Читаем без скачивания SoSущее - Альберт Егазаров

Далеко потянется, скаламбурил про себя Платон и с удовольствием всосался в пахнущий сладким творогом и спелыми яблоками СОС-рудимент подошедшей к нему принцессы. Стараясь подольше протянуть экстаз полного единения поднявшихся с миллионолетней глубины элементальных душ, он все же краем глаза следил за Ромкой. Тот, кажется, успел околдовать всех — одного контактно, двух других магнетически — но только все трое адельфов мужского пола с облизанными пальцами уже несознательно выпячивали свои рыльца в направлении ласкового Ромы. «Как же надо было сосать, чтобы через пальцы пробить?» — мелькнуло в голове Платона в то время, как сосальце монаковой[66] дивы выскальзывало из-под его верхней губы. И это при том, что двое были не какими-нибудь первертами с оттопыренной нижней губой, а чистыми верхнерядными сосунами. Третий арканарх, тот и вовсе не сосалом из лохоса выделялся, а был награжден мощной энергетической «заныкой», «поручиком» или «закоротом Ручайса», как определяли его феномен финансовые аналитики, или «окочуром Чурайса», так уже каламбурили недоброжелатели. Вот и сейчас после ритуального облизывания этот смотрящий за северо-восточным локусом епископ-тетрарх, как всегда склонный к внутренней риторике, с удивлением разглядывал свой поблескивающий влагой палец, словно то был не указующий перст, а восставший фалец какой-то, требующий, как известно, в отличие от покорных перстов всегда чего-то своего, как правило отсутствующего, — это, видимо, и возмущало Ручайса, привыкшего контролировать все импульсы своего организма. Проделав несколько странных, похожих на заклинание движений губами, этот известный своими аналитическими способностями автор восхитительных чубаят, на сей раз смог выдавить в воздух только одну короткую строчку:

— Э-эээ, — сказал он и вытер палец о штаны.

Но «э-эээ», сказанное с такой интонацией стоило целой «Маснави»[67]. Его философско-эротические раздумья прервал Платон:

— Знакомьтесь, Роман Деримович, — сказал он и попытался нашарить ученика рукой позади себя. Но Ромы под рукой не было. Из-за спины доносилось тихое, похожее на желудочное урчание, постанывание принцессы Тифонии. Платон обернулся и теперь, глядя на слипшуюся парочку, никак не мог разобрать, где кончается голова принцессы и где начинается голова молодого, подающего надежды сосунка. Разлепить их обычными средствами было невозможно, поэтому Платон прибегнул к весьма болезненному, но действенному методу, — зайдя подопечному за спину, он сильно надавил большим пальцем на ту часть копчика, где находилась контрольная точка сосунка. Повинуясь безусловному рефлексу на перекрытие энергетического канала снизу, Рома сразу же открыл рот, и принцесса, потеряв равновесие, упала. Вся коллегия спешно бросилась ее поднимать, только Рома, опешив от неожиданного облома, все еще стоял с открытым ртом. Воспользовавшись замешательством, Платон злобно зашипел на него:

— Я же сказал, чтобы не как животное какое!

— Дядь Борь, я не хотел, она сама присосалась, — говорил он, оттопыривая в качестве наглядного примера верхнюю губу. Глаза Ромы все еще блуждали где-то в эмпиреях божественного слияния, но четверица арканархов уже приняла официальный вид и строго осматривала кандидата. Только принцесса не могла скрыть своего волнения.

— Кооптировать, кооптировать, — мурлыкала она, облизывая распухшие губки.

— Но Мелани[68], дорогая, — начал увещевать ее абсолютно лысый человек, — он же еще недососок.

— Это не важно, я чувствую в нем силу, — возразила принцесса, придав голосу привычную надменность.

— Но это противоречит Уставу. Мы не можем принять в коллегию незапятнанного.

— Ага, как своих недородков локапалами делать, да еще и синдиков им из родни набирать, так Устав тебе не писан, а как одаренного недососка в Совет принять, параграф мешает, Ага?

— Мелани, недородки, как ты выражаешься, по прямому Слову назначены. Скажет Она свое слово по этому недососку, мы хоть в тринософы его возведем, но нет же Ее воли.

— Ага, воли Ее нет. А по недородкам Ее воля была? А кто в Негасимое Пламя Бдения маархе гашиша накрошил? А кто тринософам зараженные червями рифмическими силлогизмы подсовывал?..

Платон почувствовал, что отошедший от сосательного угара Рома теребит его за рукав. Он повернулся к недососку.

— Дядь Борь, а чего это они перетирают? И говорит она странно, культурная вроде присоска, а все «ага» да «ага».

— А то перетирают, что Мелани тебя в совет арканархов кооптировать хочет, ну не действительным членом, конечно, а экстракорпоральным — лишь бы сосалище твое на загубках держать.

— На загубках, — тихо возмутился Рома, — я ей что, «мущщина по вызову»? Обойдется! — И уже всем громко: — Ваши высоства, величайшая честь для меня оказаться среди избранных и нет пределов моей благодарности вам, но, памятуя, что дары Неистощимой мы обязаны беречь, и что именно и только Ей мы обязаны отдавать свое, а всем остальным чужое, это и подвигает меня на то, чтобы скромно отказаться от предложенной советом чести войти в ряды святейшего арканариума и позволить скромному кандидату-недососку честным трудом и стараниями, пройдя через горнила всех невзгод и испытаний, закалив в боях и огнях дарованное мне сосало, не растеряв надежд и желания и оправдав высокое доверие, достойно влиться всем своим СоСуществом в глубокочтимые ряды Высочайшего Совета.

Когда Рома закончил, все, кроме принцессы, негромко, но отчетливо зааплодировали.

— Когда в комсосах ходил, каким сектором заведовал, не идеологическим, случайно? — спросил Платон, неожиданно вспомнив свой ошибочный вывод об афазии подопечного.

Рома немного смутился. А чего смущаться, все родом из детства.

— Ну, это, да, идеологическим, — почему-то промямлил будущий кандидат в арканариум.

И Платон понял, что нет, не ошибочным был вывод, ибо заповедная речь скромного кандидата числилась за другим полушарием, за тем, откуда исторгаются тотемические крики, шаманские завывания, откуда выпадают зажигательные речи вождей, рекламных агентов и угрожающего вида попрошаек. И как шаман, сложив руки-крылья, валится в бессилии на землю, как с пустыми глазами идет с работы профессиональный нищий, как сползает с трибуны выговорившийся вождь, так и Ромочка, сбросив давление, стал похож на рядового недососка, — а ведь было, было! — пьянился Платон — чуть в сотеры не возвел протеже.

— Ага, милейший, — обратился он к лысому человеку, чем вызвал гримасу удивления на потухшем Ромином лице.

— Платон, дорогой, хвала Марии и Хуану[69], ты насовсем вернулся?

— Насовсем можно уйти, а вернуться до сих пор получалось только на время, — нараспев сказал Платон и, весьма удовлетворенный качеством экспромта, степенно продолжил: — Или достославный Ага-хан узнал, как отвести руку Жницы?

— Жница, Платон, неумолима, нет в мире сил, способных остановить ее серп, но именно, что в мире сем. Твой тезка нам хорошо обрисовал его. Но знаешь, он, мне кажется, передоверил ум перу. Как можно было забыть о том, что тени не только позволяют угадывать истинный облик божественных эйдосов[70], но и… — Ага-хан улыбнулся и подмигнул Роме, — что нам скажет наш юный негоциант, стремящийся в