Читаем без скачивания Классики и психиатры - Ирина Сироткина

В свою очередь, радикалы обвинили Толстого в обскурантизме и заявили, что его критика в адрес науки играет на руку реакционерам, стремившимся остановить реформы и законсервировать отсталость России. Чернышевский говорил, что у писателя «есть талант, уменье, но он не знает, что нужно писать» и что «надо писать обличительно». Учить Толстого брался любой выпускник университета по факультету естественных наук. Так, А.М. Новиков вспоминает: «Я собрался отнестись к писателю отрицательно за его мистическое направление и хорошенько отчитать его за отрицание наук (я был новоиспеченный кандидат чистой математики)»22. Слова Михайловского о том, что Толстой — «блестящий писатель, но плохой мыслитель», быстро превратились в клише.

Толстой тем не менее думал об этих вопросах больше, чем готовы были признать его оппоненты. Он критиковал философию и науку *— учение Гегеля о разумности существующего, позитивизм Конта, мальтузианство и теорию Спенсера о человечестве как организме — в тех случаях, когда они служили оправданию людской несправедливости. Толстой не отрицал науку, а утверждал, что никакие научные достижения не изменят общественный строй, что в обществе без морали ни наука, ни медицина не могут быть нравственными. В такой ситуации даже созданные с лучшими намерениями социальные институты — такие, как земская медицина, — не могут выполнить своих задач. В обществе без нравственности наука стоит на стороне власти и используется для поддержания статус-кво23.

Толстой обрушился на медицину в том числе и из-за личного опыта общения с докторами24. Несмотря на крепкое здоровье и недюжинную силу, ему приходилось неоднократно с ними сталкиваться. В юности он провел в больнице несколько недель, позже лечился на водах на Северном Кавказе, был оперирован под хлороформом на Крымской войне. Однако чем больше он прибегал к медицине, тем более критично смотрел на нее, раздражаясь на «глупое философствование и манипуляции», которым подвергали его врачи. В повести «Смерть Ивана Ильича» (1886) врачи сознательно не говорят правду умирающему от рака герою, принимая тот же лицемерный вид, который принимал Иван Ильич, когда служил в суде.

Однако после долгой и серьезной болезни Толстого было решено пригласить в дом постоянного доктора. Несколько медиков пробовались на эту должность (которая также включала обязанности врача для крестьян Ясной Поляны), но не удержались на этом месте. В 1904 году словак Душан Маковицкий (1866–1921) был нанят и стал незаменимым в доме, не столько как врач, сколько секретарь и помощник в литературных делах. Мягкий и скромный по натуре, он не мог выносить никакого конфликта или ссоры. Толстой называл его «святым Душа-ном»25. Он завоевал полное доверие писателя и сопровождал в его последнем путешествии — бегстве из Ясной Поляны.

Писатель явно предпочитал смиренного «святого» доктора амбициозным светилам. Не случайно идеалом политического деятеля у Толстого был человек, похожий на мудрого врача. В «Войне и мире» Толстой противопоставил Кутузова, человека «природного ума и мудрости», узколобым генералам, которые не видели дальше своих теорий. Успех Кутузова в войне с Наполеоном Толстой приписал его «простым инстинктам», благодаря которым тот игнорировал советы так называемых экспертов26. Князь Андрей в «Войне и мире» говорит о Кутузове: «У него ничего не будет своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, — он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли — это неизбежный ход событий»27.

Защитить медицину от убийственной критики Толстого попытался Осипов в статье, которую написал к столетию писателя. Открывалась она повторением клише о том, что Толстой — блестящий писатель, но плохой мыслитель: «обладая гениальной художественной перевоплощаемостью, JI.H. нелегко понимал чужую мысль, т. е. не обладал достаточной “интеллектуальной перевоплощаемостью”». Осипов различал «толстовство — мощь разрушения — и толстовщину — немощь созидания», утверждая, что Толстой не может создать ничего нового на руинах, которые остаются после его критики. Писатель, считал Осипов, требовал от науки невозможного — «все или ничего» — и, не получив желаемого, отверг ее полностью. Он не понял, что врачу приходится идти на компромиссы и из двух зол — болезни и ее лечения — выбирать меньшее. Поэтому врач берет от научной медицины то, что она может дать и что ему может пригодиться, не полагаясь, однако, на науку целиком. Врач, пишет Осипов, «должен быть двуликим. Одно лицо его — лицо вра-ча-лекаря — должно быть обращено к больному с целью оказать последнему посильную помощь. Другое лицо врача есть лицо научного исследователя, подчиняющегося всем требованиям и принципам чистой науки»28.

