Читаем без скачивания Замурованные. Хроники Кремлевского централа - Миронов Иван Борисович

Час мариновали в узкой железной клетке, затем долго и дотошно обыскивали: раздеться, присесть, встать, одеться. Выдав вонючую подушку и матрац, больше похожий на грязный мешок с насыпанными в него комьями ваты, меня закинули в камеру. Трехместная «хата» – полтора на четыре, стены окрашены в унылый серо-голубой цвет, окно, по местному – «решка», с обеих сторон занавешенное рядами решеток, почти не пропускало солнечного света, который с лихвой восполняли две лампы, включенные круглые сутки и светившие, как автомобильные фары. От всего этого вскоре потерялось ощущение времени, пространство же оставалось неизменным.

С непривычки в глазах рябит от решеток, которые везде – на окне, фонарях, даже на шконках в виде металлических планок. Кстати, первое, к чему с трудом приходится привыкать, – это нары. Вместо матраца все время ощущаешь под собой только холод врезающегося в ребра железа. Спишь в одежде, надвинув на глаза шапку, спасаясь от назойливого вечного света. По ночам постоянно просыпаешься, с минуту-две отжимаешься, приседаешь, чтобы разогнать кровь и согреться.

Сокамерниками оказались таджик-гастарбайтер и старый рецидивист, словно рукодельная гжель, расписанный узорами тюремной романтики. Сутки спустя соседей поменяли. Здесь как в поезде, – одни пассажиры сходят, другие заходят. А ты едешь и едешь, и не знаешь, как сорвать стоп-кран.

В четверг повезли в суд выносить постановление об аресте. После трех суток, проведенных в изоляторе на Петровке, уже за счастье было выйти на воздух. В Басманный суд везли одного, в клетке, оборудованной в «газели». По ту сторону решетки – конвойный-автоматчик. Как только тронулись, сержант предложил сигарету.

– Знаешь, я не верю, что это вы организовали, – тяжело вздохнул мент, чиркнув спичкой. – Хотя жалко, конечно, что гада этого не взорвали. Будь у меня руки подлиннее, лично бы его придавил…

В коридоре суда среди объективов телекамер и вспышек фотоаппаратов отыскал глаза матери. Тогда я еще не знал, что в один день со мной взяли отца, не знал, что ей пришлось пережить, разрываясь сердцем между московской и новосибирской тюрьмами…

По возвращении на Петровку первым делом из обуви выломали металлические супинаторы и срезали с одежды все металлические застежки – приговор суда вступил в силу. Еще через сутки – «с вещами на выход». Через полтора часа скитаний по запруженной машинами Москве воронок въехал в узкий шлюз тюремных ворот.

Часть первая

Федеральная тюрьма номер один

Единственное здание, не разрушаемое временем, не подвластное ходу истории, непоколебимое в войнах и революционных потрясениях, – это тюрьма.

Тюрьма – неизменный символ своей эпохи, непременная изнанка государственного прогресса и просвещения, свободы и равенства, демократии и политического плюрализма. Историю Франции можно изучать по узникам Бастилии, историю Российской Империи – по Шлиссельбургской крепости и Петропавловским казематам, а образы «подвалов Лубянки» и ГУЛАГа неотделимы от доброй половины советской эпохи.

Уже почти двадцать лет кремлевским острогом, наводящим ужас на обитателей высоких кабинетов, является Федеральная тюрьма № 1. Суровый образ политической тюрьмы, как хороший коньяк, требует выдержки. Пройдут годы, и мрачная слава централа в Сокольниках затмит легендарный блеск своих исторических предшественников. Снимут фильмы, напишут книги, сложат песни. Да и как иначе. Ведь эти стены обрекали на страдания гэкачепистов, опальных олигархов, проштрафившихся министров, зарвавшихся банкиров, главшпанов самых могущественных ОПГ – организованных преступных группировок. Все, по своей сути, жертвы собственных преимуществ.

Название сего заведения уложилось в три цифры – ИЗ-99/1. Две девятки говорят о федеральном значении изолятора (всего в России две федеральные тюрьмы, вторая – 99/2 – «Лефортово»), остальные имеют региональный статус: 77/1 – «Матросская тишина», 77/2 – «Бутырка», 77/3 – «Пресня»… Неофициально ИЗ-99/1 называют и «фабрикой звезд», и «девяткой», и «Абу-Грейб», и «подводной лодкой», и «Бастилией», и «Гробом»… Здесь ждут своей участи фигуранты самых громких дел последнего десятилетия. Многие сидят годами, и дорога отсюда на свободу в разы уже, чем на пожизненный остров «Огненный». ИЗ-99/1 – это точка, реже многоточие в сумасшедших карьерах, блистательных биографиях, захватывающих боевиках и душераздирающих трагедиях. Это скала в море власти и успеха, о которую разбиваются судьбы их вершителей.

