Читаем без скачивания Вечное возвращение. Книга 2: Рассказы - Сборник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заседатели мотнули головой. Правый думал:
«Хорошие кобели завелись. Надо на зайца сходить.
Снег выпал… зайца по снегу с собакой хорошо брать».
Левый сопел:
– Чего там долго канителить?., выпили, закусили… все дело знаешь, а расспрашиваешь… У Жерди волосы седеют… Эх-хе-хе… стар бестия стал, а жулик… старый писарь…
Жердь бегло писал, трещало перо, шумела бумага, потом он сильно нажал на перо, поставил жирную точку и предложил Страшному:
– Распишись…
Страшный засуетился, заегозил, положил папаху на краюшек стола, бережно взял протянутую ручку, постучал пером о дно чернильницы и начал писать.
– Ну, ты что скажешь? – обратился Дубонос к Касторию.
Баран поднял глаза.
– Я не знаю, чего от меня хочет Алексей Страшный… сами, товарищи, знаете, что покос мне даден законно: Агап бумаги выдал за печатками.
Дубонос вскинулся:
– Законно… а бумаги-то твои с печатками где?.. Покажи…
– Потерял я, товарищ председатель…
– А не врешь, что потерял?.. Может быть, и не было?..
– Было, вот как бог свят…
– Ну, говори, говори.
– На чем же это я, а?..
Кастория смешался, пол поехал влево, потом вправо, потом вверх поднялся, а председатель Дубонос вниз поехал.
– Чего молчишь?.. Говори…
Баран собрался с силами:
– Больше я ничего не могу сказать… районный без меня покос обследовал… мне его власть отвела… я холил его, берег… не знаю, чего Алексей от меня хочет…
– Распишись, – торопил Жердь.
Баран дрожащей рукой вывел фамилию…
Над скамейками, над мужиками пар стоял. Красные, бородатые, лохматые мужики потонули в синей испарине. Воздух, как кирпич, отяжелел. Запахло овчинами, плотным хлебом, кислой капустой. Дубонос расстегнул пиджак.
– Позовите Синицу…
К столу протиснулся высокий, тощий мужик. Нос у него был малиновый: не раз заглядывал в стаканчик. Руки большие, жилистые, а лицо лисье. Синицу все знали в округе, как первого враля и бестолкового непутевого мужика.
– Что скажешь по делу?..
– По делу-то… все знаю… перво-наперво покос – Алексея Страшного, он канавы рыл нонечи, я собственными глазами видел… а Баран Касторка покосом никогда не пользовался, он соврал…
Жердь усиленно записывал.
Синица кончил показание.
– Фока Зуй…
На середину вышел низенький, толстенький мужичок с бабьим голосом. Со скамейки раздались голоса:
– Недоносок, а тоже в свидетели сунулся…
– Прош…у… соблю…д…а…т…ь ти…ши…ну.
– Что знаешь?..
– Я подтверждаю все, что Синица говорил…
– А откуда ты знаешь, что он говорил?..
– Я все слыхал…
Мужики загоготали:
– Свид…е…т…е…ль…
– Садись…
Судьи разом поднялись и ушли в каморку на совещание. В большой судной избе сразу все заговорили. Многие стали крутить и мусолить цыгарки.
У Страшного собрались мужички поплотнее одетые и подзадаривали:
– Ишь, молодчик… чужую собственность захотел присвоить… судьи его проучат… Ну, как сын твой, сват… что пишет из города… А ты, кум… го…го…го… Гы…гы…гы… О…О…О…
Мужики разошлись.
Касторий Баран стоял в уголке и думал про деда, про Маринку, про бобовиков-ребят, про Кувшинки…
«Ежели отнимут, пропал…»
Вошел суд. Судьи и мужики слушали.
Жердь раздельно читал:
«Рассмотрев обстоятельства настоящего дела и выслушав показания сторон и свидетелей, комиссия нашла, что луг всегда принадлежал Алексею Страшному, что документов у Кастория Барана на спорный луг не оказалось, что ухаживал за покосом и берег его Алексей Страшный, а потому, на основании декрета ВЦИК'а от 12 марта 1922 г., комиссия определяет:
Иск Алексея Страшного признать правильным и подлежащим удовлетворению. Касторию Барану в пользовании спорным покосом отказать».
