Читаем без скачивания Гончарный круг (сборник) - Аслан Кушу

– В нем, несомненно, говорит кровь, – подумал Гумер, – эта река памяти о тысячелетиях. Наверное, от этого его доводы так просты, логичны и убедительны. Не знаю, как с артистами, вспомнил он разговор с водителем, но вот чудаками, похоже, сей город богат.

И вновь окурок стал почти прижигать Махмуду губу, а едкий табачный дым полез в левый глаз, отчего прикрылось его веко и чуть перекосилось лицо. Потом оно снова приняло прежний вид. Проникновенно и ласково улыбнувшись Гумеру, как дирижер оркестру, с которым только что ладненько сыграл прелюдию, Махмуд достал из папки свое основное произведение и бережно передал ему.

– Читай и удивляйся! – с радостью приближающегося успеха воскликнул он.

Гумер прочитал и через несколько минут, тяжело вздохнув, будто негодуя на себя, что уделил их этой бредятине, бросил опус на стол. «Воистину, – подумал он, – человеку, в котором говорит кровь, свойственно иногда, как никому другому, вскипать и заговариваться».

– Ну, и… – не увидев на лице Гумера ожидаемого восхищения, спросил Махмуд.

– Губу прижжешь! – наконец не выдержал Гумер, не заметив уже на ней окурка, а лишь мерцающий огонек.

Махмуд сплюнул его в пепельницу, а с ним словно и весь ожидаемый разнос от молодого критика.

– Вот ты даешь, Махмуд! – начал Гумер. – С твоими версиями в топонимике я еще мог бы как-то согласиться, но что наш адыгейский язык еще и прародитель языков мира – не могу!

– И не только, – спокойно возразил Махмуд, – но и ключ к познанию всех современных языков. И ничего в этом удивительно нет! Мы один из древнейших народов на земле – потомки хаттов, которые никак не моложе египтян.

– Но твоя идея мне все-таки кажется претенциозной, – заключил Гумер.

– Вот-вот! – на мгновение сникнув, а потом вновь набравшись духа, огрызнулся Махмуд. – Претенциозной! И такие мы всегда, умаляющие свою значительность.

А потом человек с лицом добродушного слоненка вдруг преобразился в бешеного слона и пошел в наступление.

– А знаешь ли ты, мальчишка, – вспылил он, – что обозначает сочетание «ад», положенное в начало самоназвания нашего народа? Так вот «ад» на санскрите – это нечто иное, как «первый»!

– Притянуто за уши и так же претенциозно! – ответил Гумер. – Мало ли еще других значений у этого сочетания букв, например, не самое приятное – преисподняя.

Махмуд не отступил, а вновь продолжил натиск со слоновьим бешенством.

Гумер вскинул руку с открытой ладонью, стараясь перевести разговор в нормальное русло, но Махмуд, оказавшись на редкость темпераментным, уже дышал ему в лицо.

– Скажи, скажи любое слово, из какого хочешь языка, и я тебе все докажу! – не унимался он, дезактивируя оппонента тяжелым табачным перебродом.

Гумер бросил ему первое, что пришло на ум:

– Архипелаг!

Махмуд снова притих, призадумался, а затем просиял.

– Пожалуйста! – ответил он. – Ар в переводе с адыгейского значит «то», хипе – «над морем», лаг – «высота».

– Гениально! – поразился Гумер, невольно высказав вслух внезапное умозаключение.

Махмуд расплылся в широкой и самодовольной улыбке. Но молодости свойственны горячность и максимализм, и Гумер не смирился с тем, что только что был положен в споре на лопатки собственными же руками.

– А по-моему, – рубанул он с плеча, – весь твой труд – это убедительно написанная галиматья!

Но, как ни странно, Махмуд совсем не обиделся, а снова просиял.

– Так «галямат» по-нашенски – это ведь «прекрасно»! – словно смазанный маслом, выскользнул он.

Гумеру осталось лишь пожать плечами. Будучи дилетантом в языковедении, он так и не разобрал, с кем имеет дело: с гением, виртуозом перепева слов или обыкновенным словоблудом, но в том, что Махмуд большой оригинал, уже не сомневался.

В этот же день он продолжил знакомство с другими жрецами и жрицами храма муз и обитателями славного города Чечана – с художником-оформителем Никодимом, высоким, чуть сутуловатым, в длинной холщовой рубахе с отворотом и навыпуск, закатанными рукавами, словно мастеровой, пришедший из бажовской сказки. С Никодимом, имевшим «одну, но пламенную страсть» – горы. О них он самозабвенно и с упоением мог рассказывать часами. Познакомился с его супругой – Галиной, женщиной тихой, но не лишенной стерженька, цепкости, которые позволяли ей надолго вырывать Никодима из рук «пламенной страсти» для пользования на благо многодетной семьи. Познакомился с их коллегой по художественной мастерской – Азметом, кто ну никак не довольствовался рутинной, как ему казалось, работой оформителя и искал воплощения своих замыслов в живописи, графике, скульптуре. Представили Гумера и методистке Рае, писавшей сценарии для военно-патриотических представлений с таким батальным размахом, что позавидовал бы сам Лев Толстой, а приглашать на постановки их нужно было бы Бондарчука.