Посадочных мест на «девятке» не больше сотни, именно «посадочных», поскольку, как правило, им всегда предшествует стремительный взлет. Избранностью клиентуры определяются индивидуальный подход и исключительная изоляция. Единственная связующая нить с родными – письма, насквозь пропахшие едкой, безвкусной парфюмерией цензоров, с размазанным, словно с медицинской справки, штампом «Проверено». Камеры, адвокатские, прогулочные дворики, продолы от души нашпигованы подслушивающей и подглядывающей электроникой. Под запретом любые веревочки, даже шнурки, и, чтобы подвязать на подбитых баландой животах штаны, сидельцы плетут веревки из сорочек от Бриони, Армани и Гучи…

Проехав шлюз, «газель» остановилась. Сквозь наслоение стекла и решеток воронка я смог разглядеть лишь кусок серой обшарпанной стены да нижний угол большого окна. Зато шума снаружи прибавилось. Кричала «дорога», истошно выплевывая цифры: «два два семь», «четыре три девять», «три один пять» – номера камер, созвучные статьям Уголовного кодекса. Своим бесконечным жужжанием «Матроска» напоминала необъятный улей.

Работавшая в машине печка не грела, но мерзли только ноги.

Сильное внутреннее возбуждение согревало лучше всякой шубы. Два конвоира выскочили из воронка, оставив водителя в одиночестве. Тот заглушил двигатель, достал миниатюрный дивиди-проигрыватель, по экрану которого запрыгали титры. Американская комедия отвратного качества с гнусавым переводом пробивала мента на «ха-ха» каждые пять минут. Сколько было таких пятиминуток, сложно сказать, но судя по развитию сюжета и по онемевшим пальцам ног – не менее часа. Наконец, вернулись автоматчики, и мы снова куда-то ехали, наворачивая непонятные круги по тюремным дворикам, пока не остановились возле одинокой полуоткрытой двери под аккуратным резным козырьком. Меня вывели на улицу. Зимнюю ночь угрюмо разрезал масляный лунный серп.

Навстречу милицейскому конвою вышли трое в зеленой пятнистой форме. Стандартное «фамилия, имя, отчество» – из уст одного из них прозвучало как-то неофициально, непривычно растянуто. Получив ответ, он, зевая, приказал следовать за ним.

Меня поразила тишина. Пчелиный гул утих. Где я? Куда завезли? Что дальше? Новые провожатые явно не походили на экскурсоводов: небольшие ростом, с отекшими лицами, потертый безразмерный камуфляж, сбитые ботинки и словно лейблом этого человеческого материала на рукавах красовался шеврон «Министерство юстиции. ГУИН». Три ступеньки вниз – подъезд и три лестничных пролета вверх.

«Менты, вертухаи – все одно, – размышлял я, считая ступеньки, – но, по крайней мере, зеленый цвет приятнее мышиного». Эстетика на тюрьме – дело далеко не последнее, но об этом позже. Как только мы вошли в здание, шедший впереди меня конвоир нажал на стене кнопку – по ушам ударили разрывы сирены…

Поднявшись на третий этаж, ведущий постучал ключом-«вездеходом» по железной двери, провел рукавом по черному электронному датчику, на котором, пискнув, зажегся зеленый диод, далее три оборота ключа и дверь впустила нас на этаж. В коридоре стояли еще несколько вертухаев. Снова «фамилия, имя, отчество», не успел оглянуться по сторонам, как оказался в камере – сборке, временной для прохождения посаженным процедур.

После изолятора на Петровке хата выглядела вдохновенно. Четырехместная, пустая и необъятная: по паре двухъярусных шконок, между ними стол – по-местному «дубок», над раковиной для мыльно-рыльных принадлежностей висел зеркальный пластиковый ящик, вместо привычной параши в углу возвышался унитаз, а сам «дальняк» был обнесен бетонной оградкой высотой в метр. Возле двери, по-местному «тормозов», висела радиоточка, над которой громоздилась металлическая полка под телевизор – антенный кабель торчал из стены. Размером камера примерно пять метров в ширину и три в длину. Метра под три – потолок. Окно впечатляло: решетка снаружи, решетка изнутри, матовая пленка на стеклах, зато нет скрадывающих свет сеток и «ресничек». Не было и шершавой, оспой изъеденной «шубы» – стены ровные, выкрашены в голубые тона. Пол бетонный – в мелкую коричневую клетку. Камеру освещали две стандартные потолочные лампы дневного света и фонарь над дверью, правда, фонарь был почему-то погашен, но чуть ниже радиоточки я узрел выключатель – одиночный, белый, клавишный.