Читаем без скачивания СНОВА В КИТАЕ - Юрий Корольков

Оксана стояла на берегу Аргуни и равнодушно наблюдала, как Сашка Кондратов забрасывал далеко в воду какие-то коряги и долго следил, куда они поплывут. Здесь Аргунь, упираясь в скалистый кряж, сворачивала влево, и течение несло коряги к советскому берегу.

С переходом в отряд Оксане вменили в обязанность – наблюдать за санитарным состоянием в группах, выезжавших в глухие приграничные районы. Ведь управление на Биржевой улице занималось не только водоснабжением, но и профилактикой. Весной она поехала с экспедицией в Баргу, на границу с Монголией. Неделю жили в песках, в дюнах, поросших саксаулом и хилыми травами вблизи Номонган Бурд-обо, районе высоких песчаных бугров. Холмы напоминали Оксане худон[5], такой же унылый, безлюдный, как эти места, где она прожила с Сашкой два с лишним года. На склонах холмов пасся скот, принадлежавший неизвестно кому, потому что по округе не было ни одного аила и стояла лишь одинокая юрта, в которой жили пастухи-баргуты, охранявшие стадо. Рядом с юртой экспедиция разбила палатки, поставила машины – два грузовика, выкрашенных в цвет песков и травы.

Японец-ветеринар осматривал животных, и Оксана ходила за ним по пятам с брезентовой сумкой, в которой держала фляги с дезинфицирующими растворами лизола и сулемы. Кондратов ездил с несколькими косцами к берегу озера, где трава была сочнее и гуще. Они привозили траву, сваливали ее вблизи стойбища, сушили. Накануне того дня, когда экспедиция должна была покинуть Номонган Бурд-обо, пастухи согнали мохнатых сарлыков, овец, верблюдов и подпустили их к заготовленному корму. Но предварительно ветеринар осторожно опрыскал сено какой-то жидкостью из термосов, хранившихся до этого под замком в зеленых железных ящиках. Потом, сбросив халат, он долго мыл руки сулемой. Японец приказал Оксане продезинфицировать карболкой жилые палатки и автомашины.

Остатки недоеденного сена сгребли в кучу и сожгли, а все вокруг залили креозолом. Утром пастухи погнали стадо к монгольской границе. Кондратов с двумя японскими солдатами верхом на лошадях сопровождали стадо поодаль. Он вернулся перед самым отъездом, когда палатки и все имущество уже погрузили на машины. На том и закончилась профилактическая экспедиция.

И вот снова таинственная экспедиция, на этот раз к берегам Аргуни. Сначала, все с тем же ветеринаром-японцем, Сашка долго лазал по берегу, выбирая какое-то место, а сегодня с утра они вместе с Оксаной пошли к реке. Ветеринар еще спал: вечером они с Кондратовым долго пили спирт, и теперь японец не мог подняться. А Кондратов (за все эти месяцы Оксана ни разу не назвала его по имени) на дорогу выпил еще стакан.

На берегу он сказал:

– Стой рядом, не съем...

Она поднялась повыше, на камень, отполированный половодьями, гладкий на солнце и поросший мхом с теневой стороны. Сашка стоял у воды и, словно забавляясь, швырял в реку обсохшие коряги. Пистолет, болтавшийся на поясе, мешал ему, и Сашка бросил его вместе с ремнем подле себя. Наконец, оторвавшись от своего занятия, крикнул:

– Оксана, давай халат!.. Скажи, чтоб несли...

– Что?

– Они знают...

Оксана сходила к машине и протянула Сашке халат. Он повернулся спиной: «Завяжи». Брезгливо, стараясь не прикасаться к его горячей спине, она затянула тесемки. Двое принесли железный ящик, сняли замок и ушли. Кондратов вынул термос, такой же как там, в Номонганских песках у ветеринара, – с изображением розовощекой девочки, наливающей чай из термоса в голубую чашку.

– Что это? – спросила Оксана.

– Подарок на тот берег... – скривив рот, усмехнулся Сашка. Он зашел по колени в воду, полы халата намокли и потемнели. Кондратов стоял весь в белом, как санитар, засучив рукава выше локтей. Потом, отвернув крышку, наклонил термос, в реку потекла густоватая, белесо-серая жидкость, но тут Кондратов оскользнулся, потерял равновесие, взмахнул термосом и вдруг изменился в лице – содержимое термоса текло по его руке.

– Сулему!.. Давай сулему! – испуганно закричал он.

– А что это?

– Сибирка!.. Давай сулему...

– Так ты... ты...

Оксана уже не владела собой... Ей нужно только схватить пистолет. Она сбросила на землю санитарную сумку и, будто отстегивая пряжку, потянулась к кобуре, выхватила револьвер. Кондратов полоскал в воде руку и ничего не видел. Поднялся, шагнул к берегу. Оксана повернулась к нему и выстрелила сверху вниз... Потом еще и еще раз...

По взгорку к берегу Аргуни бежал ветеринар-японец.

– Хома угей! – процедила Оксана и пошла ему навстречу...

