Читаем без скачивания Пропавший лагерь - Николай Богданов

4. Будь готов!

Скоро в лагере обжились. Решили смычку заводить крепче. Опрометчиво не поступать. Первым делом, конечно, изучить и обследовать деревню, потом помочь чем можно: переплесть ли книги в библиотеке, украсить избу-читальню, вообще поработать в полной парадной форме с блокнотами и карандашами. Перевез Глебыч звено «Летчик» в Выселки.

Звену план дан — обследовать и записать расслоение деревни, нового кулака, середняка, бедняка. Почему, как, отчего, урожай, орудия труда, все, все.

«Старый барабанщик,старый барабанщик,старый барабанщик крепко спал.Вдруг проснулся,перевернулся,октябренком сразу стал».

Выговаривал барабан по селу, и пока мы удивляемся чудесному превращению барабанщика в октябренка, звено завернуло к новой хате с петухами и резным крыльцом. Изба Петра Тимофеевича Тимофеева.

— Вам хозяина? — высунулась из окна бабенка.

— Да, нам бы хозяина.

Щеколда сенц щелкнула и, грузно ступая по ступеням, вышел хозяин. Бык быком. Покосился, будто рогом боднуть прицелился.

— Чем могим служить?

— Мы вот, товарищ, хотим крестьянское хозяйство обследовать, мы из города, интересуемся, как вы живете, обрабатываете землю, мы запишем, поедем в Москву, расскажем…

— Дунька, пинжак подай, — гаркнул внимательно слушавший речь Симки хозяин.

— …Вот мы расскажем, смычка будет крепче, — продолжает Симка, а сама думает: Зачем ему пиджак?

Пиджак был подан. Хозяин порылся в карманах.

— Извольте-с, — протянул он Симке какой-то лист.

— Это что? — удивилась звеновая.

— Все в порядке-с, до пудика.

— То есть, как? — совсем сбилась с толку Симка.

— Очень-с просто, квитанция, налог внесен и никаких, не имеете права подступаться, — декрет — безобразиев не допущать.

— Вы, вы, гражданин, не поняли… мы не за налогом, мы, так сказать, обследовать…

— Обследовать, ваш мандат! — рявкнул детина. — Нонче строго, обыски без бумаги не допущать, притом же без председателя сельсовета…

— Да мы не обследовать… Тo-есть, не обыск…

— Не могим допустить, пожалуйте мимо.

Дверь хлопнула.

— Ф-фу! Кулачина, образина тупоголовая! — потрясла возгласами Симка. — Ведь надо эдак, а!

— Надо, не надо, а тово… этово с носом.

— Ну, к середняку сходим, наука нам, не лезь к кулакам.

Перешли дорогу и прямо к обыкновенной избенке.

Перед окном баба поила теленка, в окне ревел чумазый парнишка, грызя собственный кулак.

«Старый барабанщик,старый барабанщик»…

снова заговорил барабан.

Мальчишка бросил реветь и грызть кулак и разинул широко рот, желтый, как у галчонка, измазанный в яйце, а баба отпустила ведро, теленок же буркнул и разлил все свое пойло.

— Здравствуйте… — Симка совсем не знала, как начать после первой неудачи.

— Здравствуйте, — подозрительно покосилась бабенка и оправила красную юбку.

— Мы вот из города… посмотреть ваше хозяйство хотим, живем мы рядом — вот за рекой… Палатки у нас, ну и живем… вот…

— Обожди, я хозяина кликну.

Баба скрылась за избой и скоро извлекла откуда-то хозяина, босого молодого мужика, знакомого с бритвой, но незнакомого с гребенкой, на что указывало отсутствие бороды и всклокоченная репой-голова. Внимательно выслушал он Симку.

— Хорошо, покажем.

Взликовали ребячьи сердца.

— Все показывай, как есть!

— Это вот соха, тыщу лет живет, с Микулы Селяновича[1], и никаких нововведениев, пашешь— не пашешь, комки только переваливаешь, — рассказывал мужик.

Десять блокнотов зачертили сразу.

— Удовольствия тебе никакого… — поглядел мужик и вздрогнул: записывают. О, беды бы не было… наврать надо… — Удовольствия, значит, никакого… урожая в абсолют нет.

— Как совсем нет?

— В абсолют нет.

— Посеешь и ничего не соберешь?

— Во-во, точно так, пиши так.

— Да зачем же тогда сеять-то?

— Да так полагается, мужик — значит сей, как и прочие.

— Хм!.. а чем же вы живете?

— Да летом зелень — огурец, а зиму взаймы берем.

— Ну, а скотину как водите?

— Вот телка… только-только завел две недели.

— А коровы нет… и лошади?

— Ни-ни, запиши, нету.

— А это что, — указал Рубинчик на добродушную морду коровы, глядевшую из дыры хлева.