Тем не менее Осипов разделял с Толстым неприятие односторонности и узколобости и был рад найти у писателя то, что считал портретом идеального врача. Подобно Кутузову, человеку «природного ума и мудрости», идеальный врач больше полагается на свою интуицию и философию жизни, чем на ка-кую-либо готовую теорию. Осипов представлял идеального врача прежде всего целителем, а не ученым-исследователем. Такой врач неизбежно эклектичен в своих взглядах, потому что ему необходимо, заботясь о нуждах пациентов, воздерживаться от односторонних подходов. Если Толстой считал, что такой врач — недостижимый идеал, то Осипов заявил, что он существует — и это земский врач. Толстой, по мнению Осипова, «прошел мимо возникшего на его глазах типа русского земского врача и вообще прошел мимо земской медицины и земского дела. <…> Земские врачи создали совершенно исключительную как по плану своего построения, так и фактическому оказанию врачебной помощи населению медицинскую организацию»29.

Осипов знал об этом не понаслышке — его отец, Евграф Алексеевич Осипов (1841–1904), был видным деятелем земской медицины и одним из создателей Общества русских врачей в память Н.И. Пирогова (Пироговское общество, основано в 1883 году). В медицину Николай пошел по стопам отца. Репутация Евграфа Алексеевича была настолько высока, что его сыну случалось «жить за счет отцовского капитала» — например, сдавая экзамен в Московском университете. Николаю, как выпускнику иностранного университета, нужно было получить диплом российского образца. Узнав, что он сын Евграфа Осипова, экзаменаторы больше не задали ему ни одного вопроса30.

Земские врачи 1870— 1880-х годов создавали то, что называется этосом профессии, и память об этом периоде сохранялась еще четверть века спустя. Земские врачи работали над открытием в провинции новых больниц и расширением существующих, а в качестве участковых врачей им приходилось обслуживать огромные территории. Часто вступая в конфликт с властями, от которых они добивались финансирования, врачи превратились в одну из наиболее политизированных групп российской интеллигенции. Но хотя земские врачи и разделяли идеи служения народу, далеко не все из них были народниками. Большинство чувствовало себя профессионалами, членами высокообразованной научно-технической элиты. Однако в политизированной атмосфере конца века оставаться «над схваткой» было трудно. Даже безобидные брошюры вроде «Медицинской помощи крестьянам» содержали призывы заменить капитализм обществом «санитарного типа», в котором «будут ликвидированы» бедность и неравенство31.

В молодости Евграф Осипов также имел контакты с радикалами, а его брат В.А. Осипов гимназистом проходил по «Делу 193-х». Евграф Осипов был знаком с Софьей Перовской, которая одно время жила в его доме в Ставрополе и в разговорах с хозяином нападала на его либерализм «малых дел» и намерение ограничиться земской работой. Это было еще до ее вступления в «Народную волю» и участия в подготовке цареубийства в 1881 году32. Тем не менее, работая в земстве, Евграфу Осипову удалось многого достичь. Вместе с несколькими единомышленниками-врачами он инспектировал санитарное состояние фабрик и заводов в Московской губернии. Его отчеты свидетельствовали о возмутительных условиях и отсутствии какой-либо гигиены на тысячах предприятий. Не в силах исправить положение, земские врачи приходили к мысли о необходимости политических реформ. Они склонялись к мнению Толстого: наука и медицина сами по себе бессильны в решении социальных проблем. В годы первой русской революции медицинские союзы принимали на своих собраниях резолюции с требованием отставки правительства как важнейшего условия для решения проблем здравоохранения. Можно только предполагать, что Евграф Осипов, скорее всего, присоединился бы к своим радикальным коллегам.

В отличие от отца, Николай Осипов никогда не служил в земстве. По собственному признанию, в молодости он политикой не интересовался, «много танцевал и мало работал». В студенческие годы был «белоподкладочником» — щеголял шинелью с бобровым воротником на белой шелковой подкладке и позже в своих политических симпатиях не заходил левее «октябристов» — партии крупных землевладельцев и буржуазии. Окончив гимназию с золотой медалью, он без труда поступил в Московский университет. Однако в 1899 году Осипов оказался замешан в студенческую забастовку, которая, начавшись в Петербурге, докатилась до Москвы. Без его ведома (на митинге он не был) однокурсники избрали Осипова в забастовочный комитет. Он был арестован и провел в тюрьме несколько дней. Выйдя с «волчьим билетом», он потерял возможность продолжать образование в России и уехал учиться за границу — в университеты Бонна, Берна, Цюриха и Базеля. В Швейцарии его опекал друг и соратник отца по санитарной инспекции Фридрих — или Федор Федорович, как его называли в России — Эрисман. Женатый на русской, — Надежде Сусловой, первой в мире женщине, получившей степень доктора медицины, Эрисман приехал с ней в Россию и стал здесь одним из основателей социальной гигиены. Покидая Россию не по своей воле, Эрисман написал обращение к «молодым друзьям» — студентам-медикам, призывая остерегаться «червя меркантилизма» и держать «высоко знамя альтруизма, знамя любви к науке и к ближнему»33. Посылая сына к такому наставнику, Евграф Осипов мог быть спокоен.