Читаем без скачивания Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг

вернулся к исполнению обязанностей в середине того же дня и весь день играл главную роль в развернувшихся событиях. Когда из Бригады был получен приказ сформировать к вечеру рабочую партию, выяснилось, что в представленном Бригаде канцелярией формуляре под численным составом вернувшихся с передовой рот понимался не боевой состав, а общее количество бойцов с точки зрения обеспечения довольствием, так что требование Бригады, основанное на предоставленных цифрах, может быть выполнено только при условии, что привлечен будет весь личный состав роты, включая поваров. Первым выразил недовольство М.О.[48] в отношении своих санитаров, а следом за ним офицеры технических служб. Одним из наказаний за непогрешимость является невозможность исправить ошибки, поскольку нельзя признать, что они были допущены, так что капитан Хэвлок хотя и пришел в замешательство, но остался непреклонным. Тут пришел черед вмешаться капитану Моллету; он был готов к борьбе, и все принципы полетели к черту.

— Вы, сэр, намерены забрать у меня поваров?

Адъютант не видел другого выхода.

— А я не позволю мучить моих людей из-за головотяпства канцелярии. Понимаете вы, что, забрав поваров в рабочую команду, которая потащится на передовую, вы лишите людей даже горячего чая, когда они, измотанные, вернутся часа в три ночи?

Адъютант попытался защищаться, но разъяренный офицер не дал ему и рта раскрыть.

— У вас не хватает мужества постоять за своих собственных людей или хотя бы признать свою дурацкую ошибку. Я скажу вам, что я сделаю. Я сейчас прикажу подать мне лошадь, возьму двух связных и отправлюсь инспектировать траншеи. И я погляжу, что вы будете делать, когда у вас станет на двух человек меньше. И пошла ваша Бригада…

Он стукнул кулаком по столу, повернулся на каблуках и вышел, не козырнув. Переглянувшись, давая друг другу понять, что не считают такое поведение красивым, адъютант и штаб-сержант стали поспешно совещаться. Не было сомнений в том, что слова капитана Моллета не расходятся с делом и что два повара останутся готовить чай для батальона. На следующий день М.О., застав в канцелярии командира батальона, доложил, что людям не хватает времени на отдых, что от них нельзя требовать весь день маршировать и всю ночь работать. Он изложил все это очень мягко, но майор Блессингтон не стал с ним церемониться.

— Очень хорошо, сэр. Если кто-либо обратится ко мне с жалобой на здоровье, я дам освобождение от службы, — ответил М.О. и, отсалютовав, оставил майора Блессингтона рассматривать собственные ногти.

Адъютант не вызывал симпатий у окружающих. Но по роду служебной деятельности ему приходилось быть проводником интересов командования, и со всеми своими недостатками и ошибками он делал все возможное, чтобы отлично выполнять свои обязанности. А обязанности эти зачастую бывали весьма неприятными. Через пару дней он послал за мистером Клинтоном, который, с тех пор как они были перемещены на этот участок, лишь однажды, да и то очень давно, побывал на передовой с рабочей командой. Адъютант должен был объявить ему, что никакие отговорки больше не принимаются и нынешней ночью он возглавляет рабочую команду. Этот, по сути дела, выговор мистер Клинтон принял очень спокойно, ведь адъютант высказал то, что должен был высказать, и сделал это хотя и вполне определенно, но в дружелюбной и логически обоснованной форме. Это была всего лишь беседа по служебным вопросам, не более чем рутина, заведенный порядок. Но когда мистер Клинтон вышел, Берн заметил кислую улыбку на лице штаб-сержанта, а в себе обнаружил чувство, будто ему наплевали в душу. Клинтон был отличным парнем, побывал в таких передрягах при Сомме и никогда не берег себя. И такая свинская усмешка ему вслед!

Берн слышал, как под утро вернулась рабочая команда. Как всегда по возвращении, сдавались списки. В падавшем из окна лунном свете было видно, как люди сновали туда-сюда, входя и выходя из канцелярии. Долго будил младшего капрала, наконец он, стряхивая остатки сна, сел на своей койке. Пришел еще кто-то, и Берн услышал тихий разговор.

— Мистера Клинтона доставили. Ихняя «сосиска»[49] прилетела, легла рядом, ему кишки и выпустило. Не, не помер еще, морфию ему вкатили и вынесли на носилках. Да если и жив еще, так того и гляди помрет.

— Ты о ком? — спросил, вскакивая, капрал Рейнольдс.

— Мистер Клинтон, капрал. Пришел его час. Меня прям вырвало, как глянул на него. Он в сознании. Сказал, что заранее знал, что тут ему конец придет. Знал.

Берн не шевелился на своей койке, завернувшись в одеяло. Было такое чувство, что в нем сейчас что-то лопнет от напряжения.

Глава VII

Но не беда, если я буду прихрамывать: свалю все на войну, и тем больше прав у меня будет на пенсию.

У. Шекспир[50]

Штаб-сержант преуспел, зарабатывая себе на обратный билет, все вышло именно так, как предполагалось, он убывал домой вечером того же дня. Усиливая и продлевая себе удовольствие, он нес благостную чушь о том, сколько пользы принесут его подчиненные за годы предстоящей им службы. Однако окружающих такая перспектива не очень вдохновляла. От этого радостного мурлыканья им все труднее было подобрать нужные слова, чтобы выразить сожаление по поводу его отъезда, на ум больше приходили слова поздравлений с демобилизацией. Берн вообще ничего не говорил — в отношении происходящего он испытывал только радость от того, что старый лицемер наконец отбывает. А вообще-то он не мог думать ни о чем, кроме судьбы несчастного Клинтона, который всегда был так добр к нему. Ему хотелось повидать сержанта Тозера и услышать, как же все это произошло.

— Я надеялся, до своего отъезда, — говорил штаб-сержант, источая елейную доброжелательность, — я увижу Джонсона капралом, а Берна — с нашивкой[51].

Берн, не веривший ни одному слову старика, смотрел на него с тревожным удивлением, которое по ошибке можно было принять за доверчивость, пока тот продолжал мурлыкать благоглупости, шнуруя свои башмаки. Берн заправил койку, подмел пол и ушел бриться и умываться. Вернувшись, надел мундир и отправился через улицу искать сержанта Тозера.