Читаем без скачивания Зверобой - Ксения Буржская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как у вас с Демьяном?» – спросила Ольга. «Все отлично, – пожала плечами Марьяна. – Передумали расходиться». «Это правильно, – сказала Ольга. – Не нужно делать резких движений». Марьяна смотрела на Ольгу и думала, что сейчас совершенно естественным было бы поцеловать ее. Но вместо этого, как всегда, не делала резких движений – никаких.
Валерия постучала в экран, как будто в окошко ларька. Марьяна кивнула.
– В детстве мы с отцом часто ездили за город наблюдать за насекомыми. Он был ученым, энтомологом. Иногда мы попадали на длинные перерывы между автобусами. Тогда нам приходилось стоять на шоссе и ждать попутку. Я маялась от скуки и жары, а он учил меня различать марки проезжающих машин. Типа: это «Фольксваген», это «Опель».
– А какая у вас машина?
– У меня?
– Ну вы же, кажется, в машине?
– А. У меня «Рено». «Рено» – говно.
Валерия рассмеялась в экран, и Марьяна тоже. Это очень кстати, потому что она точно не хотела бы плакать при ней.
– Продолжайте.
– «Это “Жигули”, – говорил он. – У нее, видишь, лодочка на значке».
Они стояли у кромки проезжей части и всматривались в поток. У папы машины не было. Но изучать их было интересно. И фантазировать: какую бы она хотела? Если б можно было выбирать.
«А это «Мерседес». Его назвали в честь дочери автоконструктора. Ее звали Мерсе́дес».
Маленькой Марьяна думала: было бы здорово, чтобы и в мою честь что-нибудь назвали – звезду или хотя бы машину. Но это вряд ли. Папа у нее обычный энтомолог и мог назвать в ее честь только жука или гусеницу, но вместо этого он и ее не называл по имени.
Папа называл ее Рысью. Иногда еще рифмовал: «Рысь, брысь!» – когда нужно было исчезнуть: не слушать взрослые разговоры или не мешать читать. Или не крутиться на кухне, когда он готовил плов – единственное блюдо, которое его в детстве научила готовить бабка и которое он потом всю жизнь исполнял. Затаскивал на плиту тяжелую, как бетонная клумба, сковородку и ссыпал туда с разделочной доски морковь, лук, мясо, всякие специи. Интересным был тот момент, когда отдельное становилось целым.
Отец и Марьяна целым никогда не были – точнее, были в детстве, когда стояли у кромки проезжей части или под деревьями в парке, ожидая, когда расцепится пара стрекоз, а потом как-то разминулись. Так же отец разминулся и с мамой. Слишком они были разные, не совпадали ни в чем – и даже странно было, как вообще сошлись.
На старте ее детства был у них с папой один ритуал: ранним летом, когда по утрам еще холодно, а ночью поют соловьи, они вставали в шесть утра, садились в электричку и ехали на Воронью гору, небольшой пригорок, полностью белый от только что распустившихся ландышей. Ландыши занесены в Красную книгу, знала Марьяна от папы, поэтому срывать их нельзя, можно только нюхать да есть пирожки, запивая теплым чаем из термоса.
Отец увлекался Красной книгой, изучал исчезающих насекомых, специализировался на них. Марьяна спрашивала: «Откуда ты знаешь, что они исчезают? Ты что, пересчитываешь их каждый год?» А он смеялся. «Да, – отвечал он, – пересчитываю. – Потом поднимал с земли очередного муравья: – Вот, смотри, это одна тысяча восемьсот сорок первый».
Марьяна верила.
– Смотри, Рысь, – говорил отец, направляя объектив «Зенита» на озеро, которое замерло под горой. – Там лебедь.
И Марьяна, перегнувшись через линию горизонта, нависала над лебедем, как господь над грешниками.
Зимой они ходили в парк – смотреть на снегирей и сов. Эти тоже сидели на ветках, как на страницах Красной книги, раскачивались и не улетали.
Все в жизни отца было исчезающим: насекомые, птицы, время и любовь.
Тогда Марьяна не знала, что так – в жизни каждого. Для тех, кто нас любит, мы и есть Красная книга. Единственно важный исчезающий вид.
В Питер они переехали из-за мамы, давным-давно, уже и не вспомнить зачем – будто всегда она мечтала жить в очаге культуры: театры, музеи, мосты. Московское детство Марьяна помнила смутно: только тот дом и дождь, часы над кукольным театром, телебашня, застывшая в ноябрьской мороси. Когда ей было двенадцать, отец вернулся в Москву. Ему предложили должность в научном институте. Марьяна не грустила, ездила к нему на зимние и летние каникулы, ничего не теряла – только приобрела.
Отец продолжал жить как жил: ездил в экспедиции, работал в институте и совершенно не замечал, как изменилась жизнь. Марьяна выросла, он стал казаться ей несовременным, странным и одичавшим, без остатка помешанным на своих жуках, он не слышал, не слушал и не понимал ее, а у нее не было времени объяснять. Так она приезжала все реже и реже, отдалялась и отдалялась от него, пока не превратилась в случайную точку на карте.
Поэтому такой странной всем показалась эта идея: переехать к нему в Москву. Марьяне было тогда уже двадцать с чем-то, и она, конечно, хотела просто поселиться где-нибудь по соседству, но папа сказал: да что ты, у меня же академическая квартира, три комнаты, приезжай и живи, я целыми днями на работе. Она и подумала: «Ладно».
Вспомнила, как однажды они с отцом играли в походе в игру.
Это что-то вроде «крокодила», но угадывать было не нужно, смысл в том, чтобы на мгновение стать кем-то другим. Отец говорил: «Давай, как будто мы жуки-скарабеи и толкаем к пропасти шарики из навоза». И они медленно шли на корточках, выставив перед собой руки, хотя у скарабея это были бы ноги. И от слова «навоз» Марьяне хотелось смеяться. «Давай, как будто мы зайцы и водим хоровод», – кричала Марьяна, и они прыгали вокруг пня, приделав себе уши из лопухов. «Давай, как будто мы мотыльки и бьемся лбом об стекло». «Давай, как будто мы лиса и гонимся за колобком». «Давай, как будто мы
