Читаем без скачивания Меньший среди братьев - Григорий Бакланов

Крошечная наша машинка ныряла между автобусами, грузовиками, «Волгами», устремля-лась в малейший просвет, пересекая поток, визг тормозов сопровождал нас. Как гонщик на поворотах, просто артистически вела она машину. Мы были уже во втором ряду, нацелились в арку, но тут троллейбус оттеснил нас. Я оглянулся: автобус, троллейбус, еще автобус, сплошной очередью они подвигались к остановке.

— Бросим машину, поймаем такси, — быстро сказала Кира.

Но нам не удавалось протиснуться в первый ряд. В утренней толчее машины шли тесно друг за другом, не давали воткнуться. А уже виден был другой орудовец, он сошел с нейтральной полосы: жезл в руке, микрофон у плеча, на бедре рация. Машины обтекали его, он смотрел номера, и мы сами к нему приближались. Он придержал движение, жезлом показал нам: к бровке.

Теперь все те, кого мы обогнали, обгоняли нас, некоторые вертели пальцем у виска, не упускали случая. А регулировщик, не глянув, пошел на середину шоссе, чтобы туда к нему шли. Я решил остаться в машине: хорошо известно, как любят орудовцы, когда вместе с нарушителем является ходатай. Кира отстегнулась, откинула с себя плащик на спинку сиденья, обдернула свитер. Глянув в кошелек, зажала три рубля в руке. «Добилась?» — хотелось сказать. Я сказал вслед:

— Не волнуйся.

С лицом наивной девочки, кокетливо и весело шла она между машинами к орудовцу, будто на свидание шла. Он глыбой возвышался посреди шоссе. В сапогах на толсто подбитых подошвах, перетянутый белым ремнем и портупеей, в рукавицах с белыми глянцевыми раструбами чуть не до локтей, чтобы всем были видны его жесты, расхаживал он высоко по нейтральной полосе среди встречно мчащихся машин. А к нему шла моя жена. Я отвернулся, не хотелось смотреть на это.

Все ехали и шли мимо, а я у тротуара сидел в машине, и место водителя рядом со мной пустовало, на спинке сиденья ждал женский плащ. Поискав в кармане пиджака, я достал тюбик валидола, положил таблетку под язык — давило опять. Глупо — вот что самое обидное во всем этом, глупо! Мчаться, обгонять, чтобы теперь сидеть выставленным на обозрение. Я включил приемник.

Краем глаза я уже видел, Кира возвращается. Я отвернулся.

Дернулась, открылась дверца.

— Пять рублей дай, три не взял. Скорей же!

— Глупо, Кира! Неужели ты не понимаешь, он и пять не возьмет, ему по рации передано.

— Пять рублей, рассуждать будешь дома!

Она достала права, где у нее есть уже два прокола: она их потому и не взяла сразу. Один прокол, правда, погашен печатью, удалось тогда отспорить, поездили достаточно, но сейчас я и пальцем не шевельну: добивалась добилась. Пусть воспитывает ОРУД, если мои слова ничто.

Властно, твердо шагая поперек движения, он шел, подходил сюда в короткой своей шинели. Теперь я увидел, это офицер, старший лейтенант. Кира выпорхнула радостная навстречу, успев бросить мне:

— Не вылезай.

В зеркале было видно, как он зажал свою белую рукавицу под мышкой, взял права, повертел талон в пальцах, смотрел номер машины, жезлом указывал на вмятину в крыле. С обворожитель-ной улыбкой Кира объясняла. Видела бы она себя со стороны, какое у нее плачущее лицо, когда она вот так улыбается.

Уже собрался народ на тротуаре, у нас это мгновенно. Сколько сразу оказывается свобод-ных, никуда не спешащих, не занятых делом, готовых стоять и обсуждать. Можно догадаться, что они говорят. Люди, которые с работы и на работу ездят в троллейбусах, в давке, толкотне, обожают владельцев машин. Особенно когда вылезает из машины модная, молодящаяся дамочка и проходит, никого не видя и не замечая, как сквозь пустоту.

Взяв обе рукавицы под мышку, старший лейтенант достал дырокол. Кира быстро объясняла что-то. Я вылез.

— Жаловалась? — старший лейтенант ногтем указывал в печать.

— Почему вы говорите женщине «ты»? — спросил я спокойно.

Повернув тугую шею, он глянул на меня вполоборота, как на какое-то насекомое на асфальте, и опять передо мной была широкая его спина с белой портупеей.

— Почему вы говорите женщине «ты»? — повысил я голос, чувствуя, что бледнею. Таблетка валидола помешала во рту, я проглотил ее.

— Неправильно ведете себя, товарищ.

Мужчина с постным официальным лицом качал головой, воинственно дышала рядом с ним женщина в высокой прическе. Я заметил зеленую «Волгу» позади них у тротуара: тоже остановле-ны, ждут своей очереди.

— Вас не спрашивают!