— Ета, ета?.. Ета не моя, как перед богом, не моя!

— Врешь, брат, зачем же она к тебе в хлев-то зашла?

— Да хлев-то не мой, суседов хлев…

— А изба твоя?!

— Ни-ни-ни, изба тоже не моя.

— Папань, — тянул ручонки из окна карапуз.

— А сын-то в окне твой?

— Рази сын, да и то, что от ево пользы, душевно говорю…

— Нет, так не годится, говори правильно, а то вот мы запишем…

Симка договорить не успела. Баба до сего времени, стоявшая, как истукан, подперев лицо рукой, вдруг кинулась ей под ноги.

— Не губите родные… пожалейте… не описывайте, дети малые… сами бедные…

— Тьфу, — отплевывалась Симка уходя, — вот история… Попытаем к бедняку, — этот больше будет сочувствовать.

Подошли к хате, да и не то, чтоб хата, а так что-то: труба, соломы черный клок, а под ней бревнушки паклей слеплены.

— Вот это самый бедняк.

Стали торжественно и солидно перед дырой в хату — двери не было совсем.

Соблюдая правила приличия, Симка постучала за неимением двери в косяк.

Ответа не было.

После вторичного звука донеслись странные звуки.

— Мм… мыр… ма… — и снова тихо.

Все звено, потеряв терпение, забарабанило по стеклам хаты. Из дверей сперва пахнуло каким-то странным запахом, как пахнет от мокрой собаки, и за этим запахом вылезла, качнулась и уперлась в косяк лохматая фигура.

Это был человек.

Он потер землистой рукой глаза, они разлепились и мутно посмотрели на ребят.

— Товарищ, мы к вам, — залепетал кто-то.

— Што? Опять обыск, за самогоном. Стервы… Я семь лет революции… десять ран… расстрелян, и не моги гнать, а Тимошке брюхану разрешона.

— Побью!! — заорал он вдруг, наливая кровью глаза и выворачивая с крыши орясину с доброе бревно.

…Опомнились ребята кто где. Мишка несся, как ветер, по огородам и только, залетев в крапиву, почуял, что за ним никто не гонится. Клавдия, свалившись с берега в тинистую речку, увидела, что сумасшедшего с дубиной здесь нет, и стала спасаться из тины. Барабанщик, спасая барабан, застрял на плетне и приготовился к смерти, шепча:

— Готов, сейчас готов…

Но ожидаемого удара орясины не было, тогда барабанщик занялся стаскиванием себя с плетня.

По свистку вожатого звена собрались к вечеру исследователи у парома и стали исследовать порванные костюмы, занозы, царапины, сломы и вывихи и вообще влияние смычки на звено.

Блокноты оказались потерянными, и точных записей в отряд не принесли.

5. Постой, накроем!

Симка крепко задумалась, хотя уже подергала колючие занозы, зашила блузку, но все еще помнила неудачную экскурсию в деревню. Главное смущало ее то, что ясно помнилось, как вслед удиравшим пионерам неслись свистки и улюлюканья собравшихся деревенских ребят.

Неужели все потеряно, неужели не будет выполнен завет Ильича о смычке? Нет, не бывать этому. Здесь что-то не так в этой деревушке, недаром же сказал этот сумасшедший: Тимофею разрешают вино гнать, а ему нет.

Три дня ходила сама не своя, а на четвертый пропала.

Бегал Петя в милицию, заявлял, сам искал и ничего — как в воду канула. Настроение у отряда было не из радостных. Как сказать домашним? Паника поднимется, всех рябят домой заберут, и решили молчать и отыскивать самим.

Однажды вечером, во время беседы у костра, явились вдруг из деревни два парня, оба в зипунах и лаптях. Они быстро освоились и жадно слушали рассказ вожатого о Гамбургском восстании немецких рабочих.

Ребята так обрадовались — хоть через них свяжутся с деревней, что затеребили их совсем. Ночевать оставили у себя.

Ребята были простоватые, но глаза у них хитро бегали, как у зверьков. Они ко всем присматривались, прислушивались и изредка переговаривались между собой так, чтобы пионеры не слыхали.

— Как тебя звать? — спросил Петька у одного утром.

— Еремкой.

— А тебя? — тронул он другого.

— Фомой.

— Хм… А кто вы будете?

— Парни будем.

— Я знаю, что парни. Что делаете, кто у вас отцы?

— Мы сиротинки, — состроили ребята жалостливые гримасы.

— Кто же вас кормит?

— А мы обчественные горохи караулим летом, а зимой в школе сторожим, да на собрания скликаем.

Петька посмотрел на простоватые лица и подумал — не врут. Но когда опять встречался взглядом с хитрющими глазами, не доверял сам себе; скоро, однако, убедился, что парни свои.