11.В глазах рябило от мертвящего снега-савана. И не был похож он на тот зимний осьмнадцатого года снег, который парчей горел.
В душе были пустота и темень. Дорога бежала, уныло изгибаясь.
Приехал во двор. В окно выглянуло тревожное лицо Марины. Выглянуло и скрылось. Она выбежала на улицу в одном ситцевом платочке и стала помогать мужу убирать лошадь.
Касторий молчал, и Марина понимала это молчание.
Сердце сжималось у ней от боли. Убрали коня, затащили под навес сани и пошли в избу. В сенях Марина охватила Кастория за голову:
– Не тоскуй, желанный мой, где-нибудь снимем покосцу… Не тоскуй, как-нибудь проживем без Кувшинок…
А у самой по розовым сдобным щекам текли слезы. Касторий бережно в опояску схватил корявыми, как корни, руками Марину и простонал:
– Кабы не ты, Маринка, удавился… Больно мне, Маринка; много надо мной насмеялись…
– Желанный ты мой…
– Ах, Кувшинки, Кувшинки… Сколько трудов положил!..
Взмахнул руками, обхватил упору в сенях и не стерпел, зарыдал, как малое дите.
12.Дед Амос в больших, старых валенках топтался по избе и прикрикивал на ребят:
– Шш…шиш… Шашки неугомонные… А ты тоже нюньки заодно с Маринкой распустил… Не мужик, а сопля… Садись сюда за стол, надо обтолковать, что и как… Маринушка, перестань убиваться… Садись сюда…
Строгий дед водворил в избе тишину.
– Проиграл… разве справедливо судили?..
Касторий сидел, опустив голову. Маринка ласково гладила белую волнистую головку подвернувшегося малыша.
Дед продолжал:
– Кто судил?., кто судьи?.. Кумовья да сваты все. И Жердь не подгадил, суседи сказывали. Страшный боровка стащил… Эх, бедность, бедность наша.
– А ты вот что, малый, не убивайся. Чорт с ними, а мы все-таки правды достукаемся. А что, коли ежели…
Касторий безнадежно махнул рукой.
– А ты не махай больно-то, а выслушай. Когда срок копию выходит выбирать?..
– Две недели…
– А ты не откладывай, завтра пиши обжалование…
– А с чего писать? Деньгу надо.
Дед призадумался.
В избе царило молчанье. Дети притихли. Борода деда уперлась в стол. По слоновому лбу деда заползали червячки-морщинки. Закорузлые пальцы деда теребили посконную рубаху.
Потом Марина подняла голову и тихо с болью для себя выговорила:
– Возьми две гусыни, поезжай в Горбулево: там напишут.
Дед вскинул седыми бровями:
– Гусыни… ого-го… Ни за что гусыни… Старые гусыни, они выводок к налетию дадут… Ни за что… Овечку-Малашку разве?.. Малашка хороша… – Опустил дед голову и думал про Малашку, про гусынь, про свинку, которую берегли. Как ни кинь все больно гоже в хозяйстве. Да делать нечего, и дед выдавил: – Пусть и гусыню… видно, черед их такой…
…В избу забирались зимние сумерки. В небе замелькали золотистые слезинки-звездочки.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Книгу «Заметки читателя» Михаил Юрьевич Литов вдумчиво и терпеливо писал на рубеже столетий – с этой удобной позиции бросал прощальные взгляды на прошлые века и осторожно присматривался к наступающему, XXI-му. Ред.
2
О писателе А. К. Гольдебаеве (Семенове), жившем в голодные 20-е года прошлого века в Самаре, Александр Неверов немало заботился, и вполне вероятно, что в Бегунке он изобразил самого себя. Впервые напечатанный в самарской газете «Коммуна» 1 января 1922 года, рассказ имел такой эпиграф:
Нет, мы не отжили!Мы властны день любойЧертою белою отметить.
А. А. Фет
