательно разладились — они боятся друг друга. Павла окружают доносители и шпионы — каждое его слово и каждый поступок становятся тотчас же известными матери.

«Простого благоволения с его стороны было достаточно, чтобы повредить! Какая горечь должна была отравить его сердце! — писал современник Павла А. Коцебу. — Отсюда родилась в нем справедливая ненависть ко всему окружавшему его мать; отсюда образовалась черта характера, которая в его царствование причиняла, может быть, наиболее несчастий: постоянное опасение, что не оказывают ему должного почтения. До самого зрелого возраста он был приучен к тому, что на него не обращали никакого внимания и что даже осмеивали всякий знак оказанного ему почтения; он не мог отрешиться от мысли, что и теперь достоинство его недостаточно уважаемо; всякое невольное или даже мнимое оскорбление его достоинства снова напоминало ему его прежнее положение; с этим воспоминанием возвращались и прежние ненавистные ему ощущения, но уже с сознанием, что отныне в его власти не терпеть прежнего обращения, и таким образом являлись тысячи поспешных, необдуманных поступков, которые казались ему лишь восстановлением его нарушенных прав… монарх ничего не сделал для потомства, если отравил сердце своего преемника. Многие скорбевшие о Павле не знали, что, в сущности, они обвиняли превозносимую ими Екатерину».

Наследник престола живет уединенно — императрица неприязненно относится к смельчакам, рискнувшим посетить сына без ее ведома. Старшие дети с малых лет оторваны от семьи и живут с бабкой, которая сама занимается воспитанием внуков.

В назначенные дни, раз в неделю, он приезжает к матери и к детям с «видом строгим, всем внушая страх». Он ненавидит и презирает фаворитов, которые в угоду императрице открыто выказывают ему свое пренебрежение и «сеют недоверие и подозрительность в отношениях между матерью и сыном».

«…Сим призраком (заговором. — Авт.) беспрестанно смущали государыню, — писал А. С. Пушкин, — и тем отравляли сношения между матерью и сыном, которого раздражали и ожесточали ежедневные мелочные досады и подлая дерзость временщиков.» А. И. Бибиков не раз был посредником между императрицей и великим князем. Вот один из тысячи примеров: великий князь, разговаривая однажды о военных движениях, подозвал полковника Бибикова (брат Александра Ильича) и спросил, во сколько времени полк его (в случае тревоги) может поспеть в Гатчину? На другой день Александр Ильич узнает, что о вопросе великого князя донесено и что у брата его отымают полк. Александр Ильич, расспросив брата, бросился к императрице и объяснил ей, что слова великого князя были не что иное, как военное суждение, а не заговор. Государыня успокоилась, но сказала: «Скажи брату своему, что в случае тревоги полк его должен идти в Петербург, а не в Гатчину».

«Павел подозревал даже Екатерину II в злом умысле на свою особу, — рассказывал генерал Беннигсен. — Он платил шпионам с целью знать, что говорили и думали о нем и чтобы проникнуть в намерения своей матери относительно себя. Трудно поверить следующему факту, который, однако, действительно имел место. Однажды он пожаловался на боль в горле. Екатерина II сказала ему на это: «Я пришлю вам своего медика, который хорошо меня лечил». Павел, боявшийся отравы, не мог скрыть своего смущения, услыша имя медика своей матери. Императрица, заметив это, успокоила сына, заверив его, что лекарство самое безвредное и что он сам решит, принимать его или нет».

Генерал-майор Л. Н. Энгельгардт: «Можно сказать, что он совсем был не злопамятен; бывали времена, и не редко, он показывал благородную душу и к добру расположенное сердце. Думать надобно, что, ежели бы он не претерпел столько неудовольствий в продолжительное царствование Екатерины II, характер его не был бы так раздражен и царствование его было бы счастливо для России, ибо он помышлял о благе оной… Если б он окружен был лучше, говорили бы ему правду и не льстили бы ему из подлой корысти, приводя его на гнев, он был бы добрый государь. Но когда истина была, есть и будет при дворе?»

Правящие боялись допустить до дел Павла с его особыми взглядами и правилами, ни с кем не связанного и независимого.

К беспорядкам привыкли по давности. «Действовали люди с великими идеями, энергичные и находчивые, но не любившие вникать в подробности исполнения, следить за исполнителями, мало технически подготовленные или считавшие: правила — пустой формализм, а сила в даровитом усмотрении… Россия после 1775 года по закону стройное и величественное здание, в подробностях — хаос, беспорядок — картина мазками, рассчитанная на дальнего зрителя».

«Везде плутовство на плутовстве, — свидетельствовал известный писатель и ученый А. Т. Болотов, — сплетни, скопы, заговоры, замышляющие ограбление казны…» Даже великий князь Александр жаловался своему другу Кочубею: «В наших делах господствует неимоверный беспорядок: грабят со всех сторон, все части управления дурны, порядок изгнан отовсюду, а императрица стремится лишь к расширению пределов».

Гатчинский затворник, не допускаемый до государственных дел, невольно превращается в оппозиционно настроенного наблюдателя творящегося в государстве и под влиянием этих наблюдений вырабатывает свою программу.

Когда в 1788 году ему разрешили наконец ехать в действующую армию в Финляндию, Павел оставляет завещание, три письма к жене, одно к детям и наказ об управлении государством.

«В наказе с особенной любовью о крестьянстве, — указывает Ключевский, — которое содержит собою все прочие части и своими трудами, следовательно, особого уважения достойно… Переменить и разрешить судьбу заводских крестьян и других сельских классов. Уменьшение питейного дохода как развратительного для нравов. Доходы земли держать соразмерно возможности с надобностью; промыслы поощрять, ибо основаны на труде и прилежании.