Читаем без скачивания Любовь и хлеб - Станислав Мелешин

Пыльников не понял: шутит мастер или говорит всерьез.

— На то она и собака, чтоб лаять. Шесть лет живу в доме — воры меня боятся. Песик старинной породы. Четыре щенка было на всю область. Вымирает порода… А сын твой захаживает, не боится…

Помолчали. Казалось, больше не о чем говорить. Оба чувствовали себя неловко.

— Слыхал, Василий женится. По такому случаю… — торопливо проговорил Пыльников и демонстративно поставил бутылку с водкой на стол: вот, мол, мое уважение к вашему дому.

«Решение об аварии пришел узнать», — подумал Байбардин, и ему стало жаль Пыльникова.

Его неприятно удивило, что Пыльников уже знает о женитьбе Василия.

— Куры есть у вас? — спросил Пыльников.

Павел Михеевич недоуменно поднял брови.

— Нету. Одна только растительность — жена на огороде что-то к супам посадила.

— Плохо, были бы яйца свои, углеводы… А так — одна флора.

— Чего это ты о курах?

— Да вот по дороге думал.

— А-а-а!

Опять замолчали. Павел Михеевич принялся хлопотать об угощении, хотя в душе не рад был приходу гостя. Достал большой арбуз.

— Подержи-ка, сосед! — поставил кастрюлю с вымытым картофелем на электроплитку, шутливо погрозил кастрюле пальцем: — Картошечка, варись!

Пыльников повеселел. Держа в руках арбуз, вертел его, восхищенно рассматривая, как глобус:

— И зреет же на солнышке такая скотина, а?!

— А березовый сок ты пил когда-нибудь?

— Пил, — ответил Пыльников. — В голодный год.

— Не забыл деревню, значит.

— А-а… Забыл. Будто и не жил там — в городе родился.

— Ну, приметы дней небось помнишь? К примеру, прошло двенадцатое июля. Что этот день означает?

Пыльников почесал затылок, подумал, вспоминая:

— Это я знаю. День Петра и Павла. Петр и Павел день на час убавил. А Илья пророк — два уволок.

Павел Михеевич разрезал арбуз, пододвинул селедку, хлеб. Пыльников потер ладони.

— Заметь! Этот день со смыслом: соловьи петь кончают, жаворонок не поет, кукушка не кукует… — Вздохнул, помолчал, поднял вверх палец, добавил многозначительно: — Деревья прекращают рост…

«Сам-то ты давно рост свой прекратил, как я погляжу», — мысленно ответил Павел Михеевич и добавил:

— Можно прививку делать!

Пыльников кивнул:

— В самый раз! Э-э, хотел я узнать, Павел, что нам будет за аварию?

Байбардин усмехнулся:

— Начальство скажет. Завтра узнаем.

Пыльников обиделся: он хоть и не коммунист, а все-таки свой человек — можно сказать! Произнес нарочито весело:

— Я к суду готов!

— Высоко берешь!

— Уж если падать, так с большой высоты! — усмехнулся Пыльников.

На этом разговор об аварии, к великому сожалению для Пыльникова, окончился. Выпили по рюмке. Больше Байбардин пить отказался.

— Вредно мне.

После третьей рюмки Пыльников разоткровенничался:

— Я о себе не беспокоюсь. Я к любой обстановке применюсь. Для меня ни север, ни юг, ни восток, ни запад не страшны, потому, как есть у меня, рабочего человека, руки! Вот они!

Пыльников положил на стол руки, сжал в кулаки:

— Живу как все. Торопиться некуда, беспокоиться не о чем. Есть оклад, дом, жена, дети, хозяйство. Государство мне, рабочему человеку, платит зарплату, а я руки свои ему отдаю!

— А душу? — в тон Пыльникову спросил Павел Михеевич.

Пыльников пригнул голову, взглянул на Байбардина сбоку, с хитрой улыбкой.

— Душа — это мое!

Начал жаловаться, что производство все-таки еще не обеспечивает рабочего человека в достаточной степени. Для черного дня и для хорошей жизни необходимо иметь свое хозяйство, нужен приработок, огород, премиальные…

— Мы для производства, оно для нас! В этом правда, и потому каждый работающий хозяин страны…

«Потребитель! Субчик! Нахватался слов — из чужого ума!» — про себя выругался Байбардин, чувствуя, как где-то в груди глухо поднимается раздражение.

— Неработающий человек в наше время все равно, что солдат без ружья! — Пыльников улыбнулся, довольный.

— Плохо без денег жить, правда? — спросил хитровато Байбардин.

— Как без крыльев. Без денег человек становится как дурак. А денег много нужно. Вот авария… что думаешь — ударит ведь она по рабочему карману! Да еще позору сколько. Глядишь — и под суд!.. Морока!

— Тебе бы обратно в деревню податься.