...В Хайлар ее везли в кузове со связанными руками, и ветеринар всю дорогу держал наготове револьвер. Убитый Кондратов лежал тут же, накрытый брезентом. В Хайларе Оксану передали в жандармское управление и оттуда переправили в Харбин. Случай был из ряда вон выходящий, и полковник Асано своей властью отправил ее на станцию Пинфаль, в отряд № 731. Полковник, так же как и любое жандармское отделение, имел право самостоятельно выполнять «особые отправки» в Пинфань, откуда никто не возвращался...

Замаскированная под санитарную тюремная машина ночью привезла арестованную в научно-исследовательский отряд № 731. От ворот уединенного научного городка, обнесенного рвом и бетонной стеной, машина въехала в подземный тоннель и остановилась в подвальном этаже внутренней тюрьмы, заслоненной со всех сторон корпусами жилых зданий, подсобных помещений, лабораторий с широкими окнами. Из окон лились потоки света на клумбы цветов, на зеленый, аккуратно подстриженный газон, освещали аллеи молодых деревьев и теннисные корты. Но Оксана ничего этого не видела. Окна санитарной машины были затянуты изнутри стальной решеткой и закрыты непроницаемыми матовыми стеклами. Она сидела в углу, устремив в одну точку невидящие глаза. Ее вывели из машины, поставили перед барьером, и дежурный в форме капрала расписался в получении заключенного 937. Фамилий в тюрьме не существовало. Он посмотрел на план-схему тюремных этажей, нашел свободную клетку и перечеркнул ее накрест.

Капрал даже не взглянул на женщину – бревно, как называли в тюрьме подопытных заключенных, не представляло для него интереса. Он распорядился доставить № 937 в камеру на третьем этаже и, потянувшись, посмотрел на часы – скоро ли смена.

В глухой тишине Оксану провели по лестнице на третий этаж и толкнули к клетке из толстых железных прутьев с низенькой дверцей, в которую можно было пролезть только на четвереньках...

14 мая 1939 года кавалерийский отряд японо-баргутов в триста сабель атаковал монгольскую заставу, занял аил Дунгур и, преследуя монгольских пограничников, вышел на восточный берег реки Халхин-Гол, углубившись на монгольскую территорию до двадцати километров. Следом за передовым отрядом в конном строю подошли еще четыреста всадников.

Начиная с первых чисел января в районе песчаных высот Номонган Бурд-обо японские войска более тридцати раз нарушали монгольскую границу. Но этот последний удар японо-баргутской конницы, поддержанный действиями авиации, был особенно сильным.

В тот день, еще не зная о последних событиях, старший лейтенант Афиноген Быков, назначенный командиром сводного мотострелкового батальона, выехал на рекогносцировку в Тамцан-Булак, где по приказу штаба корпуса батальону предстояло сосредоточиться на случай непредвиденных действий со стороны противника.

Кроме комбата, сидевшего впереди рядом с шофером, в газике ехал его заместитель по политической части – старший политрук Владимир Жигалин, а с ним рядом теснились связной комбата Степан Демченко, красноармеец, первого года службы, и переводчик Гоможап, прикомандированный из монгольской дивизии.

После боев на Хасане Жигалин, пролежав два месяца в госпитале и пробыв какое-то время в резерве, получил назначение в сводный мотомеханизированный батальон. Назначение они получили одновременно с Быковым, еще в марте, но, пока шло формирование, пока получали технику и своим ходом совершали семисоткилометровый марш от железной дороги, прошло еще около двух месяцев.

Солнце нещадно жгло сквозь выгоревший брезентовый тент, все время хотелось пить. Фляги с теплой водой давно опорожнили и теперь приглядывались по сторонам – не мелькнет ли где озерцо, чтобы напиться и наполнить фляги в запас. Не доезжая до Халхин-Гола свернули к солончаковому озеру, белевшему словно снежными берегами, но вода оказалась горько-соленой.

Ехали молча. Афиноген через плечо протянул Владимиру надорванную пачку «Беломора», но Жигалин отказался – от куренья еще больше сохло во рту. Отношения с комбатом сложились у него добрые, они, что называется, быстро притерлись друг к другу, но доверительной откровенности пока еще не было. Поэтому острых тем, волновавших каждого, они не затрагивали, ограничиваясь разными воспоминаниями из своей жизни, говорили о делах военной службы. Старший лейтенант Быков пришел в армию по комсомольскому набору, окончил нормальную школу, командовал до назначения в батальоне ротой, но достаточного опыта еще не имел. Он и не скрывал этого, в его поведении не было и тени самонадеянности, он запросто спрашивал совета и, может, поэтому нравился Владимиру. Но Жигалину очень не хватало Юрки Ерохина, с которым можно было говорить обо всем, как с самим собой. В госпитале он получил от него два письма, еще одно – в резерве. Юрка писал, что остался в дивизии, намекнул, что ждет нового назначения, на том и оборвалась их переписка. Владимир написал ему по домашнему адресу, но ответа не получил.