Все они тоже были в некоторой степени оригиналами и, как многие творческие работники провинции, тяготились ею и бесперспективностью своей деятельности. «Платят мне достаточно и уважают в коллективе, – любил поговаривать Азмет, – но я, как тот конь, подаренный конкистадорами индейцам. Его приняли за божество, воздвигли на постамент, осыпают жертвенными мясными дарами, а корм не в коня, и он голодный, с тоской смотрит на зеленые луга, готовый вот-вот рухнуть». Или, например, Никодим, при наплыве заказов в мастерской, устало бросавший на стол кисть или перо и возмущавшийся: «Все надоело, все! Завтра уйду в горы, подальше, подальше от этой сутолоки и толкотни!». «Какие горы, Дим Димыч, – успокаивала его супруга, что всегда была рядом. У тебя семеро по лавкам пищат. Их кормить, одевать, обувать надо!» «И вот так всегда, – усмирялся Никодим, – и ничего с этим не поделаешь!» А методистка Рая как-то отвела Гумера в сторону и попросила совета: «Меня пригласили на телевидение. Как ты считаешь, стоит согласиться? «Стоит!» – незамедлительно, дабы отвязаться, ответил Гумер. Она ушла довольная, а Азмет, который был невдалеке и наблюдал за их разговором, поинтересовался: «Небось, и у тебя совета насчет телевидения спрашивала? Она с этим вопросом ко всем новеньким пристает, чтобы подчеркнуть свою значительность. На самом же деле ее никто никогда и никуда не звал!».

Будучи представителями творческой интеллигенции, каждый, считая только себя глубоким индивидуалом и несомненным талантом, они изредка подтрунивали друг над другом. И все мечтали уехать из Чечана в поисках лучшей доли, но, как водится еще со времен чеховских «Трех сестер», никто и никуда не уезжал. Мечты, мечты…

Жизнь в городе текла тихо и размеренно, и вдруг этот муравейник залихорадило, будто кто-то воткнул в него палку. Городок стал готовиться к приезду из Москвы высокопоставленного партийного бонзы: обитатели его белили деревья, косили сорную траву, латали дороги и тротуары. А Дворец искусств взялся приготовить для бонзы концерт, постановку которого поручили Гумеру.

– Ну, Раечка, – выговаривал при обсуждении постановочного плана Гумер сценаристке, – у вас в первой части концерта выезжает на сцену буденновец на коне. И где прикажете взять животину?

– А это не проблема, – даже не моргнула глазом Рая, – в колхозе!

– Колхозную худобу на сцену? – изумился Гумер. – В героико-патриотическое представление? Только через мой труп! – потом успокоился и предложил: – Рая, давно пора вам отойти от этого громоздкого натурализма. Свое видение концерта реализуйте в сценарии символикой, условностями в конце концов. Так сегодня делают во всем мире. И это очень удобно при постановке.

Но Рая явно не соглашалась, и Гумер продолжил:

– И потом, у вас смена декораций проходит посредством вращения сцены, а она, насколько мне известно, не крутится во дворце последние 10 лет.

– Пусть ремонтируют! – вскочила на любимого конька Раечка. – У нас огромный штат техников-бездельников. Устроили, понимаешь, из Дворца искусств богадельню. Живут и понапрасну хлеб жуют!

– На ремонт сцены нужно время, – продолжил объясняться Гумер, – а его у нас мало! И еще. Через весь сценарий лейтмотивом проходят стихи Маяковского. А это, если тебе известно, поэт, требующий особого прочтения. Кому прикажешь его читать?

– Есть такой человек, – отстаивала свой сценарий Рая, – да вот не знаю, сможем ли его извлечь?

– Извлечь? Откуда? – недоумевал Гумер.

– Понимаешь ли, – тихо пояснила она, – это прекрасный чтец, профессиональный актер. Но есть одно «но», он сегодня проходит принудительное лечение от алкоголизма.

– Да, – призадумался Гумер, – алкоголика нам еще не хватало!

– А давайте попросим милицию! – загорелась Рая. – Нам, надеюсь, не откажут. Мероприятие-то готовим серьезное, вон для кого!

– Насколько оно может быть серьезным с главным ведущим-алкоголиком?! – усомнился Гумер, но все же согласился.

Милицию попросили, и она дала добро. А потом перед Гумером предстал актер с громким и обязывающим ко многому именем – Султан. «Да это не человек, – подумал Гумер, удивленно разглядывая его, – не человек, а сюрреалистическая фантазия природы! Острые плечи, руки, заточенные, как кинжалы, огромная голова – груша с блестящей широкой плешью от сократовского лба и до затылка, с пышной, вихрастой шевелюрой по бокам. Брови вразлет, как размах крыльев взлетающей хищной птицы, нос клювом, которые делали его взгляд острым, пронзительным и холодным. И голос, голос – трубный и звенящий…