— Не-е! Я из металлургии никуда! Привык, да и где платят больше, ты мне скажи?! На заводе! Вот работаю, работаю: аванс и расчет, как штык! Писал Ленин, — Пыльников заговорщицки подмигнул Павлу Михеевичу, — мол, мы, работающие, материально заинтересованы… в результате своего труда. Да, я это понимаю!

— Ленин специально для тебя это написал, — с легкой насмешкой произнес Байбардин, — усвоил? А остальное мимо ушей пропустил.

— Это я по радио слыхал.

Пыльников подпер голову руками.

— Знаешь, — доверительно заглянул он Байбардину в глаза, — а мне порой и неохота к мартену в пекло идти. Ведь эти горячие рублики запросто у меня на огороде растут, да в рабочем саду, в яблоках.

— Что ж… — нахмурился Байбардин. — Жарко, это верно. Можно и в баню не ходить. К примеру… дома мыться.

Пыльников не понял насмешки.

— В баню нужно. Для удовольствия.

— А работа? Работа для тебя обязанность?! — вспылил Павел Михеевич, нарезая хлеб. — А сталь?.. Сталь для тебя тонна пять рублей пять копеек?! И больше за этим ничего?!

Байбардин налил себе рюмку, опрокинул, пожевал усы.

— Близкого горизонта ты человек!.. Вдаль не глядишь! Знамя не видишь!.. В тебе… — Байбардин зло усмехнулся, — семьдесят процентов труженика поневоле и тридцать — энтузиаста.

Пыльников склонил голову набок.

— Масштабами бьешь?! И это мы знаем. Знамя — далеко. Оно для поколений наших. А мы свое отработали. Старость подходит. Хватит, наголодался я… намыкался. Для моей жизни тихие погоды нужны! И когда пожить, как не сейчас? Орел… высоко парит в облаках, а гнездо все-таки вьет на земле!

— А сколько ты стали сварил? — спокойно спросил Байбардин.

— Тысяч двадцать тонн и пять сверх плана.

— К примеру, получится тракторная колонна — хлеб делать. Да сверхплановой на колонну автомашин — хлеб возить! И вот она, эта сталь, тебе, к примеру, картошку подвозит, сыновей твоих в институте учит, хлебом кормит…

«Сказки! Завел политбеседу! — мысленно отмахнулся Пыльников и с досадой подумал: — Как же, хлеб подвозит! Сыновей с сеном никак не дождусь», — а вслух сказал:

— Агитатор ты. Я сам в молодости агитировал… пацанов, — обиделся и отложил ломоть арбуза.

На губах и матовом, чисто выбритом пыльниковском подбородке блестел арбузный сок. Павел Михеевич, подавая полотенце, грустно проговорил:

— Вот смотрю я на тебя, Пыльников. Всю жизнь мы с тобой соседи! А друзьями никак не можем стать. Души разные у нас.

Пыльников прищурился:

— Мы — люди. Ты человек, я человек, больше ничего не нужно.

— Ну, так что будем с «козлом» делать? — спросил Байбардин.

— А это дело теперь не мое — других голов на заводе вдосталь, пусть другие и думают. — Пыльников наклонился к мастеру и шепотом закончил: — А вот что с нами-то будет?! — и многозначительно подмигнул: мол, себя спасать надо!

Пыльников рассуждал, взмахивая руками. Казалось, он говорил сам с собой, кивал, останавливал ладонью воображаемого собеседника. Было ясно, что он опьянел.

— Я-то… что! — хвастливо продолжал гость, отвалившись на спинку стула. — Я сам себе хозяин. Хочу работаю — хочу нет! Плевать мне на производство!

— Ты… ты, — задохнулся Павел Михеевич, поднимаясь и гремя стулом, — ты что сказал?

— Плевать мне на производство!

Пыльников ударил кулаком по столу.

Байбардин, глядя в осовелые, немигающие глаза сталевара, выдохнул:

— Вон из моего дома! Я — производство! — выкрикнул он громким баском. — Ты на меня плевать хотел.

Пыльников, задевая ногой стулья, попятился к двери, ударился спиной о косяк, шепча:

— Ты што… ты што…

— Убирайся!

…Байбардин остался один. Убрал посуду, остатки еды. Василия с невестой нет.

Пыльников! Вот, оказывается, кого он учил на производстве, кому помог!

Вышел на улицу, постоял в раздумье: «Что там? Как с печью?» Сразу представилась авария: пламя, грохот, крики. Направился к заводу.

5. ОБИДА

Уже темнеет. Догорает закат. Воды широкого заводского пруда будто устланы медными плитами. Шумят оба берега; с одной стороны, почти у заводской стены, грузовики насыпают дамбу и гудит завод, с другой — слышится разноголосый шум вечернего города, который уже мигает неясными светлячками огней. Медленно идет по заводскому мосту старый рабочий, стучит сапогами по бетонным плитам. Мимо проносятся тяжелые автобусы, лязгают колесами трамваи. От темной глубокой воды из-под моста тянет холодом. Течение ударяет в опоры и столбы — шлепает вода, и кажется, что разбитые, обшарпанные льдом быки плывут, и мост вот-вот повернется.