Читаем без скачивания По воле Персеид - Мелисса Перрон

Я посмотрела на часы и увидела, что до моего урока оставалось всего пять минут.

– Еще поговорим, мне пора ляпать кисточкой.

По пути в студию меня преследовало желание сбежать на пляж и палкой понаписать на песке всякую ерунду. Завелась у меня с некоторых пор такая привычка. Я наблюдала, как волны набегают на мои слова, пока не смоют совсем. Это было лучше, чем вести личный дневник, лучше, чем с кем-то делиться. Реке я доверяла полностью и скармливала ей все, что меня тяготило. Я представляла, как щуки-маскинонги рвут на клочки мои страхи, зубатки пожирают мои фобии, раки кромсают мои кошмары. В дни, когда дул сильный ветер и шел дождь, мне нравилось думать, что это река переполнилась моими переживаниями и просит у меня час-другой передышки. Хотя, признаю, воображать, что погода зависит от тебя, – то еще сумасбродство.

Лия часто приглашала меня пообедать вместе у нее в кабинете, и я всегда отказывалась, потому что каждый день во время перерыва мне нужно было ходить к реке. И чем больше я в этом нуждалась, тем яснее понимала, что мое состояние ухудшается. Перед тем как войти в студию, я написала Шарлю.

Я не решилась написать, что не смотрела.

Я засмеялась и убрала телефон в карман. Ванна в дуплексе, и так небольшая, для высокого Шарля была и вовсе крошечной. Он часто недоумевал, что за блаженство я нахожу в том, чтобы неподвижно лежать на спине по горло в горячей воде.

Себастьен, мой коллега, сделал мне знак подойти. В студии, ожидая начала занятия, сидели девять человек. Я представилась новичкам и поприветствовала знакомых учеников.

– Ты так и не сказала, какое у нас сегодня будет ключевое слово.

– Совсем из головы вылетело. Дай мне минутку, ладно?

Уже несколько недель я витала в облаках, и это сказывалось на работе. Я встала перед окнами и стала смотреть вдаль. В мыслях опять возник Смарт. Он напоминал мне мать, какой она была незадолго до смерти. Та же злость, из-за которой она целыми днями не разговаривала, до последней минуты, когда она процедила сквозь зубы: «Скажи им, чтобы катились к черту».

С годами я пришла к выводу, что слова эти адресованы членам ее секты. Мне было очевидно почему: она ощутила себя преданной, когда поняла, что ни молитвы их, ни кристаллы не смогут ее исцелить. И все же фраза эта вновь и вновь всплывала у меня в голове. Что, если я ошиблась? Теперь уже не спросить: «Кому катиться к черту, мама?» Я проводила взглядом чайку, летевшую против ветра, дождалась, пока она, обратившись в точку, совсем не скрылась вдали, – и только тогда предложила Себастьену слово «гнев».

– Это мы уже брали…

Казалось, он был разочарован, что я не смогла придумать что-нибудь поинтереснее.

Мне очень хотелось сказать ему, что это целый этап, который составляет важнейшую часть переживания болезни. И даже если обсуждать это чувство каждый урок, все равно обязательно найдется еще, что сказать по теме. У нее много интересных граней.

– Хорошо. Тогда, может, спросить их, что они думают о жизни после смерти?

Себастьен улыбнулся.

– Нет, Фабьена, все нормально – пусть будет гнев.

Было ясно, что он не хочет касаться отвергнутой темы, тем не менее я записала себе в телефонные заметки посвятить ей следующее занятие. До сих пор я не решалась ее предложить, чтобы не оскорбить ничьи религиозные чувства, но уже не могла не признать очевидного: многие из больных задавались вопросом, что ждет их на той стороне. Часто, когда я навещала больных и у меня было свободное время, я предлагала нарисовать для них картину и изобразить на ней то, что они скажут. Иногда при мне начиналось обсуждение между пациентом и его родными. Некоторые верили, что воссоединятся с любимыми людьми, другие нет.