Рабская порода. Следующая очередь его, так он выслуживается, задабривает, готов другого утопить.

Кира поспешным жестом попыталась остановить орудовца, уже заправлявшего талон в дырокол. Он отпихнул ее руку.

— Руку! — закричал я. — Не сметь касаться моей жены. Где вы нужны, там вас нет! — кричал я, сознавая, что кричу это на публику. — А где честные граждане…

Сердце провалилось, я задохнулся без воздуха. Бурое от ветра лицо орудовца, меняющееся лицо Киры, испуг в ее глазах, смотревших на меня.

— Поедем, — глухо сказал я, не слыша своего голоса. Заметавшаяся мысль была одна: не упасть при всех, сейчас, здесь. Страх подымался из пустоты, где остановилось сердце. Хотелось рвануться, подтолкнуть его, чтобы пошло. Но помимо себя я говорил, плохо слыша, что говорю, чувствуя, как бледнею сильней и немеют губы:

— Мы сейчас в главное управление… Я знаю куда… Я это так не оставлю…

И шел к машине. Толкнулось сердце. И заспешило, заколотилось под горлом.

— Зачем ты вылез? — спрашивала Кира, заглядывая мне в глаза.

Я пытался изнутри опустить стекло, вдохнуть воздуха. Ледяной пот заливал лицо.

— Я же сказала, не вылезай! Только хуже сделал.

Одной рукой ведя машину, она другой рукой через меня опускала стекло.

Сердце то обрывалось, то занимало всю грудь. В зеркале увидел мертвое лицо, тусклые, не мои глаза, в них страх.

— Кира, мне что-то…

— Без паники, понял? Без паники.

— Тут медпункт где-нибудь… Что-то не по себе.

— Не выдумывай! Я тебя знаю!

И совала таблетку мне в рот. В сухих губах таблетка не удержалась.

Мы проскочили на красный свет. Тряхнуло. Визг тормозов. Люди на тротуаре шарахнулись от машины. Кира перебежала на мою сторону, закричала на людей:

— Что вы смотрите, помогите!

Я пытался вылезть.

— Сейчас, обожди…

Боль, вонзившаяся в лопатку, стягивала обручем, не давала вздохнуть.

— Я сам… Сейчас…

В распахнутой двери стояла женщина в белом халате. Я слабо улыбнулся, когда меня провели мимо. Глупо, глупо всё! И недостойно. Неужели всё?

— Сделайте что-нибудь! — кричала Кира, пока меня укладывали — и ноги, и всего. — Скорей. Зачем вы мерите давление? Укол! Скорей. Вы будете отвечать!

Я не почувствовал укола — тупо ткнули в оголенную руку.

— Тебе лучше? Лучше? — внушала Кира. — Лучше тебе?

Я показал глазами: лучше. Боль не отпускала. Мне совали подушку под затылок, приподы-мали голову.

Чьи-то неподвижные ноги в мокрых ботинках, вытянутые ноги покойника, к одному ботинку прилип желтый лист. Я увидел их сверху, как увидят чужими глазами, стало неприятно, я потянул их.

— Он умирает! — истерически закричала Кира. — Да сделайте же скорей что-нибудь! Он умирает!

Крик ее внезапный испугал меня.

— Кира! — позвал я. Если это конец, так чтоб в дальнейшем она не корила себя, я сказал ей, боясь не успеть, что был с ней счастлив, пусть она знает это. Кажется, она не слышала, она в этот момент истерически кричала на врача. Но врач услышал, как-то странно посмотрел на меня.

Был резкий запах лекарств. Врач, присев рядом, опять накачивал манжетку у меня на руке. Над ним Кира сжимала пальцы, слезы дрожали у нее на щеках, распухшие губы ползли. И она и врач смотрели на стрелку тонометра, пока из манжетки, шипя, выпускался воздух.

За перегородкой горел электрический свет, две тени — Киры и врача появились на матовых стеклах. Ко мне села сестра, марлевой салфеткой промокала пот на лице, я весь был как в холодном компрессе. От лекарств сильно хотелось пить. Она дала воду в мензурке, вода пахла лекарствами, взяла в ладони мою руку. От теплых ее рук шло тепло ко мне, боль всё была, но не так знобило и дышалось легче.

Врач говорил за перегородкой:

— Сейчас она ничего не покажет, — и набирал номер, параллельный телефон звякал. — Возможно, это вообще сильный спазм.

— Но надо сделать, — настаивала Кира.

— В первые сутки может не показать.

Параллельный телефон все звякал, качалась на стекле тень растянутого витого шнура. Они говорили о кардиограмме, я понял.

Вошла Кира, испуганно глянула на меня, на сестру, но заговорила она голосом, внушавшим бодрость:

— Вот видишь, это спазм. Сейчас что-то в воздухе, в самой атмосфере что-то такое… Вот и доктор говорит.

И врачу, который тоже подошел ко мне:

— Он у нас, к сожалению, склонен к панике. Эта склонность у него есть.