Иногда они меня спрашивали, во что верю я сама, но ясного ответа я не находила. Я часто представляла, что с последним дыханием жизнь просто обрывается, как у сбитых животных на обочине шоссе, которых так больно видеть. Порой же во мне поселялась уверенность, что параллельно с нашим существует еще и другой мир. В общем-то, если я и верила в бессмертие и встречи в следующей жизни, то ради себя же самой. Мне еще о многом нужно было договорить с теми, кого уже не было.

Я также понимала, что, коснись этой темы, я рискую увлечься настолько, что уйду в долгие рассуждения, а о своей основной задаче, рисовании, забуду. Шарль всегда удивлялся, насколько меня захватывал просмотр документальных фильмов о переживаниях людей, находящихся при смерти. Врач, тестировавшая меня на признаки аутизма, сказала бы, что это самый настоящий «специальный интерес». Лучше бы я, конечно, воспылала страстью к готовке или спорту, но мы не выбираем, что захватит нас с головой.

Один из пациентов рассказывал о том, что почувствовал, узнав свой диагноз, когда в дверь заглянула Лия. Я думала, что ей нужен Себастьен, но она не уходила, и я подошла к ней.

– Смарт хочет у тебя что-то спросить.

У меня брови так и поднялись от удивления.

– Мы же только что там были, двадцати минут не прошло…

– Я бы сходила сама, но ему почему-то тебя подавай.

Я обернулась на Себастьена. Лия мягко подтолкнула меня в спину в сторону выхода.

– Давай-давай, я тебя подменю. Уж не серди моего кумира.

Обычно я хожу быстро, но тогда тащилась по коридору еле-еле. Даже зашла по пути на сестринский пост выпить горячего шоколада и долго еще искала зефирки. Приятно было посмаковать сладкий бодрящий напиток перед тем, как меня опять окатят руганью. Я прошла по корпусу «Ласточки», остановилась перед комнатой Смарта, поздоровалась с Викторией Виже, пациенткой из комнаты напротив. Наконец, прочистила горло и постучала два раза по косяку двери.

– Входите, не заперто.

– Трудно запереть открытую дверь…

Смарт поперхнулся от услышанного и начал долго кашлять. От каждого приступа его сгибало. Я не знала, что предпринять: помочь, наблюдать со стороны или дождаться, пока кашель прекратится, но, поколебавшись несколько секунд, поставила шоколад и начала крутить ручку подголовника, пока не подняла изголовье кровати до такого уровня, чтобы Смарт мог сесть.

Он жестом попросил меня подать ему стакан воды, который стоял на тумбочке. Пристроив голову на подушке, явно изнуренный непомерным напряжением, он устремил глаза в потолок и тихо проговорил:

– Я столько за всю жизнь получил всяких наград и премий. Но одной у меня еще нет, и сегодня вечером вы поможете мне с этим.

Я присела на подоконник возле его кровати, молча ожидая продолжения.

– Хочешь знать, о чем я?

Я пожала плечами.

Он снова закашлялся, на сей раз от смеха.

– Ты поможешь мне скоропостижно скончаться. И тогда я буду засранец года.

И снова я промолчала. Я притворялась невозмутимой, но на самом деле просто боялась того, что он мог ответить на мои слова.

– Фабьена, верно?

– Да.

Он закрыл глаза.

– Допустим, у меня в тумбочке пистолет – что ты на это скажешь?

У меня на миг замерло дыхание. Я понимала, что он блефует, и главная задача была в том, чтобы ответить тем же.

– Я только что подала вам стакан, который стоял буквально рядом с вами.

Он приоткрыл один глаз.

– И?

– Что бы там у вас ни лежало, самому вам это просто не достать.

Губы его медленно растянулись в улыбке.

– Можешь сказать медсестре, что у меня голова болит?

Я аккуратно встала и направилась к кабинету Люси. Мне хотелось спросить ее, как наш новый пациент вел себя с ней несколько часов назад, когда только поступил в Дом «Птицы». Но я сдержалась. Что-то подсказывало мне, что очень скоро я сама это узнаю.

Оправдания

Осень выдалась холодной, и по утрам я чуть ли не силком вытаскивала себя из-под одеяла, чтобы вывести Ван Гога на прогулку.